понятно, все по правилам игры; удивительного мало, старушенция обретается
в тех же пределах, что и Филин: товарно-денежные отношения плещутся у ног
каждого бескрайним морем и прежде, чем отправиться в плавание, всяк
норовит прознать, где рифы, где балуют штормы, а где умучает покоем
мертвый штиль.
почти касаясь лица, рот-черточка в вертикальных засечках глубоких, будто
давние швы, морщин не разжимался. Филин сообразил - нелишне изложить
хлопоты, описать невзгоды.
глаза на караул... тело чаще вроде не мое... - Филин оглянулся, будто
вознамерился крамольное сообщить, - нет радости от жизни, хотя вроде все
при всем... семья здоровая, - толстый палец согнулся в подсчете, -
достаток внушительный, но вот мысли паскудные, торопливые, шершавые,
обдирающие внутри, похоже с шипами. Людей не понимаю, вижу насквозь и...
не понимаю... крутят все, комбинируют, норовят обойти и урвать...
да откровениям, весомость числил только за приказами, причем отпечатанными
на бумаге. Приказ есть этап жизни: или возносит или низвергает обычная
бумажка, это не слова гневные на сборищах или разносные статейки в печати.
Следить умно только за приказами в части персональных перемещений:
тревожнее всего, когда копнули под верха, с коими ты ладил, тут жди беды,
начнут жилы тянуть, иссекать всю грибницу, вдруг в одночасье оказавшуюся
ядовитой.
нагрел многопудным телом крошечное пространство, его пьяно клонило ко сну
и пошатывало. Если глазам верить, бабка молчала, но в мозгу, будто и в
немоте чужая речь вливалась в уши, загоралось: семья твоя в безразличии
утопла, никто никому не нужен, важны только деньги и в зависимости не
лучше, чем в присутственных местах: прикинусь добрее - отец одарит... с
супругом не лишнее поласковее, все же кормилец да и старость, не то что
стучится в дверь, а уж разлеглась в прихожей кудлатым псом, такую махину и
не ворохнешь.
Филин чуть позже, разглядывая свои руки, запихивающие в сумку бутылки с
освященной водой; у ног на клочке газеты желтая воронка с влажным зевом от
только что переливающейся жидкости. Филин поднимается, лезет во внутренний
карман и... протестующий жест старухи, сразу - мысль цену набивает! - и
еще одна, жадная - если станет сильно упираться, можно и не платить,
должны ж люди добрые радеть друг другу; и совсем уж успокаивающее
соображение: тут как тут Шпындро, все уладит, не в первый раз... Филин
хотел пошутить при прощании, но встретился глазами с иконописным ликом и
сглотнул нежданно скрутившее скоморошество, заметался, не зная, то ли
целовать сухую руку, то ли церемонно раскланяться, то ли и здесь в
каморке, будто вырубленной целиком из глыбы прошлого, не забывать, что он
- начальник, по-своему вроде святого на выгнутой черной от времени
деревяшке, начальник еще при власти, сам издающий бумажки-приказы,
штопающие или рвущие чужие жизни.
споткнувшись о порожек, одновременно больно ударился макушкой о деревянный
брус.
коробки с сине-красными изображениями магнитофонов и телевизоров, коробки
эти тут не уместнее, чем в первобытной пещере плита и кастрюли. Тут же
Филин углядел сразу десяток одинаковых томов макулатурных изданий и
повеселел: внучок тож хоть и под богобоязненной старушкой ходит, а жив тем
же, что и все. Тут Филин прикинул, что связи Шпындро и Мордасова как раз и
просвечивают посредством этих коробок, но в подробности вдаваться не стал.
Одно несомненно: ребята хваткие, свое не упустят и соображение это легло
самым важным, несущим камнем в фундамент дачи Филина.
плашмя шлепнется, то на ребро, то вздыбится на попа. Филина не заметили,
предавались игре страстно. Филин не поверил глазам - в плошке из щербатой
керамики мятые трояки, пятерки, рублевки. На интерес рубятся! Ишь ты...
Филин отступил в темноту прихожей и, перед тем как выбраться на свет
божий, кашлянул надрывно, благо кашель всегда ворошился в обоженном
табаком горле.
одно мгновение.
благонадежности и желания угодить, Мордасову упрятать хитрованство
тяжелее, но тоже, зная колкую въедливость все подмечающих глаз, отводит их
в сторону и, перехватив тоску Филина, зацепившуюся за край бочки с
малосольными, тут же насыпал еще миску с верхом.
борясь с недавним нервным напряжением, умял молниеносно три огурца, вынул
папиросы, щелкнул новой зажигалкой. Мордасов голодно глянул на плоский
блестящий квадратик, зло поджал губы. Пластиковый пакет с дарами исчез и
Филин мог только догадываться, на чем поладили дружки.
перевернув огурцы, ринулся в дом.
людьми оставаться.
голоса нет сил подать.
получается людям причинили.
стенания по старушке окончены. - Огурцы хороши, спроси, как рассол
определяет, сколько смородинового листа, соли, чеснока, укропа, сколько
держит, какие еще тонкости имеются.
что безмятежного дачника, под взглядом начальника стала внушительной и
государственно важной.
подвозил к своему дому; не доезжая трех кварталов, ухажер остановил такси,
вылез и закупил пяток прозрачных целлофановых кульков с гвоздиками. Наташа
Аркадьева прижимала цветы к груди и отражение их головок залепляло
водителю зеркало заднего вида. Приехали. Крупняков выложил деньги на горб
кардана посреди передних кресел, вышел из машины, протянул руку
Аркадьевой.
волнения: будто школьница, будто впервые в жизни; Крупняков великодушно не
заметил смущения и подставил локоть крендельком.
опустили глаза, умудряясь все видеть не хуже, чем если б вооружились
стереотрубой.
ухало сверху вниз от хорошего к неважному и снова к хорошему.
набрал код, щелкнул замок, предлифтовая прохлада вперемешку с запахами
муниципально вымытых стен и ступеней окутала молчаливую пару.
картину сегодняшнего утра.
ни на кого выходит из подъезда и стремительно направляется к стоянке такси
за углом. Именно так; провожать себя Крупнякову она не разрешит. Деловых
знакомиц не провожают, пусть думают, что они по делу заскочили, вот только
цветы обнаруживали не обычные свойства ее визита к Крупнякову, правда
спасал час визита, всего три, день в разгаре. Лифт спустился и скрипом
тяжелых пружин амортизаторов напомнил о себе.
величественностью дворецкого, пропускающего гостей в тронную залу.
Крупняков вознамерился поцеловать ее прямо в исцарапанной гвоздями кабине,
его мощное тело стало клониться к ней, но Крупняков лишь пощекотал себе
нос гвоздичными головками и мечтательно закатил глаза:
Наверное, такие же щели у него и меж другими зубами, думала Аркадьева и в
них сейчас упрятались кусочки отменного мясца. Губы ее тронула усмешка.
Брезгливости Крупняков не углядел, а саму усмешку перевел в ранг ласковой
улыбки, истолковав к своей пользе: нравлюсь ей все же. Соки, напитывающие
его полнокровную натуру вскипели, выдав бурление красными пятнами на щеках
и шее.
Акунин Борис
Андреев Николай
Акунин Борис
Суворов Виктор
Прозоров Александр
Мурич Виктор