одеваться возможно скромнее и вообще не обращал внимания на свой костюм,
но вне вне сомнения также, что даже при той пышности, которая царила при
дворе Бурбонов, роскошь костюмов не имела такого значения, как теперь для
человека, стремившегося сохранить за собою милость Императора.
приглашение прибыть в лагерь, где я мог рассчитывать на место в экипаже
императора, отправляющегося в Пон-де-Брик, где должны были представить
меня императрице. Приехав в лагерь, я прошел через обширную палатку,
игравшую роль передней, а затем Констан впустил меня в следующую комнату,
где император, стоя спиной к каминую поочередно грел свои ноги. Талейран и
Бертье стояли тут же в ожидании распоряжений, а де-Миневаль, секретарь,
сидели за письменным столом.
головой, - имеете ли вы какие-нибудь известия от вашей очаровательной
кузины?
потому что совершенно нет оснований опасаться этого ничтожного поэта,
Лесажа, тогда как тот другой очень опасный человек. Но все равно, пример
должен быть показан на ком-нибудь!
император просил не делать этого.
m-r де Лаваль, вы, я думаю, тоже привыкли к тусклому свету. Я полагаю, что
разум этих обитателей острова так же тяжел, как их туманы, если судить по
той чепухе, которую они пишут про меня в своих противных газетах!
гнева, он схватил со стола лист последней лондонской газеты и бросил его в
огонь.
объяснение с провинившимся адмиралом в первый момент нашей встречи. - Кто
он такой? Чернильная душа, несчастный голодный писака! И он смеет
рассуждать, как имеющий большую власть в Европе. Ох! как надоела мне эта
свобода печати! Я не знаю, многие желают установить ее у нас в Париже, в
числе из и вы, Талейран! Я же считаю, что из всех газет нужен только один
официальный орган, через который правительство может сообщить свои решения
народу.
По-моему, лучше иметь открытых врагов, чем бороться со скрытыми, да и к
тому же безопаснее проливать чернила, чем кровь! Что за беда, если ваши
враги будут злословить о вас на страницах газет, - они ведь бессильны
против вашей стотысячной армии!
получил свою корону от моего отца, ьывшего до меня императором! Но, если
бы это даже было так, это все равно не удовлетворило быгазеты. Бурботы
разрешили открыто критиковать себя, и к чему это привело их? Могли ли они
воспользоваться своей швейцарской гвардией, как я воспользовался своими
гренадерами, чтобы произвести переворот 18-го брюмера? Что сталось бы с их
драгоценным Национальным собранием? В это время одного удара штыка в живот
Мирабо было бы совершенно довольно, чтобы все перевернуть вверх дном и
окончательно изменить ход вещей. Впоследствии только благодаря
нерешительности погибли король и королева и была пролита кровь многих
невинных людей.
рейтузами ноги к огню. При красноватом отблеске потухавших угольев, я
смотрел на это бледное, красивое лицо сфинкса, лицо поэта, философа: как
трудно в нем было предположить безжалостного честолюбца-солдата! Я слышал
мнение, что нельзя найти двух портретов Наполеона, похожих один на другой,
потому что каждое душевное настроение совершенно изменяло не только
выражение, но и черты его лица. В молодости, когда это лицо езе не
обрюзгло и не одряхлело, оно было самым красивым из тех лиц, которые я
когдая-либо встречал в течение моей долгой жизни!
иллюзий, Талейран, - сказал он. - Вы всегда практичны, холодны и циничны.
Я не таков. Сплошь и рядом эти сумерки, как сейчас вот, или рокот моря
действуют на мое воображение, и оно начинает тогда работать. Тот же эффект
на меня производит и музыка, особенно постоянно повторяющиеся мотивы,
какие встречаются в пьесах Пассаниэлло. Под их влиянием на меня нисходит
вдохновение, мои идеи становятся шире, мои стремления охватывают новые
горизонты. В такие минуты я обращаю свои мысли к востокую к этому кишащему
людьми муравейнику; только там можно чувствовать себя великим! Я
возобновляю мои прежние мечты. Я думаю о возможности вымуштровать эти
массы людей, сформировать из них армию и вести их на восток. Если бы я мог
завоевать Сирию, я без сомнения привел бы этот план в исполнение, и, таким
образом, судьба целого мира решилась бы со взятием Сен д'Акра! Положив
Египет к своим ногам, я стал уже детально разрабатывать план завоевания
Индии, и всегда в этих грезах я представлял себя едущим на слоне с новым,
сочиненным мною, коранов в руке. Я слишком поздно родился. Быть всемирным
завоевателем мог только тот, в ком было присутствие божественности.
Александр объявил себя сыном Юпитера, и никто не сомневался в этом. Но
теперь время далеко ушло вперед, и люди утратили их былую способность
увлекаться. Что бы произошло тогда, если бы я объявил подобные притязания?
M-r де Талейран первый стал бы смеяться в руку, а парижане разразились бы
градом пасквилей на стенах!
высказывал вслух свои мысли, самые фантастичные, самые чудовищные!
он всегда вспоминал дикие, неясные сны и мечты Оccиaна, поэмы которого
имели для него какое-то особенное обаяние.
сокровеннейших мечтах и стремлениях его души, а его придворные, стоя
вокруг него, в молчании ожадают, когда он от этих бредней вернется к своей
обычной практическое сметке.
Наполеон. - Мало уметь пользоватся саблей, нет, нужно управлять душами
людей, а не их телами. Султан, например, глава их веры и армии. Многие из
римских императоров обладали тою же властью, и мое положение не будет
вполне упрочено, пока я не достигну того же. А в настоящее время в Франции
в 30-ти провинциях папство могущественннее меня! Только подчинив себе весь
мир, можно достичь истинного мира и тишины. Только тогда, когда власть над
миром перейдет в руки Европы, и центр ее будет в Париже, а остальные
правители будут получать корону из рук Франции - только тогда
восстановится нарушенная тишина! Если могущество и власть одного
сталкиваются лицом к лицу с могуществом и властью других, то это неизбежно
ведет к борьбе, пока одна из сторон не признает себя побежденной.
ее история, - все указывает, что именно Франция должна быть этим центром,
управляющим другими и регулирующим их взаимоотношения. И в самом деле,
Германия разделилась на отдельные части. Россия - страна варваров. Англия
представляте собою незначительный по величине остров. Таким образом
остается только Франция!
Англии, говоривших, что спокойствие не восстановится до тех пор, пока
будет жив этот маленький тридцатишестилетний армиллерист.
столике около него. Затем он снова вытянулся в кресле и, склонив
подбородок на грудь, грустно устремил свои взоры на красноватый отблеск
огня.
Европы явились бы к императору Франции, чтобы составить его свиту при
коронгации! Каждый из низ был бы обязан иметь свой дворец в Париже;
пространство, занятое дворцами, тянулось бы на несколько миль! Вот какие у
меня планы на счет Парижа, конечно, если он окажется их достойным! Но я не
люблю Парижа, и парижане платят мне тем же! Они не могут простить мне, что
некогда повел своих солдат против Парижа! Они знают, что я и впредь не
остановлючь перед этим. Я заставил их удивляться и бояться меня, но я
никогда не мог добиться их любви. А между тем я много сделал для них! Где
сокровища Геную, картины и статуи Венеции и Ватикана? Все это в Лувре!
Добыча моих побед обогатила Париж и послужила украшению его. Но им нужны
перемены, нужен шум побед. Они преклоняются сейчас передо мною, встречают
меня с обнаженными головами, но парижане не задумываются приветствовать
меня кулаками, если я не дам им нового повода для восхищения и удивления
мною. Когда долгое время все было спокойно, я должен был предпринять
постройку Дома Инвалидов и этим развлек их на некоторое время. Людовик XIY
дал им войны. Людовик XY - доблестных волокит и придворные скандалы.
Людовик XYI не создал ничего нового и за это был гильотинирован! Вы
помогли мне ввести его на эшафот, Талейран!
Величество!
высшим над всеми. Со мной это всегда было так. Я помню, когда мы
составляли условия мира в Кампо-Формио, я был совсем еще молодой генерал,
и вот, когда императорский трон стоял в палатке штаба, я быстро вошел по
ступеням и сел на него. Я не мог себя принудить думать, что есть
что-нибудь выше меня! Я всегда сердцем угадывал свлю будущность. Даже в то
время, когда я с моим братом Люсьеном жил в крохотной каморке, на
несколько франков в неделю, я знал, что придет день, когда я достигну
императорской власти! А ведь тогда я не имел оснований надеяться на