завтра! - орет Смирин на прощанье. Фаина молча машет рукой, они
оглядываются, идя к выходу, каждый на своей стороне.
- ведь Дом свиданий расположен как раз на полпути по дороге домой, в точке
пересечения их ежедневных маршрутов, и, значит, эти свидания, эта любовь
могут продлиться вечно. Вечно, - шепчет Смирин, глядя в запыленное окно
рейсового автобуса.
дорогу. Она настолько широка, что никому и в голову не придет двигаться
вдоль по ней, разве что перейти ее поперек, но это практически невозможно:
во всю ширину трассы движется транспорт, и оттуда холодно поглядывают на
нас - столпившихся у перехода - обитатели машин. Конечно же, здесь есть
светофор с кнопкой, как и во всех подобных местах, однако он не действует
- то ли неисправен, то ли никто не догадывается включить - и вот мы
простаиваем здесь часами, да и на противоположной стороне, отсюда видно
сквозь дымку выхлопных газов, тоже собралась толпа. Я уже давно приметил
там молоденькую блондинку в темных очках и несколько раз делал ей знаки;
она, вроде, мне тоже симпатизирует, но плохо то, что начинает смеркаться,
а в темноте вряд ли кто рискнет форсировать этот ад. Другой бы уже давно
плюнул и вернулся домой, но - странное дело - то ли блондинка, то ли азарт
удерживают меня у бровки ревущей трассы - а вдруг перейду?
шоссе, в густеющих сумерках, под черной покосившейся крестовиной
неисправного светофора...
мрачное, безысходное клокотание черной вселенской хляби... А потому
перевернем страницу, сменим тембр. Побудем в ином звуковом ряду, нынче,
пожалуй, нам уже недоступном. У другого светоча:
старушку-мать после четырехлетней разлуки. Чем более приближался я к нашей
мызе, тем сильнее волновало меня нетерпение. Я погонял почтаря,
хладнокровного моего единоземца, и душевно жалел о русских ямщиках и об
удалой русской езде. К умножению досады, бричка моя сломалась. Я принужден
был остановиться".
словесность наших свежезамороженных лидеров:
перемен во всем полуколониальном укладе страны, над которой опять, в
который уже раз, повисла когтистая лапа транснациональных корпораций. Но
стяг Фронта освобождения, уверенно развевающийся..." И т.д.
каждом шагу из-за тугого стана одалиски, подобный змеиному язычку, может
вымелькнуть кинжал! Эти плаксиво-страстные стоны, замешанные на
вожделении, вероломстве и гашише: "Клянусь Аллахом, госпожа моя Мириам,
записал Калам то, что судил Аллах, и люди сделали со мной хитрость, чтобы
я тебя продал, и хитрость вошла ко мне, и я продал тебя".
иде на Деревьскую землю. И изыдоша Древляне противу; и снемъшемася обьма
полкома на купь, суну копьемъ Святославъ на Деревляны, и копье летъ
въсквози уши коневи и удари в ногы коневи: бъ бо въльми дътеск. И рече
Свенгельдьи Асмудъ: "князь уже почалъ; потягнемъ, дружино по князи". И
победиша Деревляны". Малолетний Святослав не смог толком бросить копье, но
победил. Это как-то ободряет даже теперь. А может, именно теперь.
другой речевой поток, возможно, мы и сами не заметим, как окажемся вовсе
не там, где есть, вовсе не с теми, кто рядом, а может и вовсе не в тех
местах, где б нам хотелось быть. Ибо, ведь теперь-то, надеюсь, ясно стало,
что речь, рассказ, повествование - это неуправляемая стихия, и куда стихия
выносит - заранее неизвестно...
метро нулевая. Тем, кому необходимо выйти на улицу, советуем держаться
теневой стороны.
название Тмутарахань. Горение поверхностных вод Днепра, благодаря
северо-западному ветру, перекинулось на левобережные районы, где, к
счастью, почти не осталось жителей.
сомнением в связи с приближающейся пыльной бурей.
или другой момент жизни своей мог представить себя этаким губителем
Вселенной, на худой конец пилотом, что ли, "Энолы Гей", взявшимся за рычаг
бомбосброса и глядящим с непостижимым чувством на четкие кварталы
приморского города сквозь легкую августовскую дымку. Тут закрутка такая,
что самому Достоевскому не снилась: нормальному человеку, не фанату, не
истерику, потенциально образцовому семьянину и честному работнику вдруг
дано право и подтверждено всячески разными уставами и представлениями -
убить одним махом, за секундную вспышку сотни тысяч таких же, как он!
Ведь, небось, в машине едучи, пилот этот затормозит, юзом пойдет по
дороге, спасая кошку на шоссе, ведь племянницу свою трехлетнюю с нежностью
тетешкает у себя на коленях (а внизу таких племянниц - тысячи), и все
же... И все же дергает рычаг!
самого, фантазии нет ни грамма, и лишь потом, из газет узнавши и снимков
насмотревшись, он хлопает себя по лбу: да что ж это я? Да как же вышло,
что именно я?!
по ходу жизни возникло у нас на чердаке и вскоре разрослось до
фантастических размеров осиное гнездо. Обычно осиное гнездо - это
окружностью с железный рубль невесомое такое упругое образование с
десятком, не более, сотовых ячеек. А тут выросло разлапое, ни на что не
похожее страшилище, овеваемое ежесекундно тучами ос и гудящее, как
трансформатор. Женщинам стало страшно забираться на чердак, и обратились
ко мне.
абсолютно закрыт. С собакой, иной раз, контакт больше, чем с другим
человеком, да что там - с курицей, с мышью ручной - но вот с элементарным
сверчком запечным? С пчелой, наконец, хотя известно, что пчеловода она не
жалит и вроде признает, но признание это какое-то спиритическое,
потустороннее, как к мертвому непостижимому объекту. Словом, нет у нас
чувства биологического родства даже к самым симпатичным насекомым. А тут -
осы.
бомбардировщику "Энола Гей", я приближался к гнезду. А оно все так же
ровно гудело, влетали и вылетали сотни ос, и, судя по всему, могучий этот
доминион осиного мира был в самом расцвете. У нас (людей) представляется,
что такие вот насекомые коллективы, вроде муравейников, роев, как бы не
имеют личностного начала, в отличие, скажем, от индивидуальной мухи,
живущей сама за себя. Они там всего лишь часть целого, ничтожная часть. Об
этом думал я, осторожно поднимая баллончик и нацеливая его в самый
эпицентр химеры.
залпов по окрестностям, чтобы расширить аэрозольную завесу и пресечь
подлет новых полчищ. Также беспокоило - не набросятся ли на меня
уцелевшие. Но где там!
выбирались из его лабиринтов и градом сыпались вниз, влетавшие в облако
также гибли. Весь этот строй сложнейших (внутри гнезда) и, наверное, еще
более причудливых пространственных связей гнезда с миром вовне,
простиравшихся на многие километры вдаль, в один миг был порушен, и осы,
бывшие дотоле всего лишь винтиками этого государства, теперь умирали
индивидуально. Если перевести эту трагедию с насекомого на человеческий,
если возможен такой перевод, то, скорее всего, это выглядело так:
коротким замыканием она выбита из своего рабочего цикла, выключена, словно
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Жюль Верн
Конюшевский Владислав
Каменистый Артем
Шилова Юлия