Чтение 236–й страницы книги ~Горение~

обычная в таких ситуациях толчея; сестра будет предупреждена, поднимет.

Из этого я сделал вывод, что Дзержинский уже обладает каналом связи, по
которому он поддерживает контакт с "волей".

Получив "папироску", "Астров" передал ее нам; была сделана копия с
письма Дзержинского "сестре", затем "папироску" вернули нашему сотруднику.

За "Астровым", когда его "везли" в Судебную палату, было поставлено
тщательное наблюдение; он сделал все, как и предписывал Дзержинский,
однако филерам - что весьма странно и мистериозно - не удалось установить
личность человека, поднявшего "папироску".

Следствие по этому поводу ведется.

Прилагаю копию текста письма Дзержинского "сестре". "Дорогая, когда я
последний раз тебя видел, ты обещала узнать все, что можно, о толстяке
авт.)].

Судьба нашего толстого любимца так тревожит меня! Ведь его невинные
шалости могут принести беду десяткам окружающих его юношей... Не пугай
его, не вздумай говорить с ним, взывая к здравому смыслу: шалуны ступив
раз на стезю забубенной жизни, вспять вернуться не могут. Если бы ты
написала мне что-то о нем, я бы, возможно, - посоветовавшись с моими
соседями по несчастью, людьми высоко интеллигентными и многознающими, -
мог дать тебе какой-то совет даже из этого ужасного, сырого, уничтожающего
человека каземата... Думаю, что ты уже получила ответ от Влодека
провокаторами.

(Примеч. авт.)], он подобен лекарю, знает исток и пересеченность всех
недугов. Можешь сослаться на меня, хотя, думаю, моя фамилия ему не
очень-то понравится, ибо он всегда враждовал с моими друзьями... Пошли ему
фотографию дяди Герасима нашего кучера. Я бы тоже хотел получить
фотографию дяди Герасима, чтобы затем отправить ее Анджею к
революционерам. (Прим. авт.)].

И пожалуйста, не страшись за меня. Несмотря на ужасные условия в
Десятом павильоне, я чувствую себя неплохо, ибо знаю, что обвинять меня не
в чем.

Судить за идею? Возможно ли такое в двадцатом веке?! Хотя в нашей
империи возможно все.

Но это ненадолго. Все трещит и рушится, дни террора сочтены, так или
иначе.

Мысль бессмертна - в отличие от плоти.

Целую тебя, моя бесценная сестрица братьев и деток.

Береги себя, мой верный и нежный друг.

Ты всегда в моем сердце.

Твой Юзеф".

Не правда ли, милостивый государь Нил Петрович, на первый взгляд это
письмо не представляет следственного интереса? Однако, вчитываясь в него,
я подумал, отчего Дзержинский подписывает письмо сестре, примерной
католичке из вполне консервативной семьи, относящейся к преступной
деятельности брата с осуждением, своим революционным псевдонимом?

Оперативная работа, проведенная со знакомыми Альдоны Эдмундовны
Дзержинской-Булгак, подтвердила, что ей совершенно неизвестны псевдонимы
брата, под которыми тот скрывался в подполье.

Мы продолжаем расследование, но я считаю целесообразным уже сейчас, не
дожидаясь более полных результатов, проинформировать Вас о произошедшем,
полагая, что "толстяк" и "Герасим" вполне могут принадлежать к числу особо
опасных преступников, как и некая "сестра Юзефа".

Вашего превосходительства покорный слуга полковник 3аварзин".

Отправив это письмо, Павел Павлович Заварзин, начальник варшавской
охранки, не мог предположить, какую реакцию оно вызовет в Петербурге,
оказавшись на столе директора департамента полиции Максимилиана Ивановича
Трусевича.

...Как всякий ветреный человек легкого характера, Трусевич думал легко
и быстро, был доверчив и тянулся к тому хорошему, что порою придумывал для
себя в собеседнике: "Чем больше в мире будет выявлено добра, тем легче
объяснить заблудшим, на что они замахиваются и чего могут лишиться".

Именно эта его черта, а также хлестаковская склонность щегольнуть
осведомленностью обо всем, что творится в "смрадном революционном
подполье, у нынешних "Бесов", в свое время поставили его карьеру на грань
краха, и виновником этого возможного краха был именно полковник Герасимов.

Дело обстояло следующим образом: из-за Азефа, предложившего ЦК
социалистов-революционеров приостановить а к т ы на время работы Думы,
идеалисты партии пошли на раскол, объявив о создании группы
"максималистов" во главе с крестьянином Саратовской губернии
Медведь-Соколовым, истинным самородком, человеком с хваткой, лишенным
страха и фанатично преданным идее террора.

(Именно с него Савинков, взяв псевдоним Ропшин, напишет потом образ
эсера Эпштейна в своем рассказе "То, чего не было"; тот говорил своему
знакомцу: "Нужно сделать генеральную чистку человечества... Потребен
массовый террор!

Универсальный, всеобъемлющий, беспощадный! Есть две расы людей:
эксплуататоры и эксплуатируемые. Раса эксплуататоров наследственно зла,
хищна и жадна.

Сожительство с ними немыслимо. Их надобно истребить. Всех до последнего.

Если их сто тысяч, надо уничтожить сто тысяч. Если их миллион, надо
истребить миллион.

Если же их сто миллионов - что ж, изничтожим сто миллионов! Несчастье в
том, что люди не умеют освободиться от предрассудков. Почему-то все боятся
свободы... Все думают о законах... А где они, эти законы? Я смеюсь над
ними! Я сам себе закон!

Читали Ницше? "Мы хотим восхитительно устремиться друг против друга".)

Первым а к т о м, который провели "максималисты" Медведя, была
экспроприация Московского общества взаимного кредита; взяли восемьсот
тысяч, начали с т а в и т ь склады оружия, типографии, печатали
прокламации, г у д е л и вовсю.

Герасимов нервничал, дело пахло порохом; Столыпин не считал нужным
скрывать озабоченность б е с к о н т р о л ь н о й группой бомбистов;
только Трусевич был спокоен и как-то даже затаенно счастлив; премьер
недоумевал; директор департамента полиции успокаивал его: "Дайте мне еще
недельку, Петр Аркадьевич, и я порадую вас приятнейшим известием..."

И действительно, ровно через неделю Трусевич позвонил Герасимову и
попросил его приехать в департамент по возможности срочно. Несмотря на то
что Герасимов Трусевичу подчинялся не впрямую, приехал сразу же.

- Александр Васильевич, - начал Трусевич торжественно, - я просил бы
вас немедленно отзвонить в охрану и запросить ваших помощников: нет ли в
картотеках каких-либо материалов по эсеру Соломону Рыссу?

- Если бы, вызывая к себе, вы позволили мне сделать это самому, а не
помощникам, я бы прибыл часом позже, но со всеми документами, - сухо
ответил Герасимов.

(Так бы и отдал ты мне эти документы, сукин сын, подумал Трусевич;
дудки; звони отсюда, спрашивай при мне, контроль - всему делу голова.)

- Да ведь ко мне только-только поступила информация из Киева, - ответил
Трусевич, - обрадовался, из головы выскочило... Ничего, попьем чайку,
поговорим о том о сем, а ваши пока поглядят. Звоните, - и Трусевич
требовательно подвинул ему телефонную трубку.

Герасимов все понял, - когда кругом интриги и подсидки, рождается
обостренное чувствование происходящего.

Взяв трубку, назвал барышне с телефонной станции номер своего адъютанта
на Мойке.

- Франц Георгиевич, я сейчас на Фонтанке (фамилию Трусевича не назвал,
конспирировал постоянно; потом, впрочем, пожалел об этом). - Меня
интересуют материалы, какие есть по "Роману", "Ы", двум "Семенам" и
"Ульяне". Поняли?

Максималист. Отзвоните аппарату семнадцать двадцать два, я здесь.

- Возможно ли передавать данные по телефону? - несколько озадаченно
спросил адъютант. - Все-таки дело касается...

Герасимов поднял глаза на Трусевича:

- Мой адъютант интересуется, можно ли такого рода сведения передавать
по телефону.

- Конечно, нельзя. Пусть подвезет.

- А то, что я фамилию интересующего вас лица назвал? - усмехнулся
Герасимов. - Это как? Ничего?

- Все барышни на телефонной станции постоянно проверяются нами,
Александр Васильевич. Да и вами, убежден, тоже. Нельзя же всего бояться! В
конце концов, мы хозяева империи, а не бомбисты.

- Франц Георгиевич, - не скрывая улыбки, сказал Герасимов адъютанту, -
по телефону передавать нельзя. Если, паче чаяния, найдут, пусть доставят
сюда незамедлительно.

(Слова "п а ч е ч а я н и я" были паролем; адъютант тем и ценен, что
понимает взгляд, интонацию и построение фразы шефа; через полчаса отзвонил
в кабинет Трусевича, попросив передать Александру Васильевичу, что в
"архивах охраны интересующих его превосходительство документов не
обнаружили".)

Документы, однако, были: Азеф сообщил, что некий Рысс является
ближайшим помощником Медведя-Соколова и возглавляет группу прикрытия
террора в организации эсеров-максималистов; весьма опасен; участвовал в
нескольких а к т а х; сейчас сидит в киевской тюрьме; ждет смертной казни
за ограбление артельщика, чьи деньги должны были перейти в фонд партии.

Походив по кабинету, Трусевич сказал:

- Нет так нет... А - жаль. Я полагал, что у вас должно быть что-то
интересное в сусеках. Коли так, какой смысл посвящать вас в подробности?
Однако хочу предупредить, чтобы ни одного ареста среди максималистов ваши
люди не проводили.

Отныне я их беру на себя.

Трусевич сказал так, поскольку неделю назад Рысс обратился к начальнику