[Волков:]
съездили в Россию и, в частности, в родной город...
[Бродский:]
невозможно, даже если эта река -- Нева. Более того, на тот же асфальт
невозможно вступить дважды, поскольку он меняется после каждой новой
волны траффика. А если говорить серьезно, современная Россия -- это уже
другая страна, абсолютно другой мир. И оказаться там туристом -- ну это
уже полностью себя свести с ума. Ведь как правило, куда-нибудь едешь
из-за некой внутренней или, скорее, внешней необходимости. Ни той, ни
другой я, говоря откровенно, в связи с Россией не ощущаю. Потому что на
самом деле -- не едешь куда-то, а уезжаешь от чего-то. По крайней мере
со мной все время так и происходит. Для меня жизнь -- это постоянное
удаление "от". И в этой ситуации лучше свое прошлое более или менее
хранить в памяти, а лицом к лицу с ним стараться не сталкиваться.
[Волков:]
Она говорила примерно так: "Отсутствие -- лучшее лекарство от забвения;
а лучший способ забыть навек -- это видеть ежедневно". Я эти слова
Ахматовой часто в последние годы повторял, поскольку писал историю
культуры Санкт-Петербурга и все это время воображал какой-то идеальный
город, которого, наверное, на самом-то деле нет и не было. Конечно,
можно было бы туда поехать, но это, я уверен, помешало бы мне закончить
книгу.
[Бродский:]
аргумента нет, поскольку я ведь не знал, что я пишу и чего я не пишу.
Потому что со стишками -- знаете, как это? -- день так, день иначе,
непонятно, что происходит... Но уж коли мы стали докапываться до
каких-то причин, то вот вам еще одно соображение. Ведь что в сильной
степени выводит из себя в Европе? Что страны разные, их культуры
разные, истории их разные, а кожаные куртки и стрижки у европейской
молодой шпаны -- везде одинаковые. Видеть этих молодых хулиганов на
улице мне крайне неприятно. И если уж неприятно шпану эту видеть здесь,
то увидеть ее в родном городе -- это было бы уж совсем ни в какие
ворота, да? Ну я не знаю...
[Волков:]
выходят одна за другой. Но все они составлены не вами, а другими
людьми. И в связи с этим от вас часто можно услышать разного рода
претензии по поводу того, как та или иная из ваших книг составлена. А
сами вы тем не менее за эту работу так и не беретесь. Если я не
ошибаюсь, за всю вашу творческую историю вы, быть может, всего раз или
два взяли на себя, что называется, ответственность за состав
собственной книги. Это что, ваша позиция?
[Бродский:]
угодно. Мне действительно все равно, как будет выглядеть очередная моя
книжка -- постольку поскольку уже с самого начала все у меня пошло
неправильно. Быть может, все это и надо было бы печатать в свое время
какими-то циклами, согласно хронологии появления. Но поскольку это не
имело места, то чего об этом и заботиться. Карты раз и навсегда
спутаны, а исправлять что бы то ни было, приводить в порядок -- я не
собираюсь. Мне это абсолютно безразлично. Тем более что я вообще не
смотрю на себя и на свои дела как на какой-то линейный процесс. То есть
этот процесс, безусловно, линейный -- просто потому, что время, к
сожалению, линейно. По крайней мере, в нашей культуре, да? Но тем не
менее никаких дополнительных усилий по выпрямлению своих дел я
предпринимать не собираюсь. Никаких особых ощущений или замечательных
идей -- например, что что-то в моих книжках стоит не на том месте,
что-то напечатано неправильно -- у меня нет. Не там стоит -- да и
прекрасно, что не там.
[Волков:]
стихов?
[Бродский:]
состоянии сделать -- это написать цикл стихотворений. И тогда, конечно,
хочется, чтобы он сразу же был опубликован, да? Но этого практически
никогда не происходило. А ретроспективно этим заниматься --
бессмысленно. Да и вообще, чтобы этим заниматься, надо к себе лучше
относиться, чем это имеет место в моем случае. Ведь сочинительство --
это процесс, как бы это сказать, не очень-то гладкий, да? И уж если у
тебя есть возможность чем-то заниматься, то ты уж лучше стишки
сочиняешь, чем книжки составляешь. А в тот момент, когда можно бы
составлять книжку... Как правило, в тот момент стихи не пишутся,
чего-то не получается. А когда стихи не получаются, тебе кажется, что
они уже никогда не получатся. Что это, как сказала бы Ахматова, "ушло".
Поэтому заниматься составлением книги в этот период -- ну совершенно
уже полный моветон, потому что думаешь: елки-палки, что происходит?
Получается, что ты живешь вчерашней репутацией, старыми заслугами.
[Волков:]
никогда уже ничего не сочинится, периодически приключались с
Шостаковичем. Но он их всякий раз преодолевал. А с вами такое часто
случается?
[Бродский:]
получается. Не то что чаще, но примерно столь же часто, как оно и
получается. И когда стихотворение получается, сразу охота другое
делать. Поэтому на составление книг нет внутреннего времени, чисто
психологически. Пусть их лучше кто-нибудь другой составляет. Ну только
там хронологию проверишь, да иногда два или три стихотворения
перетасуешь.
[Волков:]
Советском Союзе. Но ведь когда вы переехали в Соединенные Штаты, то
хотя бы здесь можно было попытаться начать все заново, разве не так?
[Бродский:]
по тем рельсам. Первые мои книжки составлял Леша Лосев. Прежде всего,
для начала, это должна была быть одна книжка, а не две. Но эту книжку
по издательским соображениям -- прежде всего потому, что им таким
образом пошло больше денег -- разбили на две: "Конец прекрасной эпохи"
(стихи 1964-1971) и "Часть речи" (стихи 1972-1976). Ну с этим можно
было согласиться, потому что 1972 год был какой-то границей -- по
крайней мере, государственной, Советского Союза, да? Но ни в коем
случае не психологической границей, хотя в том году я и перебрался из
одной империи в другую. Тем не менее границы психологической я в своих
стихах того периода не вижу. Хотя и думаю, что, начиная со
стихотворения "Темза в Челси", написанного в 1974 году, имеет место
быть несколько иная поэтика. Это, я думаю, более или менее другие
стихи. Но опять-таки, то, что эта поэтика другая, заметно только тогда,
когда стихотворение это находится в соседстве с чем-то предыдущим, с
тем, что более или менее подготовило этот сдвиг, или что было на излете
или издыхало, что называется. Только тогда видно, что это -- другая
вещь. Так что мне самому не очень понятно, как все это делить на
разделы и книжки, да и надо ли это делить вообще. Пусть себе идет одно
за другим -- как жизнь, более или менее.
[Волков:]
стихов?
[Бродский:]
те стихотворения, которые к данному моменту более или менее цивильно
переведены. На этот счет у меня вообще никаких ни иллюзий, ни амбиций
нет. Просто выходят книжки как книжки. В этом смысле я совершенно не
профессионал.
[Волков:]
Посмотрите, с какой маниакальной придирчивостью русские поэты нового
времени -- и Блок, и Анненский, и Пастернак, и Ахматова -- относились к
составлению циклов и книжек. Они бесконечно тасовали свои