Чтение 24–й страницы книги ~Невиновные~

- Нет.

Отныне нужно было учиться и жить, и думать подругому.

- Дети еще спят?

- Жан-Жак вчера сдал свой экзамен... Он был так измотан после этой
нервотрепки, что лег спать без ужина. Пусть поспит вдоволь... А у Марлен еще
неделю будут занятия. Скоро пойду ее будить.

Она ела толстые тартинки с вареньем, и ему тоже захотелось есть. Он
поставил чашку с кофе на стол, намазал маслом кусок хлеба, а сверху положил
смородинового варенья.

Еще одно детское воспоминание.

- Удивительное у вас лекарство... Оно воскресило в моей памяти то, что я
считал давно забытым.

- Что-нибудь неприятное?

- Да нет. Некоторые воспоминания о детстве...

Он съел три тартинки, и Натали встала, чтобы приготовить ему еще чашку
кофе.

- Пора идти будить Марлен. Она так долго принимает ванну...

В отличие от него Марлен всегда выходила из дому в последнюю минуту, и ей
приходилось бежать.

Он причесался, побрился, потом, все еще в пижаме и халате, стал бродить
по квартире. Когда Марлен пришла завтракать в столовую, где уже стоял ее
прибор, она была очень удивлена.

- Ты поправился?

Он чуть было не сказал, что не поправится никогда, но удержался и
попытался ответить шуткой:

- Как видишь... Мне никак не удается поболеть понастоящему, как все люди.

- И все же ты не идешь в мастерскую?

- Ни сегодня, ни, по-видимому, в ближайшие дни... Мне нужно отдохнуть.

- У тебя неприятности?

- Есть кое-какие.

- Полагаю, ты не можешь мне о них рассказать?

- В самом деле не могу.

Она ела яйца всмятку, обмакивая в них кусочки хлеба, как делала, когда
была совсем маленькой.

- Тебе известно, что Жан-Жак сдал экзамен?

- Да. Он доволен своим успехом?

- Ведь ты его знаешь. Он не из тех, кто считает, что хватает звезды с
неба. Результаты объявят только двадцать шестого, и до этого дня он будет
грызть ногти.

Жан-Жак не мог избавиться от этой привычки, когда бывал чем-то
обеспокоен. Он никогда не рассказывал ни о себе самом, ни о своих товарищах
по лицею. И не потому, что был замкнутым парнем.

- Он спит?

- Главное - дайте ему выспаться, - вмешалась Натали.

Марлен побежала за своим портфелем, поцеловав отца в лоб влажными губами.

- Пока. Береги себя!

- Теперь пойдите в гостиную, посидите там. Я принесла вам газету. А я тем
временем уберу в спальне.

Он уселся в свое кресло, кожа которого пропахла табаком, как старая
трубка, и попытался читать. Какаято девушка бросилась в Сену, но была
спасена в последний момент. Четверо налетчиков, совершивших множество
hold-up [1], сегодня предстанут перед судом присяжных.

Нет, больше он не мог. Он делал над собой усилие хотя бы для того, чтобы
не огорчать Натали, но в голове вертелись все те же мысли.

Это было какое-то наваждение. И как нажимают на больной зуб, так и он
вызывал в памяти самые жестокие картины, порой с ужасающей отчетливостью.

- А сейчас примите ванну...

Он вытянулся в теплой воде и чуть не уснул. Затем он медленно намылился.
Делать ему было нечего. У него был отпуск, как и у его сына. Но отпуск
совершенно иного рода.

Надел он только брюки и рубашку. Надевать пиджак и выходить на улицу не
хотелось. Даже из спальни он выходил неохотно.

Жан-Жака он нашел в кухне, куда тот всегда забегал посмотреть, нет ли
чего вкусненького в холодильнике.

- Доброе утро, отец...

- Доброе утро, сын...

- Ну как? Тебе получше?

- Лучше, чем вчера, но я пока не совсем в форме.

- А чем ты, собственно, болен?

- Сам не знаю. Возможно, легкий грипп... Ты доволен тем, как сдал
экзамен?

- Скажем так: я не очень недоволен. Увидим двадцать шестого.

- Что ты собираешься делать на каникулах?

- В этом году они у меня будут совсем короткими, ведь я должен ехать в
Англию в начале сентября... Кстати, тебе нужно подписать кое-какие бумаги. И
уплатить вперед за первый триместр... Мне неловко, что я буду обходиться
тебе так дорого...

- Давай мне эти бумаги прямо сейчас. Ты знаешь, что твоя сестра поедет
сперва на две недели к подруге в Сабль-д'Олон?

- Да, Марлен говорила мне об этом. А потом она приедет к тебе на
Поркероль.

- Верно. Я хотел бы знать, приедешь ли ты.

- Может быть, дня на два-три... Так как несколько лет я буду жить далеко
от Франции, мне хочется получше узнать ее. Мы с приятелем возьмем рюкзаки и
пойдем пешком из деревни в деревню, а когда представится случай,
воспользуемся автостопом.

Селерен не стал возражать. Впрочем, он и не рассчитывал, что во время
отпуска сын будет с ним.

- Вы уже наметили маршрут?

- Нет. Отправимся наобум, начиная с Бретани.

Кому он теперь нужен? А был ли он вообще кому-то нужен?

Без него Аннет не пришлось бы жить во лжи. Насколько он ее знал, она,
должно быть, страдала от этого. Но почему никто из них не поставил вопрос о
разводе? Из-за детей? Или же Эвелин была категорически против?

Он склонялся к этому предположению. Она любила роскошь. Ее очень
интересовали деньги. Брассье познакомился с ней, когда она была молоденькой
продавщицей в ювелирном магазине, где они оба начинали работать.

Не прошло и двух месяцев, как они поженились.

Теперь, когда ей уже за сорок, у нее было меньше возможностей найти себе
мужа, которому был бы обеспечен успех. Зачем же ей соглашаться на развод?
Аннет развода тоже не просила. Если бы только он знал, что она любит не его,
а другого, он бы согласился. Он даже взял бы на себя вину.

Не лучше ли было бы поступить так, чем обнаружить двадцать лет спустя,
что все эти годы были лишь иллюзией?

Он всегда был с нею откровенен. Доверял ей больше, чем кому бы то ни
было. Не таил от нее своих самых сокровенных мыслей.

Она слушала. Смотрела, как он бреется и гримасничает при этом. И он не
раз удивлялся, что она никогда ничего не рассказывает о себе.

А зачем ей рассказывать о себе ему, чужому ей человеку? Ведь - к чему
скрывать от себя самого? - он был для нее чужой. Чужой, спавший с ней в
одной постели, с которым она занималась любовью. Чужой, простодушно
рассказывавший ей обо всем.

Должно быть, иногда она испытывала искушение заставить его замолчать. Но
под каким предлогом? Они были мужем и женой. У них двое детей...

Двое детей... Обоим еще нет восемнадцати... А Аннет трижды в неделю
бывала на улице Вашингтона.

Эвелин не родила детей своему мужу.

Неужели Жан-Жак и Марлен...

Он стал нервно ходить по комнате. Еще немного, и он выбросился бы из
окна.

Еще полчаса назад он считал, что у него оставались Жан-Жак и Марлен...

Его ли это дети на самом деле? А если не его, если того, другого?

Он не решался идти до конца в своих размышлениях. Это было ужасно.

Селерен позвал Натали и растерянно посмотрел на нее.

- Скажите мне правду. Не надо щадить меня. После удара, который я
перенес, я могу знать все, Жан-Жак похож на меня?

- Лицо у него более вытянутое, чем у вас, и волосы светлее...

- А глаза у него серые, верно? Серо-голубые, как у Брассье...

- У многих глаза серо-голубые. Нельзя сказать, что Жан-Жак похож на
него...

- А Марлен?

- Если она на кого и похожа, так это на свою мать, разве что ростом будет
повыше... Я то и дело удлиняю ей платья и джинсы.

- В ней нет ничего от меня...

- Это ни о чем не говорит. Что это вы вбили себе в голову?

- Аннет чаще занималась любовью с ним, чем со мной. Я вспомнил еще
кое-что... Когда родился Жан-Жак и она была еще в клинике, я хотел
прикоснуться губами к лобику ребенка, ведь я считал его своим сыном, а она
остановила меня жестом, таким непроизвольным, что я мог бы что-то
заподозрить. Потом она мне объяснила, что взрослые должны как можно меньше
контактировать с новорожденными...

- Бедный вы, бедный...

- Бедный чудак, это верно... Вы можете себе представить эту совершенную
пустоту вокруг меня?

Послышалась музыка. Это Жан-Жак поставил пластинку.

- Нет никаких доказательств, что это не ваши домыслы.

- А разве есть доказательства, что это неправда? Послушайте, Натали... Я
так больше не могу... Я чувствую себя способным на любую глупость, даже
убить Брассье... Для этого мне не нужен револьвер... Обойдусь вот этими
крепкими руками ремесленника...