Чтение 231–й страницы книги ~Горение~

Это бы много упростило дело и не порождало недоразумений.

Комендант крепости генерал-лейтенант Гусаков".

"Отношение петербургского градоначальника

В. нужное

Совершенно секретное

Уведомляю Ваше превосходительство, что в моем распоряжении имеются два
лица, приводящие приговоры в исполнение. Из них один мог бы быть
командирован за ваш счет, при условии немедленного возвращения обратно.
Условия его найма такие же, как при отправлении его в Ревель, то есть 25
рублей за каждого казненного, проезд туда и обратно и 3 рубля в сутки на
содержание.

О времени отправления палача сообщите с указанием, каким поездом он
должен выехать из С.-Петербурга.

Желательно было бы впредь делать сношение по настоящему делу условной
телеграммой.

Генерал Вендорф".

"Отношение с.-петербургскому градоначальнику В. нужное Сов. секретное
Согласен, что впредь по вопросу о присылке палачей следует обмениваться
условными телеграммами, однако палач, отправленный Вашим
превосходительством для производства семи смертных казней, к месту
требования в нужное время не явился.

Его нашли лишь наутро в кабаке при станции, где он провел всю ночь в
пьянстве.

Таким образом, казнь в положенное время не состоялась, и мне пришлось
выделить дополнительные караулы, дабы не позволить осужденным устроить
митинг с революционными призывами и исполнением песен возмутительного
содержания типа "Марсельезы", что оказывает разлагающее влияние на солдат,
стоящих в оцеплении места казни.

Просил бы впредь высылать палачей для исправления ими возложенных на
них обязанностей без выдачи им каких бы то ни было денег.

Полковник Ганаев".

...Изучив копии этих документов (получены через товарищей "Штыка",
бывшего прапорщика Антонова-Овсеенко, верного друга по девятьсот пятому
году), Дзержинский решил было опубликовать их в "Червоном Штандарте"
немедля - это же обличение самодержавных тиранов, истинный обвинительный
приговор кровавому абсолютизму; по рассуждении здравом, однако, понял:
можно подвести того безымянного героя, который имел доступ к этим страшным
документам; опубликование рано или поздно поведет к еще одной казни.

...Дзержинский снесся с Берлином, повстречался с журналистом Фрицем
Зайделем, тот сделал десять фотографических копий; спрятали надежно; пусть
материал ждет своего часа; такого рода информация кровава, она давит,
делает человека больным; воистину, во многия знания многие печали, - тем
не менее выдержка и еще раз выдержка, все свое приходит в срок.

- Нет ничего страшнее динамита архивов, - заметил Дзержинский бледному,
как-то даже обмякшему Фрицу. - Умение ждать рвет сердце, но без этого
пепеляще-кровавого умения мы не победим. Обвинение царизму надо готовить
загодя:

это тоже программа борьбы.

Концепция государственного заговора Из Лодзи Дзержинский отправился в
Берлин; Роза Люксембург проводила совещание членов ЦК, - ситуация того
требовала: разгром революции предполагал новые формы борьбы.

Поздно ночью, когда на квартире остались только Тышка, Ледер и
Дзержинский, она заметила:

- Не знаю, права ли я, не вынося на суд товарищей мнения и
чувствования...

У
меня такое ощущение, что в Петербурге началась мышиная драка за власть.

- Полагаешь, мы должны учитывать и это в нашей борьбе? - осведомился
Дзержинский.

- С одной стороны, грех не учитывать разногласия между врагами -
искусству политической борьбы надо учиться, мы в этом слабы, но - с другой
- вправе ли мы позволять себе опускаться до такого низменного уровня, не
поддающегося логическому просчету нормальных людей, каким характеризуется
в о р о ч а ю щ и й с я заговор в Петербурге? Не измельчим ли мы себя? -
задумчиво сказала Люксембург.

- Какой заговор?! - Ледер пожал плечами. - Менжинский рассказывал
кое-какие эпизоды о том, как там сражаются п а р т и и царедворцев, чтобы
приблизиться поближе к трону... Обычная возня, свойственная абсолютизму...
Заговор предполагает наличие персоналий. Нужен Кромвель. Или Наполеон. В
России таких нет.

- Зато Азефы есть, - жестко сказал Дзержинский. - Точнее говоря, Азеф.

- Не уподобляйся Бурцеву, - заметил Ледер. - Он чуть ли не публично
обвинял Евно в провокации.

- Вполне возможно, что он поступает правильно, - ответил Дзержинский и
рассказал собравшимся о том, как видел члена ЦК эсеров садившимся в экипаж
Герасимова.

- Не верю, - отрезал Тышка. - Ты мог обознаться, Юзеф. Не верю, и все
тут.

Да, барин от революции, да, внешность отталкивает, сноб и нувориш, но
ведь он рисковал готовой, когда организовывал покушение на Плеве и
великого князя Сергея! Он организовал, именно он, Азеф!

- Тем не менее я бы просил передать мое сообщение Бурцеву, - упрямо
возразил Дзержинский. - Я ему доверяю. И еще я прошу, - он обернулся к
Люксембург, -
поручить нашим товарищам в Париже разыскать на улице Мальзерб, шесть,
Андрея Егоровича Турчанинова... Это бывший охранник, который очень и очень
помог нам в деле с полковником Поповым, вы помните... Весьма информирован;
полагаю целесообразным включить его в это дело... Как и все мы, я отношу
себя к идейным противникам товарищей эсеров, однако невозможно мириться с
тем, когда честнейшие подвижники революции, вроде Сазонова или Яцека
Каляева, гибнут по вине провокатора...

- Хорошо, - согласилась Люксембург. - Думаю, против Турчанинова
возражений не будет.

Возражений не было, согласились единогласно; только Здислав Ледер
убежденно повторил:

- Но вот что касается з а г о в о р о в в Петербурге, ты не права, Роза.

Не следует выдавать желаемое за действительное. Не такие же они идиоты,
эти сановники, чтобы рубить сук, на котором сидят! В единстве их сила, они
друг за дружку кого угодно уничтожат; милые бранятся - только тешатся...

Тем не менее Люксембург была права.

Именно после разгрома первой революции в Петербурге начал зреть заговор.

Точнее говоря, заговоры, в подоплеке которых стояли сугубо личные
интересы сановников, обойденных кусками пирога при дележе портфелей и сфер
влияния.

...В мозгу Герасимова концепция г о с у д а р с т в е н н о г о
заговора родилась не сразу; работая бок о бок со Столыпиным, он постоянно
думал, как сделать карьеру; понял, что премьер прямо-таки алчет террора -
в первую очередь для того, чтобы оправдать в глазах общественного мнения
свой безжалостный курс; виселиц понаставили не только на Лисьем Носу, но и
по всей империи:

"успокоение должно быть кровавоустрашающим".

Герасимов никогда не мог забыть, как премьер вспоминал о беседе с
лидером кадетов Милюковым; встретились в первые недели столыпинского
правления, когда Трепов всячески поддерживал идею коалиционного
министерства.

Нервно посмеиваясь, Столыпин рассказывал Герасимову (встречались, как
правило, после двенадцати, когда в охранку стекалась вся информация за
день) о том, что Милюков - ах, либерал, чудо что за конституционалист! -
сразу же отчеканил:

"Получив право руководить империей, отчитываясь за свои действия перед
Думой, мы недвусмысленно скажем революционным партиям о пределе свободы. В
случае нужды - если они будут гнуть свое - поставим на всех площадях
гильотины - и не картонные, а вполне пригодные для трагического, но, увы,
необходимого действа".

Разошлись в одном лишь: Милюков требовал: "Министры должны назначаться
и утверждаться Думой".

Столыпин стоял на том, что должности министров внутренних и иностранных
дел, военного и морского есть прерогатива верховной власти и на откуп Думе
никогда отданы не будут.

Из-за этого Трепов, незримо поддерживавший Милюкова, проиграл все, что
мог.

Государь, удовлетворенный тем, что кончились б е с п о р я д к и и
героем этой победы стал Столыпин, не взял дворцового коменданта Трепова на
фрегат во время традиционного путешествия по шхерам; сановные "византийцы"
сразу же оценили этот жест государя; со всех сторон понеслось: "Ату
Трепова, ату его, шельмеца!"

Трепов этого не перенес, умер от разрыва сердца.

Вместо бывшего своего любимца, столь ко времени преставившегося,
государь решил пригласить в плавание московского генерал-губернатора,
адмирала Федора Васильевича Дубасова, - с ним его связывали давние узы