Чтение 24–й страницы книги ~Пешие прогулки~

симпатию, чем безразличие.

И оттого, когда он появлялся на базаре, покупая в одних торговых рядах
лепешку, в других зелень, в третьих фрукты, и всегда понемногу, ибо не лишал
себя удовольствия часто ходить на рынок, какому-нибудь новичку на вопрос --
кто это? -- обычно, поднимая взгляд к небу, отвечали: большой человек. При
этом, разумеется, не вдавались в подробности, впрочем, этого и не
требовалось: восточному человеку достаточно этих двух слов.

И на базаре, и в тех местах, где он обедал, его принимали как своего,
как соседа, и порою оттого он чувствовал себя неловко.

Обедать ходил он в чайхану при автостанции, где частники жарили шашлык,
подавали лагман, приготовленный где-нибудь в усадьбе поблизости, торговали
тут и самсой, и нарыном, и хасыпом -- район возле автовокзала весьма успешно
конкурировал с общепитом. Заходя в чайхану, он непременно раскланивался с
чайханщиком, человеком своих лет, и всегда у чайханщика находились для него
стул и место, даже если и тесно было в помещении. С чайханщиком иногда он
обменивался ничего не значащими словами о погоде, здоровье, пока тот
заваривал для него чай и ополаскивал крутым кипятком пиалу без единой
щербинки. А когда он усаживался, сразу появлялся возле него какой-нибудь
мальчишка из тех, что помогают в чайхане или крутятся возле своих домашних,
торгующих на улице.

Его обед был, по местным городским понятиям, более чем скромным --
пол-лагмана и палочка шашлыка или полшурпы и одна горячая самса, или пара
палочек шашлыка из свежей печени, или штуки три манты с курдючным салом и
мелко нарезанной бараниной и горячая лепешка. Мальчишки никогда не
заставляли себя ждать: и лепешка оказывалась румяная, шашлык хорошо
прожаренным, шурпа обжигающая, а сдачу ему приносили до монетки, хотя тут
любили округлять суммы. Поднявшись, он сдержанно благодарил чайханщика, и
если проходил мимо торговых рядов, то и тех, у кого мальчишки покупали еду,
причем он безошибочно угадывал, у кого брали шашлык, у кого самсу, -- и
сдержанная благодарность эта особо ценилась бесцеремонным торговым людом.
Привыкшие к тому, что кругом лебезили, заискивали, они уважали ту дистанцию,
что установил с ними этот одинокий немногословный человек. И отодвигая в
очереди какого-нибудь важного и денежного клиента, они тем самым как бы
намекали на некую причастность к нему, случайно попавшему в их город
человеку, которого, по слухам, должны были вот-вот куда-то отозвать,
затребовать, и, конечно, вызов предполагался по самому крупному счету.

Шло время, недели, месяцы, никто и никуда его не отзывал, а он
продолжал совершать свои каждодневные пешие прогулки, только изредка
пропадал из города на несколько дней по делам консервного заводика: ездил
то в область, то в столицу республики отстаивать интересы своей "фирмы",
которой все чаще и чаще предъявляли штрафные санкции за качество
продукции. Возвращался он из центра всегда расстроенный, потому что в оба
конца -- и от производителя, и от потребителя -- вез неутешительные вести;
но, памятуя о здоровье, а чаще все-таки по инерции, сложившейся привычке,
выбирался по вечерам из дома.

Проходя по улице Буденного, мимо трех городских ресторанов, каждый из
которых назывался еще претенциознее, чем местные кинотеатры, а именно:
"Лидо", "Консуэло" и "Шахразада", он невольно отмечал: вот уж где жизнь
всегда бьет ключом. И пусть рядом пересеивают после весенних ливней или
заморозков хлопок, пусть люди в кишлаках плохо питаются, особенно туго
бывало с мясом, пусть тысячи и тысячи студентов и школьников трудятся вдали
от дома на сельхозработах, пусть где-то наводнение, землетрясение, голод,
ураганы, пожары, месячники, субботники, воскресники, засухи, перевороты,
локальные и региональные войны -- тут всегда царил праздник сытой жизни, и
кому-нибудь в городе, наверное, казалось куда престижнее быть завсегдатаем
"Лидо", чем, скажем, почетным членом Европейского географического общества.

Что время бежит стремительно, это, пожалуй, ощущает каждый, но если
вдруг выпадаешь из жизни, в которой как будто еще живешь, -- такое примечает
не всякий, и то не сразу, а постепенно, сначала в мелочах. Гуляя как-то по
излюбленной улице, он словно впервые услышал, что сейчас в ресторанах
исполняют другую музыку, поют новые песни. Теперь он прислушивался к музыке
внимательнее, думая, что ошибся, что вот-вот, через день-другой, зазвучит
что-нибудь знакомое, донесется из распахнутых настежь окон, в стеклах
которых полыхали отсветом яркие люстры, знакомая песня, но проходила
неделя, вторая, и хотя репертуар трех ресторанных оркестров был
довольно-таки обширным, он не услышал ни одной старой, привычной мелодии и
отчего-то расстроился. "Я как инопланетянин", -- впервые сказал он себе
тогда.

Музыкой он особенно не увлекался, но в молодости отдал ей должное,
ходил на танцы и студенческие вечера. Тогда, в годы его юности, они не были
перекормлены музыкой, как теперешние молодые, и оттого многое сохранилось в
памяти. Так вот из того музыкального багажа он не слышал сейчас ни одной
мелодии, ни одной песни -- и это усиливало ощущение выключенности из жизни.

Тем более неожиданным для него было, когда во время обычной вечерней
прогулки, занятый своими мыслями, он однажды услышал из окна "Шахразады"
мелодию, которая вроде бы показалась ему знакомой. Поначалу он решил, что
ошибся; это была современная музыка с рваным ритмом и неистовыми ударными.
Оркестр замолчал, и он постоял еще немного под окнами, надеясь, что,
возможно, кто-нибудь попросит повторить вещь -- дело обычное. Случалось,
что какой-нибудь шлягер звучал во всех трех ресторанах одновременно и по
три, четыре раза подряд. Хотя он не бывал до сих пор ни в одном из местных
заведений, но догадывался, что оркестры играли, как правило, на заказ,
оттого музыку на этой улице можно было услышать далеко за полночь.

Но на этот раз не повезло: музыканты начали что-то другое.

Однако, когда он подходил к "Лидо", словно угадав его желание, эта
музыка послышалась вновь, и он невольно улыбнулся: ну, конечно, новомодная
штучка, раз играют в каждом ресторане, и, уже теряя интерес, двинулся
дальше. Но странно: чем дальше он уходил, тем явственнее слышал эту музыку.
"Что за чертовщина, неужто с годами у меня обострился слух?" Он
действительно предугадывал, что сейчас вот начнет саксофон или партия
перейдет к трубам, а потом вступят ударные.

И наконец он вспомнил.

Ну, конечно, Элвис Пресли, "Рок круглые сутки"! Далекие студенческие
времена! Неожиданно для самого себя он вдруг решил заглянуть в ресторан.

Когда он появился в зале, вечерняя жизнь ресторана уже набирала силу,
вино и музыка делали свое дело. Громкие, возбужденные разговоры,
преувеличенно раскатистый смех, радостные лица кругом, короче -- подобие
праздника. Хотя окна распахнуты настежь и под высокими потолками вращались
лопасти вентиляторов, все же сигаретный дым густо стлался над столами, но
это, наверное, заметно было только тому, кто входил с улицы.

Сквозь голубой дым он разглядел, что зал полон -- ни одного свободного
столика, и уже собирался уйти, не особенно надеясь на удачу, как
неожиданно из-за колонны появился метрдотель и, вежливо поздоровавшись с
гостем, пригласил его в зал.

В глубине просторного зала, в стороне от прохода, рядом с мраморной
колонной притаился сервированный двухместный столик с табличкой "Занято"
-- туда и привел его хозяин зала. Хотя столик вроде и находился в тени
колонны, обзор оказался широким: практически он видел весь зал, и особенно
хорошо небольшую эстраду и площадку перед нею, где уже танцевали. Официант
не заставил себя ждать и не отходил от стола, пока он не просмотрел меню.

Наличие шампиньонов и перепелок не удивило его, поскольку
предпринимательская деятельность местных жителей не была для него тайной.
Правда, сам он ни разу в жизни не пробовал этих деликатесов, поэтому
сейчас, пользуясь случаем, попросил принести то и другое и заказал еще
чайник зеленого чая. После ухода терпеливого официанта, не выказавшего
никакого неудовольствия по поводу чайника чая в вечернее время, он оглядел
зал. Впрочем, оглядеть как раз не удалось -- внимание его сразу привлекла
компания неподалеку от него. Большой, богато накрытый банкетный стол с
цветами занимали четверо хорошо одетых мужчин, все от тридцати пяти до
сорока; о чем-то они шумно спорили, оживленно жестикулировали. Судя по
обилию закусок на столе и батарее бутылок, они еще кого-то ждали. Что-то в
этой компании насторожило его, недавнего прокурора, хотя кругом, куда ни
глянь, гуляли широко, шампанское, как говорится, лилось рекой.

За банкетным столом тут же перехватили его заинтересованный взгляд,
хотя он, конечно, не был так прост, чтобы откровенно изучать соседей.
Отводить глаза ему показалось недостойным -- в конце концов он же не
подсматривал, и тут произошло неожиданное: под его взглядом все четверо
вдруг встали и учтиво раскланялись с бывшим прокурором. Он ответил легким
кивком, не поднимаясь с места. Кто они такие, что за вежливость? Может,
ошиблись? Но мысль об ошибке он отвел сразу: четверо обознаться одновременно
не могут. Пригодился прежний опыт: тренированная память услужливо, словно
снимок из фотоателье, выложила перед ним групповой портрет компании за
соседним столом, хотя он больше в ту сторону не смотрел. Кто же они, эти
хорошо одетые, уверенные в себе люди? Преуспевающие хозяйственники,
высокопоставленные руководители? Было в их повадке что-то от власть имущих
-- работников аппарата бывший прокурор знал хорошо.

Скорее всего это бывшие коллеги, он мог встречаться с ними в прошлой
жизни, на пленумах и совещаниях в столице республики. Вот только из которой
они области -- непонятно, городок располагался на границе двух областей, и
из обоих центров, при нынешних скоростях и автострадах, сюда рукой подать.
Оттого и переполнены каждый день местные рестораны: наезжают издалека люди
небедные, и особенно те, кому по долгу службы подобные заведения обходить
следует за версту. А тут вроде ничейная территория образовалась. Не случайно
приезжие "хозяева жизни" окрестили городок "Лас-Вегасом".

Догадка эта не порадовала бывшего прокурора, он подумал, что среди тех,
кого эти четверо ожидают за столом, вполне могут оказаться люди, которых он