Чтение 232–й страницы книги ~Виконт де Бражелон или десять лет спустя~

дите, господа, что покойник или покойница были не принцы.

- И никто не провожает покойника.

- Нет, вон идет кто-то, - показал Портос.

- Верно, какой-то человек в плаще, - подтвердил ДаАртаньян.

- Не стоит смотреть, - сказал Планше.

- А мне интересно, - с живостью перебил его д'Артаньян, облокачиваясь
на подоконник.

- Ага, вы входите во вкус, - весело проговорил Планше. - Вот и со
мной так было: в первые дни мне было грустно креститься с утра до вече-
ра, а заунывное пение вонзалось мне в мозг, как гвоздь. Теперь это пение
баюкает меня, и я нигде не видел таких красивых птичек, как на кладбище.

- Ну, а мне не весело, - заявил Портос, - я лучше спущусь.

Планше одним прыжком оказался подле Портоса и, предложив ему руку,
пригласил в сад.

- Как, вы остаетесь здесь? - обратился Портос к даАртаньяну.

- Да, мой друг; я скоро приду к вам.

- О, господин ДаАртаньян не останется в убытке! - заметил Планше. -
Уже хоронят?

- Нет еще.

- Ах да, могильщик ждет, чтобы гроб обвязали веревками... Глядите-ка,
на другом конце кладбища показалась женщина.

- Да, да, Планше! - живо проговорил ДаАртаньян. -

А теперь оставь меня, оставь! Я начинаю погружаться в душеспаси-
тельные размышления, не мешай мне.

Планше ушел, а ДаАртаньян из-за полуоткрытой ставни стал с любо-
пытством наблюдать за похоронами.

Двое могильщиков сняли гроб с носилок и опустили ношу в яму.

Человек в плаще, единственный зритель этой мрачной сцены, стоял в
нескольких шагах, прислонившись спиной к высокому кипарису и тщательно
закрыв лицо от могильщиков и духовенства. Похороны были совершены в ка-
кие-нибудь пять минут. Могилу засыпали, церковный причт двинулся в об-
ратный путь. Могильщик сказал священнику несколько слов и тоже ушел. Че-
ловек в плаще поклонился проходящим и положил в руку могильщика монету.

- Что за чудеса! - пробормотал ДаАртаньян. - Ведь это Арамис!

Арамис (это был действительно он) остался один.

Однако ненадолго, потому что едва он отвернулся, как близ него на до-
роге послышались шаги и шелест женского платья. Он тотчас же с церемон-
ной вежливостью снял шляпу и проводил даму под тень каштанов и лип, по-
саженных у чьей-то роскошной гробницы.

- О, да, никак, епископ ваннский назначил свиданье! - промолвил ДаАр-
таньян. - Он все тот же аббат Арамис, который бегал за женщинами в Нуа-
зи-ле-Сек. Да, - прибавил мушкетер, - странное, однако, свидание на
кладбище.

И он расхохотался...

Разговор продолжался больше получаса. ДаАртаньян не мог разглядеть
лица дамы, потому что она стояла к нему спиной. Но по неподвижности со-
беседников, по размеренности их жестов, по их сдержанности он понял, что
они говорили не о любви. По окончании разговора дама низко поклонилась
Арамису.

- Э, да у них кончается, как настоящее любовное свидание... сначала
кавалер преклоняет колено; потом смиряется дама и о чем-то молит его...
Кто же эта дама? Я пожертвовал бы ногтем, чтобы увидеть ее.

Но увидеть ее было невозможно. Арамис пошел вперед; женщина опустила
вуаль и пошла вслед за ним. ДаАртаньян не мог больше выдержать: он под-
бежал к окну, выходившему на Лионскую улицу. Арамис вошел в гостиницу.

Дама направилась в противоположную сторону, должно быть, к карете,
запряженной парой, которая виднелась у опушки леса. Она шла медленно,
опустив голову, в глубокой задумчивости.

- Мне во что бы то ни стало нужно узнать, кто эта женщина, - сказал
мушкетер.

И без дальнейших колебаний он направился вслед за ней. По дороге он
обдумывал, каким способом заставить ее поднять вуаль.

- Она не молода, - рассуждал даАртаньян. - Это великосветская дама.
Знакомая, ей-богу, знакомая походка.

Звон его шпор и шаги гулко раздавались на пустынной улице. Вдруг ему
улыбнулась удача, на которую он не рассчитывал. Шум шагов встревожил да-
му. Она вообразила, что за ней кто-то гонится или следит, - это, впро-
чем, было верно, - и оглянулась. ДаАртаньян подскочил, словно ему в икры
попал заряд дроби, и, круто повернувшись, прошептал:

- Госпожа де Шеврез.

ДаАртаньян во что бы то ни стало решился разузнать все. Он попросил
папашу Селестена осведомиться у могильщика, кого хоронили сегодня утром.

- Бедного францисканского монаха, - последовал ответ, - у которого не
было даже собаки, любившей его на земле и проводившей до последнего жи-
лища.

"Если бы это было так, - подумал даАртаньян, - Арамис не присутство-
вал бы на его похоронах. Его преосвященство епископ ваннский не отлича-
ется собачьей преданностью; а насчет собачьего чутья - другое дело".

XIV

КАК ПОРТОС, ТРЮШЕН И ПЛАНШЕ РАССТАЛИСЬ ДРУЗЬЯМИ БЛАГОДАРЯ Д'АРТАНЬЯНУ

В доме Планше хорошо покушали. Портос сломал одну лестницу и два виш-
невых дерева, опустошил малиновые кусты, но никак не мог добраться до
земляники, так как, по его словам, ему мешал пояс.

Трюшен, уже освоившаяся с великаном, сказала ему:

- Не пояс, а животик мешает вам нагибаться.

Восхищенный Портос поцеловал Трюшен, которая нарвала целую пригоршню
земляники и клала ему ягоды в рот. Прибывший в это время даАртаньян по-
журил Портоса за лень и втихомолку пожалел Планше.

Портос отлично позавтракал. После еды он молвил, поглядывая на Трю-
шен:

- Мне здесь нравится.

Трюшен улыбнулась. Планше последовал ее примеру, но его улыбка вышла
немного натянутой.

Тогда даАртаньян обратился к Портосу:

- Роскошь, которою окружил вас Планше, не должна мешать вам, друг
мой, помнить об истинной цели нашего путешествия в Фонтенбло.

- О моем представлении королю?

- Именно. Я сейчас пойду сделать необходимые приготовления. А вы, по-
жалуйста, останьтесь здесь.

- Хорошо, - согласился Портос.

Планше испуганно взглянул на даАртаньяна.

- Вы уходите ненадолго? - спросил он.

- Нет, мой друг, и сегодня же вечером, я избавлю тебя от обоих обре-
менительных гостей.

- Как можно говорить так, господин даАртаньян!

- Видишь ли, у тебя чудесное сердце, но очень маленький дом. Бывает,
что у человека всего две десятины, а он может поместить короля и окру-
жить его комфортом. Но ты не рожден вельможей, Планше.

- И господин Портос тоже, - пробормотал Планше.

- Он стал им, дорогой мой; вот уже двадцать лет он получает по сто
тысяч ливров в год и пятьдесят лет является обладателем двух кулаков и
спины, не имеющих равных во всей прекрасной Франции. Портос большой ба-
рин по сравнению с тобой, друг мой, и... я не продолжаю; ты достаточно
умен.

- Нет, сударь, пожалуйста, продолжайте.

- Загляни в твой опустошенный сад, в твою пустую кладовую, в очищен-
ный погреб, посмотри на сломанную кровать и на... мадам Трюшен.

- Ах, боже мой! - воскликнул Планше.

- Портос, видишь ли, владеет тридцатью деревнями, в которых живет три
сотни веселых вассалов, и к тому же Портос красавец.

- Ах, боже мой! - повторил Планше.

- Мадам Трюшен превосходная женщина, - продолжал даАртаньян - береги
ее, понимаешь?

И он похлопал лавочника по плечу.

В эту минуту Планше заметил, что Трюшен и Портос скрылись в беседке.
Трюшен с чисто фламандским изяществом делала для Портоса серьги из ви-
шен, а Портос таял от любви, как Самсон перед Далилои. Планше схватил
даАртаньяна за руку и потащил его к беседке.

Нужно отдать справедливость Портосу, что он нисколько не смутился...
по-видимому, он считал, что не делает ничего дурного. Трюшен тоже не
смутилась, и это не понравилось Планше. Но он видывал в своей лавке мно-
го важных людей и научился спокойно выносить неприятности.

Он взял Портоса под руку и предложил ему посмотреть лошадей. Портос
заявил, что он устал. Тогда Планше предложил барону дю Баллону отведать
абрикотин собственного приготовления, который, по его уверению, был чу-
дом искусства. Барон согласился.

Так весь день Планше принужден был угождать своему врагу. Он принес
свой буфет в жертву своему самолюбию.

ДаАртаньян вернулся через два часа.

- Все приготовлено, - сказал он. - Я видел его величество перед
отъездом на охоту; сегодня вечером король нас ждет.

- Король меня ждет? - вскричал Портос, выпрямляясь.

Сердце человеческое неустойчиво, как волна, и нужно признаться, что с
этой минуты Портос перестал смотреть на мадам Трюшен с той нежностью,
которая размягчила сердце фламандки.

Планше изо всех сил стал раздувать пламя его честолюбия Он рассказал,
или, вернее, оживил в памяти барона все блестящие дела последнего