не меньше, чем от воды. Я собирался извиниться за все, на что толкала меня
боль, но теперь он заставил меня взорваться снова.
не лучше, чем понимал по-французски. Я сказал:
прозвучало, как вызов.
мне приходилось выражать ее чуть слышно, шепотом, - она была приглушенной,
а ревность любит позу и декламацию.
убили, она была бы вашей.
вам хочется быть на высоте, вот и все.
простоте душевной. Когда ты влюблен, ты хочешь быть таким, каким тебя
видит она, ты любишь ложное, возвышенное представление о себе. Любя, не
знаешь, что такое честь, а подвиг - это лишь выигрышная роль, сыгранная
для двух зрителей. Должно быть, я больше не был влюблен, но еще помнил,
как это бывает.
Я знаю вас лучше, чем вы сами себя.
ноги, но боль ринулась на меня с ревом, как поезд в туннель, и я еще
тяжелее навалился на него, а потом стал погружаться в воду. Он обхватил
меня обеими руками и, держа над водой, стал потихоньку подталкивать к
обочине дороги. Когда мы добрались туда, он положил меня плашмя в
неглубокую грязь под насыпью, у самого края поля; боль отошла, я открыл
глаза и стал дышать свободно; теперь я видел только замысловатые иероглифы
созвездий, чужие письмена, которых я не мог прочесть: они были совсем
другие, чем звезды моей родины. Лицо Пайла качнулось надо мной и скрыло от
меня звезды.
выяснят, кто вы такой. Если раньше с вами не покончат вьетминцы.
через поле.
беспокойтесь, Томас, я буду осторожен.
шепот; он старался идти как можно тише и часто останавливался. Я видел его
в отсветах горевшей машины, но вскоре он миновал костер; потом шаги его
поглотила тишина. О да, он был так же осторожен, как тогда, когда плыл в
Фат-Дьем, принимая все предосторожности, как герой приключенческой повести
для подростков, кичась своей осторожностью, словно знаком бойскаута, и не
понимая всей нелепости своего приключения.
выстрела не последовало; пройдет час, а может быть, и больше, прежде чем
он доберется до следующей вышки, если он до нее доберется вообще. Я
повернул голову, чтобы взглянуть, что осталось от нашей вышки, - куча
глины, бамбука и подпорки, - казалось, она становилась все ниже по мере
того, как падало пламя горевшей машины. Боль ушла, и воцарился мир - нечто
вроде перемирия для нервов: мне захотелось петь. Странно, что люди моей
профессии сообщают о такой ночи, как эта, всего в двух строчках: для них
она - самая обыкновенная, повседневная ночь, и только я был в ней чем-то
необычным. Потом я снова услышал тихий плач из развалин вышки. Должно
быть, один из часовых был еще жив.
смог бы сдаться в плен, как все они сдаются, или бежать при первом оклике
из рупора. Но там были мы - двое белых, у нас был автомат, и они не
посмели шевельнуться. Когда мы убежали, было уже слишком поздно". Моя
вина, что этот голос плачет во тьме; я кичился своей непричастностью, тем,
что я не воюю в этой войне, но раны были нанесены мной, словно я пустил в
ход автомат, как хотел это сделать Пайл.
часовому. Разделить его страдания - вот все, что мне оставалось. Но мои
собственные страдания не пускали меня к нему. И я больше не слышал его
плача. Я лежал неподвижно и не слышал ничего, кроме собственной боли,
бившейся во мне, как чудовищное сердце. Я затаил дыхание и молился богу, в
которого не верил: "Дай мне умереть или потерять сознание. Дай мне умереть
или потерять сознание". Потом я, вероятно, забылся и уже ничего не
чувствовал, пока мне не приснилось, что мои веки смерзлись и кто-то
вставляет между ними стамеску, чтобы их разжать; мне хочется предупредить,
что они повредят глаза, но я не могу произнести ни слова, а стамеска
вонзается мне в зрачки... Карманный фонарь светил мне в лицо.
отталкивал его, говоря, что у вышки человек и раньше всего надо спасти
его. Я не способен на сентиментальность, которую приписывает мне Пайл. Я
себя знаю и знаю всю глубину моего себялюбия. Я не могу себя чувствовать
спокойно (а ведь покой - это единственное, чего я хочу), если кто-нибудь
страдает, - страдает зримо, слышимо или осязаемо. Вольно простакам
принимать это за отзывчивость; но ведь все, что я делаю, сводится к отказу
от маленького блага (в данном случае к небольшой отсрочке первой помощи
мне) ради значительно большего блага: душевного покоя, который позволит
мне думать только о себе.
чувствовал и боли, после того как шприц с морфием вонзился мне в ногу.
3
остановился, чтобы передохнуть. На нижней площадке, примостившись возле
уборной, как всегда, сплетничали старухи. По морщинам на лицах можно было
прочесть их судьбу не хуже, чем по ладоням рук. Если бы я знал их язык,
чего бы только они мне ни порассказали о том, что творилось здесь, пока я
лежал в госпитале на пути из Тайниня. Не то в полях, не то на вышке я
потерял ключи от квартиры. Я дал знать о своем приезде Фуонг, и если она
была здесь, то получила мою записку. Слово "если" выражало всю мою
неуверенность. В госпитале я не получал от нее вестей, но она едва писала
по-французски, а я не читал по-вьетнамски. Я постучал в дверь, ее сразу
открыли, и, казалось, все было по-старому. Я пристально вглядывался в ее
лицо, а она спрашивала, как я себя чувствую, трогала мою ногу в лубке и
подставляла плечо, чтобы о него опереться, словно такой хрупкий стебелек
мог быть надежной опорой.
услышать; она всегда говорила то, что мне хотелось слышать, - разве что
слова вырывались у нее невзначай. Вот и теперь я ждал, что вырвется у нее
невзначай.
смог бы ничего о нем вспомнить, - кроме, пожалуй, его толщины,
напудренных, гладко выбритых щек и утробного смеха; весь его облик от меня
ускользал: я помнил только, что его звали Джо. Бывают такие люди, которых
всегда зовут уменьшительными именами.
мне рассказывать ее содержание со всеми подробностями, а я тем временем
оглядывал комнату, нет ли где-нибудь белого конвертика с телеграммой. Пока
я о ней не спросил, я мог еще надеяться, что Фуонг забыла мне сказать и
что телеграмма лежит на столе возле машинки, или на гардеробе, или даже в
ящике буфета, где она хранит свои шарфы.
он шел за ними следом до самого дома; он попросил у булочника лестницу,
влез в окно к Коринне, но, понимаешь, она как раз вышла в другую комнату с
Франсуа, а он не слышал, как вошла мадам Бомпьер, и она пришла, увидела
Афанасьев Роман
Русанов Владислав
Браун Дэн
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Посняков Андрей