Чтение 24–й страницы книги ~Пан~

разговор с ребенком попросту сигнал, а еще я замечаю, что она не отрывает
глаз от чердака, от Гланова оконца. Кивнул он ей, что ли, или рукой
помахал, заслышав снизу ее голос? Одно ясно - когда говоришь с ребенком,
не к чему задирать голову кверху - такое-то уж я могу понять.

У меня появилось желание выскочить и схватить ее за руку, но она уже
отпустила ребенка, тот так и остался стоять, а сама вошла в нашу дверь. Ну
вот наконец-то, сейчас я ее отчитаю.

И вот я слышу, как Магги входит в дверь, ошибки быть не может, она уже
почти у моей комнаты. Но вместо того чтоб войти ко мне, она поднимается по
лесенке наверх, я это слышу, она карабкается на чердак, в каморку Глана,
о, я это очень даже слышу. Я распахиваю свою дверь настежь, но Магги уже
поднялась. За ней захлопывается тростниковая дверца, и больше я не слышу
ничего. Это все было в десять часов.

Я вхожу к себе, беру ружье, сажусь и заряжаю его, хоть дело уже к ночи.
В полночь я поднимаюсь наверх и подслушиваю у Глана под дверью, я слышу,
что там Магги, что они поладили, и я снова спускаюсь. В час я снова
поднимаюсь, но все уже тихо. Я жду под дверью, когда же они проснутся. Три
часа, четыре. В пять они проснулись. "Хорошо же", - подумал я, и больше я
ни о чем не думал, только о том, что вот, мол, они проснулись и как это
хорошо. Но тут донесся шум из комнаты хозяйки, и, опасаясь быть
застигнутым, я поспешил вниз. Глан и Магги проснулись, мне бы еще
послушать, но вот пришлось уйти.

Внизу я подумал: "Тут она прошла, она задела за мою дверь плечом, но
она ее не открыла, она поднялась по лесенке, вон она, эта лесенка, четыре
приступочки, и она по ним ступала". Постель моя была не смята, и я не стал
ложиться, я сел у окна и занялся ружьем. Сердце у меня не билось, оно
дрожало.

Через полчаса я снова слышу шаги Магги по ступенькам. Я приникаю к окну
и вижу, как она выходит из дому. На ней была ситцевая юбочка, которая даже
и до колен-то не доходила, а на плечах шерстяной шарф Глана. Больше на ней
ничего не было, а юбочка вся измялась. Она шла медленно, она всегда так
ходила, и даже не оглянулась на мое окно. Так и ушла.

Скоро вниз сошел Глан, с винтовкой, в полном снаряженье для охоты и
мрачный. Мне он не поклонился. Одет он был как-то особенно тщательно и
нарядно. "Нарядился, как жених", - подумал я.

Я тут же схватился и пошел за ним, и мы оба молчали. Первых двух
курочек мы нещадно разорвали в клочья, потому что стреляли из винтовок, но
все же кое-как зажарили их под деревом и съели, и все это молча. Так
подошло к полудню.

Глан крикнул:

- А вы точно зарядили? Вдруг на что нападем!

- Я зарядил! - крикнул я в ответ.

Тут он на мгновенье исчез за кустами. О, с каким бы счастьем я
пристрелил его сейчас, как собаку! Но куда спешить, пусть его походит с
такими вот мыслями, ведь он отлично же понимал, что у меня на уме, оттого
и спросил, зарядил ли я. И хоть бы сегодня, хоть сегодня не носился со
своей гордыней, ведь как нарядился, и новую рубашку надел; и физиономия в
высшей степени высокомерная.

В час дня, злой, бледный, он смотрит мне в лицо и говорит:

- Нет, это невыносимо! Да проверьте вы наконец, заряжено ли у вас, есть
ли там патроны?

- Лучше потрудитесь проверить собственное ружье, - ответил я. Но я ведь
прекрасно знал, отчего он все спрашивает про мое ружье.

И он снова отошел в сторону. Я достаточно ясно указал ему его место, и
он притих и повесил голову.

Час спустя я подстрелил голубя и снова зарядил ружье. Пока я заряжаю,
Глан стоит за деревом и смотрит, смотрит, действительно ли я зарядил, и
вскоре после этого он громко и отчетливо затягивает псалом и даже,
представьте, свадебный. "Поет свадебный псалом, нарядился, - думал я, -
видно, считает, что сегодня он особенно неотразим". И он пошел прямо
передо мной, свесив голову, тихим шагом, и все пел. Он опять шел прямо
перед самым моим дулом, видно, думал - ну вот сейчас, сейчас это должно
произойти, оттого я и пою свадебный псалом! Но ничего, однако, не
произошло, и, когда он кончил, ему пришлось-таки оглянуться.

- Этак мы сегодня не много настреляем, - сказал он и улыбнулся,
извиняясь передо мной за то, что пел на охоте. И даже тут улыбка его была
прекрасна, словно бы сквозь слезы, а губы у него в самом деле дергались,
хоть, конечно, и здесь была рисовка - вот, мол, улыбаюсь в такой решающий
час.

Я ему не баба, и он отлично понял, что меня такими штучками не
проймешь, он стал нервничать, кружил вокруг меня, то справа зайдет, то
слева, а то остановится и поджидает. В пять часов я вдруг услыхал выстрел,
и над левым моим ухом просвистела пуля. Я поднял глаза, Глан стоял в
нескольких шагах и смотрел на меня не отрываясь, его ружье дымилось. Что
ж, он хочет, что ли, пристрелить меня? Я сказал:

- Вы промахнулись, вы плохо стали стрелять.

Но он стрелял отнюдь не плохо, он не промахивался никогда, просто ему
хотелось взбесить меня.

- О черт, так отомстите же! - крикнул он в ответ.

- Всему свое время, - сказал я и стиснул зубы.

Так мы стоим и смотрим друг на друга, и вдруг Глан пожимает плечами и
кричит мне: "Трус!"

Ах, вот как, он еще будет меня называть трусом! Я вскинул ружье,
прицелился ему прямо в лицо и выстрелил.

Что посеешь, то и пожнешь...

И нечего семейству Глан продолжать розыски этого человека. Меня давно
бесит дурацкое уведомление о таком-то и таком-то вознаграждении за
сведения о покойнике. Томас Глан умер от несчастного случая, от шальной
пули на охоте в Индии. Суд занес его имя и дату кончины в протокол,
протокол подшили в папку, и в этом протоколе значится, что он умер, -
слышите вы! - умер, и умер именно от шальной пули.