переступая босыми ногами. Объяснить это, думал он, было бы трудно даже
отцу Брюлю. Дело не в том, что ребенок умрет, - тут объяснять нечего. Даже
язычники понимают, что ранняя смерть знаменует порою милость божию, хотя и
видят в ней совсем другой смысл; но то, что ребенку позволено было
промучиться сорок дней и сорок ночей в открытом море, - вот загадка,
которую трудно совместить с милосердием божиим.
созданий.
Часто уступали ей свою порцию воды. Глупо, конечно, но нельзя же всегда
подчиняться одному рассудку. Кроме того, это их отвлекало от своей судьбы.
- Тут крылся намек на какое-то объяснение - увы, слишком неясный, чтобы
его можно было понять. Офицер продолжал: - А вот еще одна, на которую
нельзя смотреть спокойно.
казалось, вот-вот лопнет; лишь отсутствие морщин показывало, что это
молодое лицо.
самым отъездом. Муж утонул. По паспорту ей девятнадцать. Она может выжить.
Видите, она еще не совсем обессилела.
вцепились в какую-то книгу. Скоби заметил на высохшем пальце обручальное
кольцо.
добавил: - Когда началась эта проклятая война, она, верно, была еще
школьницей.
закрытыми глазами, судорожно вцепившуюся в альбом для марок.
было подавленное; даже Перро уже больше не пыжился.
подробности. Я едва успевал записывать. Как только он кончил, он потерял
сознание. Парня только и поддерживала его "ответственность". Знаете, ведь
они добирались сюда пешком целых пять дней, те, кто мог ходить.
вы знаете неписаный закон наших дней: горе отстающим. Они отстали от
конвоя на двенадцать часов и пытались его нагнать, но их торпедировали.
После этого подводная лодка поднялась на поверхность и командир дал им
направление. Он сказал, что взял бы их на буксир, если бы за ним самим не
охотился морской патруль. Как видите, в этой истории трудно найти
виноватого. - И перед глазами Скоби сразу возник конец "этой истории":
ребенок с открытым ртом, худенькие руки, сжимающие альбом для марок. -
Может, доктор заглянет сюда, когда у него будет свободная минута? -
спросил он.
собой дверь и опустив сетку; сразу же около его уха загудел москит.
Жужжание было беспрестанным, но, когда москиты переходили в наступление,
звук становился густым, как у пикирующих бомбардировщиков. В окнах
импровизированной больницы горел свет, и бремя всего этого горя тяжко
давило ему на плечи. У него было такое чувство, будто он избавился от
одной ответственности только для того, чтобы взять на себя другую. Правда,
это была ответственность, которую он разделял со всеми людьми на свете, но
такая мысль не давала утешения, ибо иногда ему казалось, что свою
ответственность сознает только он один. Правда, в Содоме и Гоморре и
одна-единственная душа могла изменить божью волю.
Вышли подышать ночным воздухом? В здешних местах это не очень-то
рекомендуется.
в шлюпке. От нее скрывали правду, говорили, что родители в другой лодке.
Сами-то они знали, кто погиб, - у них была между лодками сигнализация.
теперь проспит до утра. Это все, что ей нужно, и еще сознание, что она не
сидит на месте, а куда-то едет. Не найдется ли у вас места в полицейском
грузовике? Надо бы ее увезти отсюда.
санитарную машину, как только приедем. Как "ходячие"?
думали, что с ними он будет в безопасности.
спросил Скоби.
обручальное кольцо, болтавшееся на пальце, как если б ребенок, играя,
надел мамино кольцо.
не отмахнулся. Медленно, нерешительно он побрел туда, откуда только что
пришел доктор, - вниз по ступенькам на неровную скалистую дорожку. Под
ногами осыпались камешки. Он вспомнил Пембертона. Как глупо ждать счастья
в мире, где так много горя. Свою потребность в счастье он узрел до
минимума: фотографии убраны в ящик, мертвые вычеркнуты из памяти; вместо
украшений на стене - ремень для правки бритвы и пара ржавых наручников; и
все равно, думал он, у человека остаются глаза, которые видят, и уши,
которые слышат. Покажите мне счастливого человека, и я покажу вам либо
самовлюбленность, эгоизм и злобу, либо полнейшую духовную слепоту.
удивительное ощущение покоя, если, конечно, не знать, что происходит
внутри; вот так и звезды в эту ясную ночь создавали ощущение полнейшей
отрешенности, безмятежности и свободы. Если бы мы все знали досконально,
подумал он, мы бы, верно, испытывали жалость даже к планетам. Если дойти
до того, что зовут самою сутью дела...
белом, словно сиделка, ее волосы чугунно-серого цвета были зачесаны назад
уступами, как выветрившиеся холмы. - Пришли полюбопытствовать? - вызывающе
спросила она.
тревогу, навязчивые мысли, отчаянное чувство бессилия, ответственности и
сострадания.
ребенок.
большие дозы снотворного, они мирно спали, как после хорошей прогулки. Во
второй комнате лежали те, кто подавал надежду на благополучный исход. В
третьей, совсем маленькой, стояло только две койки, разделенные ширмой:
тут были шестилетняя девочка с потрескавшимися губами и молодая женщина -
она лежала на спине без сознания, все еще судорожно сжимая альбом для
марок. В блюдце стояла свеча, она отбрасывала слабую тень на пол между
кроватями.
Мне надо сходить в аптеку.
лекарства? Я уйду всего на несколько минут. Позовите меня, если у ребенка
начнется агония.
но она тут же ушла, и он тяжело опустился на стул. Взглянув на девочку, он
увидел у нее на голове белое покрывало для первого причастия: это была
игра теней на подушке и игра его воображения. Он отвел глаза и опустил
голову на руки. Он был тогда в Африке и не видел, как умер его ребенок. Он
всегда благодарил бога за то, что избежал этого испытания. Но, кажется, в
жизни ничего не удается избежать. Если хочешь быть человеком, надо испить
чашу до дна. Пусть сегодня она тебя миновала, - завтра ты сам трусливо ее
избежал - все равно, тебе непременно поднесут ее в третий раз. И он