дружества. Женатый на дочери адмирала Сипягина, блестящий гардемарин
Дубасов совершил кругосветное путешествие на яхте "Держава" еще в
восемьсот шестьдесят четвертом году; во время русско-турецкой войны
взорвал турецкий броненосец "Сейфи" - а сам-то был на маленьком катерочке
"Цесаревич"; в восемьсот девяносто первом году командовал фрегатом
"Владимир Мономах", на котором наследник, его высочество Николай Романов
совершал плавание на Дальний Восток; в девятьсот пятом году получил звание
генерал-адъютанта; по высочайшему повелению усмирил крестьян в
Черниговской, Полтавской и Курской губерниях; постановлением совета
государственной обороны был назначен в ноябре пятого года
генерал-губернатором Москвы; расстрелял Пресню, за что жалован званием
члена Государственного совета; эсер Борис Вноровский (дважды встречался с
Дзержинским на квартире Каляева; фанат террора; все доводы Юзефа о том,
что исход схватки решит не бомба, а противостояние идей, отвергал без
спора) бросил бомбу в карету Дубасова, когда тот возвращался из Кремля к
себе домой на Тверскую; адмирал отделался царапинами.
шефом боевой организации Азефом, осуществлявшим а к т с санкции и ведома
охранки:
Трепова, этого допустить нельзя, слишком с л а д к а я должность, носит
стратегический характер - каждодневное влияние на государя.
переведен в северную столицу; ждал назначения; эсеры-максималисты Воробьев
и Березин бросили в него бомбу, когда адмирал гулял по Таврическому саду;
снова пронесло; Березина и Воробьева повесили по приговору военно-полевого
суда.
кадетов во главе с Милюковым и Гучковым поднялись и, повернувшись к
правительственной трибуне, устроили овацию Петру Аркадьевичу; тот был
бледен до синевы; выстоял пятиминутный шквал аплодисментов (это, кстати,
было началом его конца, - не понял, что такое вызовет недовольство
государя, ревнив к успеху). Милюков попросил Родичева извиниться перед
Столыпиным; поначалу коллега не соглашался; Милюков нажал: "Это мнение
фракции" (мнения такого не было еще, не успели о р г а н и з о в а т ь); в
конце концов Родичев сдался; Столыпин, презрительно оглядев его, сказал:
"Я вас прощаю"; протянутую депутатом руку не пожал, демонстративно
отвернувшись; Дубасова тем не менее государь не взял на фрегат, поработал
Столыпин: "За адмиралом охотятся бомбисты; ваша личность священна для
народа; если рядом будет Дубасов, возможны эксцессы, которые повлекут к
трагическим последствиям". Когда Герасимов получил данные перлюстрации
писем высших сановников империи после овации, устроенной Столыпину в
Государственной думе, когда он явственно увидел всю меру завистливой
ревности, а то и ненависти к преуспевающему премьеру среди дряхлевших,
бессильных, но вхожих к государю сановников, увенчанных звездами и
крестами, полковник долго и многотрудно думал, как ему следует поступать
дальше.
он должен быть представлен монарху - единственный в империи руководитель
охраны, расстраивающий все козни бомбистов. Сделать это обязан Столыпин;
понудить его к этому может обстоятельство чрезвычайное; каждый хочет в ы х
о д и т ь на государя самолично, подпускать других - рискованно, сразу
начнут интригу, сжуют за милу душу, жевать у нас друг дружку умеют,
чему-чему, а этой науке учены отменно.
о р н о е покушение на Столыпина, а затем, когда акт сорвется и тот
отблагодарит его визитом к царю, начинает спектакль цареубиения.
Обезвреживает и этих злодеев!
генеральские погоны обеспечены. Затем - если визиты к царю будут
продолжаться - санкционирует Азефу убийство Столыпина. Никто, кроме него,
Герасимова, в кресло министра не сядет, нет достойных кандидатов: Трепов
помер, фон дер Лауниц гниет в могиле, а Дубасов так запуган, что из дома
не показывается.
каждый свой день продумывал загодя, намечая удары, отступления, возможные
коалиции, чередования взлетов и спадов; в чем, в чем, а в остром уме Петру
Аркадьевичу не отказать - самородок, слов нет; Гучков, глава "оппозиции
его величества", прав, называя его "русским витязем"...
достопамятный день, представляет значительный интерес для каждого, кто
вознамерится понять ситуацию той поры, царившую в империи.
последние новости, ознакомил премьера с содержанием перехваченного письма
одного из лидеров левых кадетов доктора Шингарева, бесстрашно зачитав
строки.
Аркадьевича: "Первый раз я встретился со Столыпиным еще во время Второй
думы, когда присяжный поверенный Кобяко передал мне данные про несчастных
крестьян Воронежской губернии, осужденных на смертную казнь военно-полевым
судом, причем двое признались в убийстве помещика-душегуба, а остальные
вину свою глухо отрицали, да и доказательств не было. Столыпин выслушал
меня сухо, заметив, что я поступаю крайне легкомысленно, заступаясь за
мужиков: "Вы не знаете, за кого хлопочете.
выпустить на свободу, они перережут и меня, и вас; всех, словом, кто носит
пиджак".
как вырос в империи террор, когда ваша Дума понудила верховную власть
отменить военно-полевые суды, введенные мною. С каждым днем растет число
убитых помещиков, городовых, стражников. Я ответственен за это. Вы не
вправе требовать у меня, чтобы я остановил смертную казнь". Я ответил П.
А., что никакая ответственность не может понудить уважающую себя власть
обвинять и казнить ни в чем не повинных людей...
истребовал дело к себе, а только поручил кому-то из своих чиновников
снестись с воронежскими судейскими властями. С ужасом я узнал потом, что
дело кончилось тем, что несчастные, благодаря моему вмешательству,
просидели лишний месяц, ожидая повешения... Казнь сопровождалась каким-то
горячечным бредом: палач, тюремная стража и жандармы, наблюдавшие за
приведением приговора в исполнение, перепились и растеряли все трупы,
покудова везли их на захоронение... Тем не менее тогда Столыпин показался
мне человеком необычным: и то, как он искренно набросился на меня, и его
ужасная диаграмма, и его слова о том, что он должен защищать тысячи от
единиц, свидетельствовали о его огромной уверенности: лишь он может спасти
государство и свободу обывателей... Но по прошествии времени мне пришлось
быть у него в Елагинском дворце, на острове, по поводу члена
Государственной думы Пьяных, обвиненного в убийстве провокатора. Суть дела
мне изложил адвокат Кальманович, защищавший Пьяных. Провокатора, мол,
заманили в избу, играть в.
пробила печень, задела даже сердце, огромный кровоподтек; провокатор, не
приходя в сознание - это подтверждает и фельдшер и доктор, - скончался в
больнице.
после выстрела обернулся и увидел, что в него стрелял Пьяных". Это было
единственное показание, на основании которого депутат Думы был лишен
неприкосновенности, арестован, судим военным судом и приговорен к
расстрелу. Я побывал у председателя Думы Хомякова; тот, прочитав
заключение экспертизы, что больной со смертельным ранением вообще ничего
сказать не мог, в больнице был без сознания, тем не менее ответил, что он
не в силах сделать что-то, Столыпин не хочет и слышать об отмене каких бы
то ни было приговоров, и посоветовал обратиться к Гучкову, "они с
премьером друзья". Гучков согласился помочь, разговаривал с П.
обратиться к премьеру самолично". Я написал П. А. письмо с просьбою об
аудиенции, он ответил согласием; я прибыл к нему, изложил суть дела,
передал копию обвинительного заключения и протокол вскрытия, который
объективно доказывал полную невиновность Пьяных... П. А. все внимательно
просмотрел и говорит мне: "Вы ж сами в Думе вопиете, что правительство
вмешивается в суд, а теперь хотите, чтобы я нарушил то, против чего вы
восстаете. Как же так? И Пьяных, этот социалист-революционер, бомбы в дом
священника подкладывал, знаю я его"... Я ответил, что не прошу его
вмешиваться в суд, но лишь начать новое следствие по вновь открывшимся
обстоятельствам. "А думаете, мне приятно, что на каждом углу кричат, что
мое правительство мстит своим политическим противникам?!
не вешали невиновного человека". Он спросил, кто передал мне материалы
дела. Я ответил.
без всякого перехода рассмеялся: "Вы не знаете, какой он ловкач, этот
Кальманович! В Саратове в пятом году был погром, а этот самый Кальманович
снимал квартиру в подъезде, где жил помощник прокурора. Толпа шла к их
дому; дворники-то заранее оповестили, в каких домах живут евреи, толпа
знала, куда идти. Тогда этот ваш Кальманович звонит в полицию и говорит,
что погромщики вознамерились разнести квартиру прокурора. Тут же примчался
наряд. Каков шельмец, а?!" Я удивился, холодно заметив П. А., что полиция
вряд ли приехала бы на место преступления, обратись Кальманович за защитой
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия