молодость!) помог фюреру войти в виллу свого "брата" без выстрелов.
Выстрелы прозвучали спустя десять минут, они были глухими: Рема и его
соратников убивали в подвале, где находился тир.
присяге: "Я клянусь перед господом богом этой священной присягой, что буду
безропотно подчиняться фюреру немецкого государства и народа Адольфу
Гитлеру, верховному главнокомандующему вооруженными силами..."
программу кайзера Вильгельма и понимали мелкую "вторичность" фюрера. Но
фюрер не торопился. Он был спокоен. Он взошел по лестнице. Осталось еще
одно испытание, и тогда...
генералов и отдаст их на заклание. Если произойдет так, как задумано,
лавры получит он. Он получил лавры. После этого он разогнал тот
генеральный штаб, который вел его к победам. Все те, кто знал его начало,
его малость и неумелость, должны уйти. Все те, для кого он был просто
Гитлером, а не "великим фюрером", "гениальным стратегом", "непобедимым
полководцем", должны исчезнуть. Гитлер посадил в кресло военного
руководителя Кейтеля - исполнителя с мышлением дивизионного командира.
Новые генералы славили стратегический гений фюрера - во время первой
мировой войны они были лейтенантами и не могли знать того, что знали
генералы, уволенные в отставку. Однако логике общественного развития
противна логика личности, обуреваемой честолюбивыми замыслами: новые
фронты потребовали знающих командиров. Гитлер был в ы н у ж д е н снова
призвать из поместий фельдмаршалов, которые жили там уединенно, под
негласным надзором гестапо. Генеральный штаб, спланировавший войну на
много лет вперед, становился саморегулирующей силой, которая постоянно
требовала питания - словно мощный мотор. Этого не понимал Гитлер,
опьяненный победами. Это понял Штирлиц, наблюдая за мелким, казалось бы,
эпизодом, связанным с группой незаметных, мелких политиканов из ОУН.
"Будет драка, - думал Штирлиц. - Генералы не простят Гитлеру унижения. Об
этом надо думать уже сейчас и помогать этой драке, где только можно и как
можно".
ноги, поясница и предплечья. - Он прав, к сожалению. Я не вытерплю, если
меня продержат здесь еще неделю. Или две. Я начну лгать ему, я ведь
придумал сотни версий, и каждая из этих версий правдоподобна, и все детали
сойдутся, но не сойдется одна крохотная мелочь, обязательно не сойдется,
потому что у меня нет карандаша и бумаги, и друзей - Гуго и Ингрид, и они
не могут проговорить со мною каждую из этих версий; а эсэсовец может
созвать совещание, поручить своим семерым или ста головорезам исследовать
каждое мое показание и - главное - вызвать наших и начать их допрашивать,
читая им мои слова. Он будет подолгу рыться в бумагах, доставать ту,
которая ему нужна, действуя на Гуго или Ингрид таким образом, чтобы
заставить их поверить, будто я начал говорить, и сознание того, что я
заговорил, погубит друзей, потому что мы дали друг другу клятву молчать".
не ослабило мучительной одеревенелости, а, наоборот, подчеркнуло ее -
тонкие, холодные иглы вонзились в шею, ноги и спину; каждое движение было
сопряжено с ощущением зажатости в крохотном каменном мешке, повторявшем
фигуру человека, стоявшего на полусогнутых ногах.
- Мне не по праву досталась в наследство фабрика, и не по справедливости я
получил счета в банках. Но я по праву получил жизнь, по праву любви моих
родителей. И я могу распорядиться своей жизнью в этих условиях. Ну, спорь,
Курт, спорь, - попросил он, - ведь разум всегда ищет выход, но ты, Курт,
сейчас не имеешь права на это, потому что пошел на борьбу, веруя в ее
высшую справедливость. Ты можешь, конечно, возразить, что честно лишь то,
что заработано потом, кровью, руками, мозгом, талантом, голосовыми
связками, и я поэтому не имею права распоряжаться жизнью, которая всегда
случайна и получена в дар. Ну спорь же, Курт! Ведь можно сказать, что надо
выдержать, ты пообещаешь выдержать все; в глубине души каждый надеется на
чудо, на то, что Гитлер разобьется на самолете, что на него упадет кирпич
или паралич его хватит. Хотя таких паралич не хватает: за его здоровьем
каждый день следят врачи, он принимает по утрам ванну, днем греется под
"горным солнцем", а вечером пьет настой из целебных трав: жизнь фюрера так
дорога германскому народу! Нельзя надеяться на нечто, что может прийти
извне. Надеяться надо лишь на себя. Ну возрази, Курт! Это ведь
гитлеровское: "Во всем и всегда надейся на свою силу!" Значит, мне нельзя
надеяться на Гуго? Значит, нельзя надеяться на Ингрид и Эгона? Почему?!
Потому, что они не имеют права рисковать организацией ради одного меня.
Они знают, что я буду молчать. Они поэтому спокойно продолжают наше общее
дело. Ну, Курт, ведь ты подбросил себе кость - "наше общее дело"! Ухватись
за это! А вдруг наше дело победит в эти дни? А? Молчишь? Молодец, что
молчишь, это было испытание: такие дела, как наши, побеждают не сразу, а
лишь со временем, как незримые ручьи весной - теплом и чистотой своей -
исподволь разрушают серую корку снега. Господи, открой, что угодно тебе:
мучения, которые убивают во мне твоего сына, или смерть, которую я приму
не из твоих рук? А как же ты сможешь умереть, Курт? У тебя нет ремня, а
если бы он был, то ты даже не смог бы накинуть петлю на шею. Железные
пуговицы с брюк они спороли при обыске - разве забыл? Ты не сможешь
распорядиться собой, Курт, потому что здесь, в этой стране, научились
лишать человека права на самого себя, и не только в тюрьме, но и дома" а
это страшней".
Скажите, что я об этом прошу!
психический шок в мешках носит характер буйного помешательства, которое мы
довольно быстро излечиваем. Причем врачи утверждают, что во время
маниакального бреда арестованные порой открывают ту правду, которую мы так
настойчиво ищем.
думать над вашими предложениями.
себе на здоровье.
насторожиться".
свести меня с ними, они ужаснутся моему виду.
объяснял вам.
бы у вас было инфекционное заболевание, или чума, или воспаление легких, я
бы отправил вас в лазарет.
эсэсовец, громадное тебе спасибо! Ах как это хорошо - воспаление легких!
Это быстро, это надежно, это - избавление!"
не было подозрительным, успел высоко вздернуть брюки кистями рук,
схваченными за спиной наручниками. Он сделал это для того, чтобы они сразу
же опустились. - Курт сильно оголодал за эти дни. Брюки должны сползти еще
ниже, и тогда рубашка, которая отделяет его спину от холодной плесени
каменной стены карцера, выпростается.
Прозоров Александр
Лукьяненко Сергей
Апраксина Татьяна
Лукин Евгений
Соломатина Татьяна
Лукин Евгений