Чтение 24–й страницы книги ~Плюшевый мишка~

ле?

Шабо солгал, сказав "да", и при этом испытал утонченную радость, что
обманывает старого друга. В сущности, мысль посетить Барнакля - почти
гениальная, заключительное звено в длинной цепи свидетельств. А что мо-
жет быть сенсационнее, чем свидетельство психиатра? Он внутренне расхо-
хотался.

- Что это тебя так развеселило? - спросил Барнакль, заметив, что Шабо
улыбнулся.

- Так, ничего... Вспомнилось...

Он испугался, что чуть не выдал себя, потому что Барнакль нахмурился.
Чтобы как-то объяснить свое неожиданное веселье, он тут же нашелся:

- Я подумал о двух женщинах, которых только что встретил у своего шу-
рина, это две американки, мать и дочь... Впрочем, долго рассказывать, а
тебя, я думаю, ждут...

Он поспешил уйти, он не был уверен, что не проговорится. Его так и
подмывало бросить Барнаклю вызов, сказать слишком много, но все же не-
достаточно для разгадки - пусть его мечется от одного решения к другому.
Он чуть было не ввязался в опасную игру, причем с таким человеком, кото-
рому хватило бы обмолвки, даже взгляда... Поэтому он избегал смотреть на
него.

- Зайду на днях, если только мои пациентки не пустятся наперебой ро-
жать...

- Я всегда дома после полудня и почти всегда - вечерами.

Дверь была открыта. Рука потянулась к кнопке лифта.

Он мог еще рассказать. Потом все будет кончено. Он будет предоставлен
самому себе. И ничто больше ему не поможет. Он понимал это и жалел себя.

Лифт поднимался, но никто не обязывает его входить в лифт, как никто
не обязывает садиться в такси, ждущее у парадной.

- Постарайся хотя бы побольше отдыхать. Возможно, у тебя и нет ничего
серьезного, но может быть, это сигнал...

И в итоге - красная вспышка! Конец пробега! А дальше - ничего! Ды-
ра...

- Спасибо тебе, старина...

Барнакль, желая расстаться на веселой ноте, прошептал, с комическим
отчаянием глядя на свое брюхо:

- К сожалению, не могу тебе сказать: услуга за услугу!

Взгляд его погрустнел. Он оставался на площадке, пока лифт не опус-
тился и не захлопнулась дверь парадной.

В такси Шабо не знал, какой адрес назвать. Он никуда не собирался.
Наконец он бросил наудачу:

- Сиамская улица...

Но вряд ли он туда доедет. Остановится где-нибудь по дороге. У Бар-
накля он растерял последние крохи душевных сил. Легкость мысли и прони-
цательность испарились. Он даже ни о чем не думал, хотя еще час назад,
перед кинотеатром, способен был с точностью восстановить события двадца-
тилетней давности.

Он поглаживал пистолет в кармане - единственная радость, которая ему
осталась.

Все же он узнал бульвар Курсель; в доме шурина еще светились окна.
Его машина стояла теперь в первом ряду. Он постучал в стекло шоферу.

- Остановите здесь.

- Я думал, что довезу вас до Отейля.

Шофер был недоволен. Шабо ошибся: после Барнакля оказался еще один
свидетель, к тому же сердитый на него. Шабо чуть было не отдал шоферу
все деньги, какие были в карманах, говоря себе, что больше они ему не
понадобятся, но раздумал, решив, что хорошо бы выпить последний стакан-
чик.

Сев за руль своей машины, он поехал еще медленнее, чем при возвраще-
нии из Версаля, и ему казалось, что паломничество в дом своего детства
он совершил уже давно, много недель назад.

Разве Барнакль не говорил о тесте на агрессивность? Тесте Мира? Инте-
ресно узнать, что показал бы этот тест именно тогда, когда он возненави-
дел весь мир и даже начинал ненавидеть самого Барнакля!

Ведь он счастлив, Барнакль, и доволен собой, несмотря на свою уродли-
вую внешность, лысину, брюхо, несмотря на редкие желтые зубы, за которы-
ми он даже не следил. Он не осложняет себе жизнь и, по его собственному
выражению, придерживается своей рутины, как цирковая лошадь.

Ладно, пусть это даже не соответствует действительности. Но он ведет
себя так, словно это правда. Шабо тоже поступал так, словно все это счи-
тал правдой. Но у него хватило мужества взглянуть в лицо истине, и те-
перь он готов совершить логически вытекающее отсюда действие.

Теперь уже недолго. Он может себе позволить потерять еще немного вре-
мени. Он остановил машину на площади Терн, перед освещенными витринами
кафе. Две девицы у входа зазывно посмотрели на него; одна из них, слиш-
ком легко одетая, посинела от холода.

Внутри кафе также имелись девицы - по его предположению, рангом повы-
ше. У самой тощей был точно такой же макияж, как у Элианы.

- Коньяк...

Он забыл сказать: пробную. Не имеет значения. Он может, если захочет,
выпить две, три, четыре рюмки - хоть всю бутылку.

У него больше нет никаких обязательств. Не осталось никаких преград,
ничего запретного. Впервые в жизни он свободен.

Но в глубине души ему было грустно, что он уходит, и он стал раздумы-
вать, каким образом это осуществить. Вопрос серьезный - не столько из-за
самого действия, сколько из-за того, что произойдет потом.

Ему отвратительно было думать, что его увезет полицейская машина или
карета "скорой помощи", что ему вывернут карманы с целью установить лич-
ность.

Опять завертелись в голове мысли о свидетелях - просто какая-то на-
вязчивая идея. Ну ладно! Ему нужен еще один, последний, чтобы набраться
храбрости. До чего глупо - ведь он и не боится, а все же ему необходимо,
чтобы кто-то при этом присутствовал и все видел.

Вивиана уже дома. Она ходила в кино, а потом зашла куда-нибудь пере-
кусить.

Второй рюмки не понадобилось. Он успокоился.

Все эти "почему" и "зачем" больше ничего не значат.

Он больше не мучился вопросами. Как только он пришел к определенному
решению, все проблемы исчезли. Ему это состояние знакомо как хирургу.
Теперь оставалось только провести операцию, в общем, довольно несложную.

Он подготавливает операционное поле - без ассистентов и медсестер,
без перчаток и маски.

Тем хуже для Барнакля, которому только и останется упрекать себя всю
жизнь! Ведь все держалось на тонкой ниточке. Шабо почти натолкнул его на
разгадку, когда засмеялся, и потом еще на площадке: Шабо чем-то выдал
себя, пока ждал лифта, медленно идущего наверх.

Будут речи - одну, конечно, произнесет декан, это в традициях меди-
цинского факультета.

На этот раз он не позабыл уплатить, не пришлось ни окликать его, ни
смеяться над ним. Женщины проводили его взглядом до самой машины, и та,
что посинела от холода, наклонилась к дверце:

- Возьмешь меня с собой?

Знала б она, куда он отправляется!

Он опустил стекло и почувствовал на лице дуновение свежего воздуха.
Это было приятно, как привычная ласка, на которую не обращаешь внимания.
В какой-то миг ему показалось, что он заблудился, он сделал круг и вые-
хал на улицу Помп.

Он был в своем квартале. Из любопытства он проехал мимо своего дома,
увидел свет в окне жены - она, должно быть, собиралась лечь. Остальные
окна были темными.

Он остановился на Сиамской, не обратив внимания на стоящий у тротуара
мотороллер. Дом, в котором жила Вивиана, был новый, роскошный, дверь,
как у Филиппа, была остекленной, с чугунными завитушками.

Проходя через первый холл, он назвал себя - консьержка привыкла к его
ночным визитам. Затем надо перейти внутренний двор и войти во второе
здание, такое же, как первое. Квартира Вивианы налево, в первом этаже, у
него свой ключ. Под лестницей всегда стоят детские коляски.

Но он не сразу вошел в дом. Он остановился во дворе, нашаривая в кар-
мане ключ, и машинально бросил взгляд на металлические ставни с дырочка-
ми, расположенными розеткой.

Он был удивлен, увидев свет, и не только в спальне, но и в гостиной.

Мыслей в связи с этим у него не возникло. Если и были, то очень смут-
ные. Велико ли будет удивление Вивианы, если она вдруг услышит выстрел
под своими окнами? Казалось, она не верила, когда он говорил, что ему
ничего не стоит уйти из жизни и даже порой появляется такое искушение.
Должно быть, она воображает, что таким способом он пытается вызвать у
нее жалость...

Не придя ни к какому решению, он подошел к ее окнам и услышал голоса.

Нет, это не радио - он узнал голос своей секретарши. Он даже понял,
что Вивиана находится в спальне и говорит достаточно громко, чтобы ее
услышали в гостиной, откуда ей отвечал мужской голос.

По звуку он безошибочно определил, что мужчина сидит в английском
кресле - его кресле; Вивиана подарила ему это кресло ко дню рождения,
потому что он жаловался на неудобные узкие кресла ее обстановки.

По акценту он узнал студента-венгра, которого Вивиана как-то предста-
вила ему во дворе Пор-Рояля.

Его звали Януш Микульский, ему едва ли было года двадцать два, его
черные волосы завивались кольцами, а глаза ярко блестели.

Он беженец. Семья его погибла. Он очень беден и не ходит на лекции
Шабо, а посещает гинекологические курсы профессора Бланка, в том же зда-
нии.