Чтение 24–й страницы книги ~Тринадцатый рейс~

Валерой... Темная лужа постепенно расползается по доскам. "Бонстром" как-то
сам выпадает из моих рук, когда я вижу гарпун, ноги подгибаются. Но ребятам
не до меня. О борт теплохода ударяется яхта, и парус нависает над нами, И
вот уже Леша Крученых подхватывает Машутку. Лицо ее словно покрыто белилами.
Потом я вижу Валеру, поднятого дюжими руками, два темно-красных пятна на его
тельняшке. Кто-то отшвыривает ногой автомат...

Кэп накрывает механика простыней. Дождь все падает, и вскоре мокрая
простыня принимает формы распростертого тела. Как маска, проступает лицо, и
этот чужой человек, принесший к нам войну, смотрит гипсовыми глазами в
серенькое, низкое небо. Зачем он пришел, зачем он согласился выполнять
приказы тех, кто писал на бетонной стенке форта: "Уходим... но
вернемся..."?

Затем в грохоте и свисте над "Онегой" зависает вертолет. Люди - военные и
штатские - расспрашивают меня. Человек со светлыми глазами, которого
называют "товарищем полковником", задает сухие, короткие вопросы.

А между тем укладывают на стол все, что хранилось в тайнике механика:
автомат, рацию в темном ящичке, пленку, запасную обойму... Полковник
рассматривает листок полупрозрачной бумаги. "Да, вы правы, это план
подземных сооружений форта".

Через два часа мы уже у второго причала. На этот раз целый отряд готов
ринуться под пирс, чтобы проникнуть в помеченный на плане ход. Но кто-то
должен идти первым, и я обращаюсь к полковнику: "Разрешите?"

Как объяснить ему, что после всего происшедшего: после гулкого выстрела,
пославшего гарпун в обтянутое тельняшкой тело, после бед и крови, я должен
отыскать восемнадцатилетнего беглеца. Может быть, спасение человеческой
жизни оправдает боль и потери. Может быть, мы еще не опоздали...

Полковник разрешает. Более того, он обсуждает со мной маршрут. У него в
руках план форта.

Вода прохладна и темна. Тело стиснуто в узкой бетонной трубе. Вниз до
расширения, теперь поворот налево, в кирпичный коридор. Поворот рычага - и,
открывается ржавая решетка. Еще раз налево, затем вверх, вдоль стенки,
отмеченной рисунком быка.

Луч фонарика скользит по ослизлым ступенькам, а навстречу, из угла,
шатаясь, идет изможденный, хрипящий человек.

Он обхватывает мои плечи и плачет, заходясь кашлем, плачет вволю, как не
плачут в одиночестве. У меня тоже вдруг начинает першить в горле. Я забываю
о том, что передо мной человек, похитивший реликвию. Только одна фраза
назойливо звучит в ушах: "Не ходите, дети, в Африку гулять. Не ходите,
дети..."

Может быть, в уголовной практике это первый случай, когда преступник
бросается на шею оперативному работнику...

Кленовый переулок вывел меня к мощенной булыжниками улице, где находилась
областная милиция. Я не стал заходить и позвонил из вестибюля Шиковцу.

- Почему вы все-таки позвонили "соседям", чтобы выслали вертолет?

- Не знаю... Почему-то решил, что ты не мог ошибиться во всем. А вдруг
потребуется помощь?

"Не знаю", "почему-то" - это были новые слова в лексиконе Шиковца.
Хорошие слова. Они появляются, когда человек вдруг осознает, что жизнь не
так проста и прямолинейна, как ему казалось.

Затем я позвонил в больницу, узнал, что операцию еще не начинали, а через
полчаса я очутился около особняка с фонтанчиком. Наверно, ощущение тишины и
спокойствия, которое я испытал, задремав в мягком кресле, преследовало меня,
как облик сказочной страны.

Я позвонил и, как только открылась дверь, почувствовал знакомый легкий
запах "Изумруда". Карен приложила палец к губам.

В углу, на кровати, лежала Машутка. Смуглые руки были закинуты за голову,
а черты лица неузнаваемо обострились.

- Уйдите, - сказала Машутка, глядя на меня. - Уйдите немедленно. Уйдите,
уйдите! Взгляд у Карен заметался.

- Она видит без конца одно и то же - как он падает, - прошептала Карен,
когда мы вышли в коридор. - Без конца одно и то же - как он падает!

- Я понимаю.

Карен кивнула головой и дотронулась до моего пиджака. Возможно, этот жест
означал попытку удержать, но я явственно почувствовал легкий толчок, может
быть непроизвольный. Машутка требовала сделать выбор.

Почему мы все верим в повторяемость счастья? Кажется, что стоит лишь
восстановить обстановку и вернется потерянное ощущение. Но время уже все
изменило. Те же каштаны за окном - и не те.

Карен осталась с Машуткой, с,сестрой.

Я вышел, как гость, увидевший в прихожей траурные венки. А что следовало
ожидать?.. "На нем вина, ему готовь отмщенье, полет стрелы, звон тонкой
тетивы, ему - презренье ближних, желчь молвы, а ей..." Ему - отмщенье, а ей
- покой? Так не бывает. Так не бывает!

Ну ладно... Может, она и была Гретхен, но он не был Фаустом. Его не
мучили философские проблемы. Он был исполнительным, четким, в совершенстве
обученным убийцей и соблазнителем по профессии.

Что ж, мы выяснили, кто кого...

"Онега" стояла у восьмого причала. Скрипел трап, и блики отраженного
света бегали на бортах. Я прыгнул на палубу. Навстречу шел Стасик Прошкус,
Боцман. Он улыбался всем своим рябым лицом - лицом неудачника.

- Пришел! - сказал он. - Иди поешь. В .кают-компании он вытер тряпкой
стол, поставил большую миску с гречневой кашей и сел напротив. "Может быть,
таков смысл бродячей судьбы? - подумал я. - Взамен одного дома получаешь
несколько. Всегда можешь постучать в дверь, и тебе откроют, как своему".

- А где ребята? - спросил я.

- Пошли в больницу. Вдруг потребуется кровь. А меня оставили вахтенным.
Четвертая группа крови. Всегда не везет.

- Ничего. Там достаточно ребят с нужной группой.

Буксиры, портовые муравьи, деловито сновали вокруг; качалась "Онега";
автомобили, поднятые стрелами могучих кранов, плыли в облаках; бронзовый
князь Мирослав всматривался в залив; пенсионеры на Садовой горке играли в
шахматы; березки рушили хрупкими корнями кирпичные стены форта; и весь этот
круговорот назывался миром. Добрым миром, над когорым, как шквал, пролетел
призрак войны.

- А ты не уходи от нас, - сказал Боцман в простоте душевной. - Ты
оставайся.

- Я бы остался. Но у меня другая работа...