таких бы случаев узнали, еще и похлеще.
тех запасных, кто пил последние поллитра на полустанке и в пыли плясал с
родными. А к тому же навалилось еще невиданное на русской памяти поражение,
и огромные деревенские пространства до обеих столиц и до Волги и многие
мужицкие миллионы мгновенно выпали из-под колхозной власти, и -- довольно же
лгать и ретушировать историю! -- оказалось, что республики хотят только
независимости! деревня -- только свободы от колхозов! рабочие -- свободы от
крепостных Указов! И если бы пришельцы не были так безнадёжно тупы и чванны,
не сохраняли бы для Великогермании удобную казённую колхозную администрацию,
не замыслили бы такую гнусь, как обратить Россию в колонию, -- то не
воротилась бы национальная идея туда, где вечно душили ей, и вряд ли
пришлось бы нам праздновать двадцатипятилетие российского коммунизма. (И еще
о партизанах кому-то когда-то придётся рассказать, как совсем не добрым
выбором шли туда оккупированные мужики. Как поначалу они вооружались против
партизан, чтоб не отдавать им хлеба и скота.)
кто его даст аналог из мировой истории? Чтобы население, особенно сельское,
уходило бы массами с разбитым врагом, с чужеземцами, -- только бы не
оставаться у победивших [своих], -- обозы, обозы, обозы, в лютую январскую
стужу с ветрами!
которые даже при гитлеровском уродстве отчаялись и надели мундир врага. Тут
приходит нам пора снова объясниться о [[власовцах]]. В 1-й части этой книги
читатель еще не был приготовлен принять правду всю (да всею не владею я,
напишутся специальные исследования, для меня эта тема побочная). Там, в
начале, пока читатель с нами вместе не прошел всего лагерного пути, ему
выставлена была только насторожка, приглашенье [подумать]. Сейчас, после
всех этапов, пересылок, лесоповалов и лагерных помоек быть может читатель
станет посогласнее. В 1-й части я говорил о тех власовцах, какие взяли
оружие от отчаяния, от пленного голода, от безвыходности. (Впрочем, и там
задуматься: ведь немцы начали использовать русских военнопленных только для
нестроевой и тыловой помощи своим войскам, и кажется это был лучший выход
для тех, кто только [спасался], -- зачем же оружие брали и шли лоб-на-лоб
против Красной армии?) А теперь, отодвигать дальше некуда, надо ж и о тех
сказать, кто еще до 41-го ни о чем другом не мечтал, как только взять оружие
и [[бить]] этих красных комиссаров, чекистов и коллективизаторщиков?
Помните, у Ленина: "Угнетенный класс, который не стремиться к тому, чтобы
научиться владеть оружием, иметь оружие, заслуживал бы лишь того, чтобы с
ним обращались как с рабами" (изд. 4, том 23, стр. 85). Так вот, на гордость
нашу, показала советско-германская война, что не такие-то мы рабы, как нас
заплевали во всех либерально-исторических исследованиях: не рабами тянулись
к сабле снести голову Сталину-батюшке (да не рабами и с [[этой]] стороны
распрямились в красноармейской шинелке -- эту сложную форму краткой свободы
невозможно было предсказать социологически).
уже в 1941-м знали то, чего не знал еще никто в мире: что на всей планете и
во всей истории не было режима более злого, кровавого и вместе с тем более
лукаво-изворотливого, чем большевистский, самоназвавшийся "советским". Что
ни по числу замученных, ни по вкоренчивости на долготу лет, ни по дальности
замысла, ни сквозной унифицированной тоталитарностью не может сравниться с
ним никакой другой земной режим, ни даже ученический гитлеровский, к тому
времени затмивший Западу все глаза. И вот -- пришла пора, оружие давалось
этим людям в руки -- и неужели они должны были смирить себя, дать
большевизму пережить свой смертельный час, снова укрепиться в жестоком
угнетении -- и только тогда начинать с ним борьбу (и посегодня не начатую
почти нигде в мире)? Нет, естественно было повторить приём самого
большевизма: как он сам вгрызся в тело России, ослабленное Первой мировой
войной, так и бить его в подобный же момент во Второй.
воевать. Это настроение пытался использовать Б. Г. Бажанов, бывший секретарь
Политбюро и Оргбюро ВКЛ (б), близкий помощник Сталина: обратить пленных
красноармейцев под командой русских эмигрантов-офицеров против советского
фронта -- не для сражения, но для убеждения. Опыт оборвался внезапной
капитуляцией Финляндии.
душегубской коллективизации, через 8 лет после великого украинского мора
([[шесть миллионов мёртвых]] и даже не замечены соседнею Европой), через 4
года после бесовского разгула НКВД, через год после кандальных законов о
производстве, и всё это -- при 15-миллионных лагерях в стране и при ясной
памяти еще всего пожилого населения о дореволюционной жизни, -- естественным
движением народа было -- вздохнуть и освободиться, естественным чувством --
отвращение к своей власти. И не "застиг врасплох" и не "численное
превосходство авиации и танков" (кстати, всеми численными превосходствами
обладало РККА) так легко замыкало катастрофические котлы -- по 300 тысяч
(Белосток, Смоленск) и по 650 тысяч вооруженных мужчин (Брянск, Киев),
разваливало целые фронты, и гнало в такой стремительный и глубокий откат
армий, какого не знала Россия за все 1000 лет, да наверно и ни одна страна,
ни в одной войне, -- а мгновенный паралич ничтожной власти, от которой
отшатнулись подданные как от виснущего трупа. (Райкомы, горкомы сдувало в
пять минут, и захлебнулся Сталин.) А в 1941 году это сотрясение могло пройти
доконечно (к декабрю 1941 г. 60 миллионов советского населения из 150 уже
было вне власти Сталина). Не зря колотился сталинский приказ (0019,
16.7.41): "На всех (!) фронтах имеются многочисленные (!) элементы, которые
даже бегут навстречу противнику (!) и при первом соприкосновении с ним
бросают оружие". (В Белостокском котле, начало июля 1941, при 340 тысячах
пленных было 20 тысяч перебежчиков!) Положение казалось Сталину настолько
отчаянным, что в октябре 1941 он телеграфно предлагал Черчилю высадить на
советскую территорию 25-30 английских дивизий -- какой коммунист глубже
падал духом! Вот настроение того времени: 22 августа 1941 г. командир 436-го
стрелкового полка майор Конов открыто объявил своему полку, что переходит к
немцам, чтобы влиться в Освободительную армию для свержения Сталина, -- и
пригласил с собой желающих. Он не только не встретил сопротивлен [[весь
полк]] пошёл за ним! Уже через три недели Конов создал на [[той]] стороне
добровольческий казачий полк (он сам был донским казаком). Когда он прибыл в
лагерь военнопленных под Могилевым для вербовки желающих, то из 5000
тамошних пленных -- 4000 тут же выразило желание идти к нему, да он их взять
не мог. В лагере под Тильзитом в том же году [половина] советских
военнопленных -- 12 тыс. человек -- подписали заявление, что пришла пора
[[превратить войну в гражданскую]]. Мы не забыли и всенародное движение и
Локтя Брянского: создание автономного русского самоуправления еще до прихода
немцев и независимо от них, устойчивая процветающая область из 8 районов,
более миллиона жителей. Требования локотян были совершенно отчётливы:
русское национальное правительство, русское самоуправление во всех занятых
областях, декларация о независимости России в границах 1938 г. и создание
освободительной армии под русским командованием. А группа ленинградской
молодежи свыше 1000 человек (студент Рутченко) вышла в леса под Гатчину,
чтоб дождаться немцев и бороться против сталинского режима. (Но немцы
послали их в свой тыл -- шофёрами и кухонными помощниками.) С хлебом-солью
встречали немцев и донские станицы. Населению СССР до 1941 г. естественно
рисовалось: приход иностранной армии -- [значит], свержение
коммунистического режима, никакого другого смысла для нас не могло быть в
таком приходе. Ждали политической программы, освобождающей от большевизма.
гитлеровской армии, -- легко было поверить, что западные союзники вошли в
эту войну не за свободу вообще, а только за [свою] западно-европейскую
свободу, [только] против нацизма, получше использовать советские армии, а на
том и кончить? Разве не естественней было нам верить, что наши союзники
верны самому [принципу] свободы -- и не покинут нас под тиранией худшей?..
Правда, именно эти союзники, за которых мы умирали и в 1-ю Мировую войну,
уже и тогда покинули нашу армию в разгроме, спеша обернуться к своему
благополучию. Но опыт слишком жесток, чтоб усвоиться сердцем.
естественно не верили, что' за басни рассказывались о желании нацистов
сделать Россию -- колонией, а нас -- немецким рабами, такой глупости нельзя
было предположить в головах ХХ века, невозможно было поверить, не испытав
реально на себе. Еще и в 1942 году русское формирование в Осинторфе
привлекало больше добровольцев, чем могла принять развертывающаяся часть, на
Смоленщине и Белоруссии для самоохраны сельских жителей от партизан,
руководимых Москвой, создалась добровольная [[стотысячная]] "народная
милиция" (в испуге запрещённая немцами). Даже и весной 1943 года еще
повсеместное воодушевление встречало Власова в двух его пропагандистких
поездках, смоленской и псковской. Еще и тогда население ждало: когда же
будет наше независимое правительство и наша независимая армия? Есть у меня
свидетельство из Пожеревицкого района Псковской области, как крестьянское
население радушно относилось к тамошней власовской части -- та часть не
грабила, не дебоширила, имела старую русскую форму, помогала в уборке
урожая, воспринималась как русская неколхозная власть. В неё приходили
записываться добровольцы, из гражданского населения (как записывались и в
Локте к Воскобойникову) -- надо же задуматься -- по какой нужде? ведь не из
лагеря военнопленных! да немцы запрещали власовцам принимать пополнения
(пусть-де записываются в полицаи). Еще в марте 1943-го в лагере
военнопленных под Харьковом читали листовки о власовском движении (мнимом)
-- и 730 [[офицеров]] подписали обращение о вступлении в русскую
освободительную армию -- это с опытом двух полных лет войны, многие -- герои
сталинградской битвы, среди них комнадиры дивизий, комиссары полков! --
притом лагерь был очень сытый, не голодное отчаяние влекло их на подписи.
(Но характерно для немецкой тупости: из 730 подписавших 722 так никогда до
конца войны не были освобождены из лагеря и не привлечены к действию.) Даже
Каргалов Вадим
Акунин Борис
Березин Федор
Андреев Николай
Сертаков Виталий