Чтение 24–й страницы книги ~Причесывая жирафу~

предмета?

Мы стали нервничать и шарить среди картофеля. Наши труды не пропали
даром: одна флейта и один кларнет из платины, золотая гармоника и
гадикон-бас из массивного серебра!

Сокровища Али-Бабы!

- Посмотри, - усмехнулся Беру, - он неплохо живет, наш Барнаби.

Только он выговорил эти слова, как отворилась дверь.

На пороге стояло существо весьма необыкновенное. Человек, о котором
идет речь, был, вероятно, не моложе ста лет. Во рту у него оставалось лишь
два зуба. Белые гальские усы располагались под носом, похожим на
обесцвеченную землянику. На нем была ночная рубашка и колпак, а в руках он
держал ружье, похожее на тромбон.

Он задергался при виде нас и стал издавать звуки, похожие на
верблюжьи. Он говорил на непонятном языке и прицелился в Беру. Толстяк
стал приближаться к нему, забавляясь как караван верблюдов.

Тогда старый хрен спустил курок, мушкетон выстрелил, и на его руку
посыпался порох. Его крики удвоились. У него начали гореть усы, и мы
воспользовались имеющейся здесь минеральной водой, чтобы погасить пожар.

Кончилось тем, что "несчастный случай" был ликвидирован, как сказал
Беру.

Одна сторона усов сгорела, но с другой стороны ничего не пострадало.

- Этого ему будет достаточно, чтобы сфотографироваться в профиль, -
шутил Толстяк.

Я пытался расспросить старика, но он находился в шоке и что-то
бессвязно бормотал. Потом появилась толстая матрона, в двенадцать тонн
весом, тоже с гальскими усами, с глазами-точками и голыми ногами, более
волосатыми, чем у гориллы.

Она присоединила свои крики к крикам своего папаши, так как она была
его старшей дочерью.

Я спрятал платиновый кларнет обратно в футляр и сказал Толстяку, что
надо убираться отсюда.

Мы быстро смылись.

Крики раздавались теперь по всему кварталу, и если мы не поспеем, то
будем сбиты человеческим потоком, на самом деле совсем бесчеловеческим.

- Куда мы идем? - спросил Берурье, труся около меня.

Погода была прекрасной, мы совершенно не задыхались, и ноги сами
несли нас, так как дела шли прекрасно.

- В цирк Барнаби, Толстяк!

Заря медленно разгоралась. Начиналось утро понедельника. Воздух был
грязно-серый, цвета фабричного дыма.

- Я начинаю пресыщаться этой страной, - заявил Беру, когда мы пришли
на площадь, на которой располагался цирк. - Но куда ты идешь?

Да, куда я иду?.. Сказать "доброе утро" нашему дорогому патрону,
только и всего.

Барнаби проснулся, подпрыгнув на кровати: этот аттракцион принес ему
много бы золота (если я могу так выражаться после нашего открытия).

Мадам была в ночной рубашке, почти прозрачной, фиолетовых тонов с
черными кружевами. Ее кукольная шевелюра была вся в бигуди. Видя ее без
косметики, можно сказать, на что она похожа: на кусок растопленного сала.
Месье тоже подурнел в своей черной с белыми полосами пижаме. Можно
сказать: толстая зебра, окрашенная наоборот. Негативное изображение
жирафа.

Пара совершенно отупела при виде меня.

- Что случилось? - спросил Барнаби, срочно сунув руку в ширинку своих
пижамных брюк, чтобы навести немного порядка в месте, по сравнению с
которым леса Амазонки похожи на лужайки Гайд Парка.

- А то, что вы достаточно поиграли, Барнаби, - ответил я. - Теперь с
этим покончено и тебе нужно все выложить, дружок.

Он немедленно взорвался.

- Что я должен выкладывать?! Что ты тут такое рассказываешь, мошка?

Я дважды рванул его к себе, он закачался, опрокинулся на свою толстую
Лолиту, и оба они оказались на ковре с задранными кверху ногами.

Зрелище было забавное. Беру и я успели отдать себе отчет, насколько
оно было прекрасно, грандиозно, великолепно. Мы аплодировали.

Обозленный Барнаби вскочил, чтобы наброситься на меня.

- Ах ты, выродок! - завопил он. - Бродяга! Прощелыга! И ты посмел...
Ты посмел!

Чтобы его сразу утихомирить, я достал из заднего кармана штанов
платиновый кларнет.

- Хочешь, чтобы я сыграл тебе небольшую арию на этом платиновом
инструменте?

Он замолчал, замер, перестал дышать, думать, настаивать.

- Но ведь это твой инструмент! - воскликнула Лолита, которая еще не
пришла в себя после происшествия с Мугуэт в ночной коробке.

Лед, попавший за вырез платья, вызвал у нее насморк, и теперь она
говорила в нос.

Барнаби стремительно закачал головой.

- Кажется так, - произнес он.

- Ты видишь, толстый свин, - продолжал я, - твоя торговля обнаружена.
Тебе мало было торговли наркотиками, так ты еще пристроился к драгоценным
металлам! Мне кажется, что ты будешь вынужден заплатить за это. И дорого
заплатить!

Он побледнел.

- Я дам вам, сколько вы захотите, - нерешительно пролепетал он.

- Я - флик, - сказал я. - И булимик - тоже. Нас поместили в твой
бордель, чтобы наблюдать за ним.

Барнаби начал подозрительно двигать руку в направлении ящика комода.

- Не двигайся, или я тебя съем! - угрожающе проговорил Беру.

Испуганный Барнаби остался недвижим, как литр арахисового масла,
забытый на морозе Поль-Эмиль-Коктором.

- Послушайте, - прошептал Барнаби, - я клянусь вам жизнью Лолиты, что
тут какое-то недоразумение. Я не торговал наркотиками. О! Совсем нет!

- Значит, ты делаешь инструменты из платины и золота только потому,
что ты меломан?

Бедный Зебра засопел и оторвал кусок чего-то под штанами пижамы. Он с
грустью посмотрел на это. Я не знаю, что это такое, но оно было рыжим и в
завитушках.

- Послушайте, - сказал он, - эти инструменты - сбережения всей моей
жизни.

Я посмотрел на него. Его голос был трогательно убеждающим. Это могло
быть правдой: у него очень порядочный вид, у папаши Барнаби. Внезапно, с
той неожиданной внешностью, которая составляет часть шарма (другая часть
была той причиной, из-за которой ваша жена звонила мне в тот день, когда
вы отсутствовали), я снова стал сожалеть о той ссадине, которая краснела в
углу его рта.

- Ваши сбережения?

- Да. Мы, люди цирка, неплохо зарабатываем, но не доверяем деньги
банку: знаете, разное бывает. Но ведь невозможно таскать крупные суммы с
собой. Тогда я нашел такой выход, который позволил хранить мне у себя все
свое состояние, не рискуя, что меня могут потрясти. Ты понимаешь, сынок?

Его добрые глаза сенбернара (похожие также и на глаза Беру, это
верно) убедительно смотрели на меня.

- Когда ты мне заявил, что легавые... О, простите, - исправился он, -
я хотел сказать флики, должны будут произвести обыск, я побоялся, как бы
они, увидев инструменты, не обнаружили бы, в чем дело. Тогда спрятал их у
своего двоюродного брата, у которого есть в городе лавка. - Он вздохнул.

- А каким образом ты это обнаружил?

- Это ведь моя работа полицейского. Знаете, Барнаби, банки гораздо
надежнее, чем вы думаете, у них есть бронированные шкафы, в которых ваши
драгоценности будут находиться в большей безопасности.

Я бросил кларнет на кровать.

Барнаби быстро оправился от пережитого. Он сразу же схватил меня за
отвороты пиджака.

- Вы говорите, что вы из полиции. Я хочу видеть доказательства.

- Нет ничего проще, - ответил я, - поднося руку к карману, чтобы
вынуть оттуда удостоверение.

Проклятье! Его у меня не было! Оно исчезло!

Я решил, что потерял его во время ночных драк.

- Беру, - обратился я к нему, - я потерял свое удостоверение. Будь
добр, покажи папаше Барнаби свое.

Его Благородие поднес руку к карману и не замедлил сделать такую же
гримасу, что и я.

- Я тоже потерял его! - проблеял он.

- Тут что-то нечисто, - вмешалась Лолита. - Будь осторожен, дорогой,
они хотят тебя надуть.

- Вместо того, чтобы оскорблять полицию, - сказал я, - вы бы лучше
отправились и забрали бы свой оркестр, пока он цел. Около лавки
образовалась паника, и соседи могут спокойно взять золотой саксофон, так
же, как и окорок ветчины.

Пара, почти голая, я могу подтвердить это, устремилась к "кадиллаку",
стоящему перед их фургоном.

Раз мы в Италии, я могу сказать, что подумал. Это богатство при свете
луны имело что-то в себе дантевское.