сколько-нибудь значительном американском городе был район с тем же
прозвищем: "Дно". Это было такое место, куда стекались разные люди -
безродные, бесполезные, без всякого имущества, профессии и цели в жизни.
перегоняла их с места на место. Перегонять их было ничуть не трудней, чем
воздушные шарики.
газом чуть тяжелей воздуха, пока не оседали на "Дне", у стен старой
гостиницы "Фэйрчайлд".
попрошайничали. Им разрешалось существовать при одном условии; пусть сидят
на месте и никого и нигде не беспокоят, пока их кто-нибудь не укокошит
просто так, зазря, или пока их не заморозит насмерть зимняя стужа.
своим голодранцам, куда они попали и что их тут ждет. Городские власти
поставили настоящий уличный указатель вот такого вида:
бессердечным, бесчувственным солдафоном, каким его учили быть в военной
школе. Он пробормотал лозунг школы, который их заставляли выкрикивать раз
сто на дню - и поутру, и за едой, и перед уроками, и на стадионе, и на
военных занятиях, и на закате, и перед сном.
Глава восемнадцатая
приближалась к Мидлэнд-Сити. Машина еле ползла. Она попала в затор,
образовавшийся в час "пик" из-за машин компаний "Бэрритрон", и "Вестерн
электрик", и "Прэри мьючуэл". Траут поднял глаза от книги и увидал плакат,
на котором было написано следующее:
Организации Объединенных Наций доктор Тор Лемберг спросит его: боится ли он
будущего? И Траут ответит так;
одиночестве на диванчике, обитом полосатой кожей под зебру, в коктейль-баре
гостиницы "Отдых туриста". В баре было темно и тихо. Толстые портьеры
малинового бархата не пропускали свет фар и грохот машин с автострады в час
"пик". На столиках горели свечи внутри стеклянных фонарей, как бы защищавших
их от ветра, хотя никакого ветра в баре не было.
надписью, чтобы официанты могли отказаться от обслуживания посетителей,
которые чем-то не гармонировали с настроением бара. Вот что гласили
таблички:
отец, да и отец не взглянул в его сторону. Вот уже много лет они не
здоровались.
мелодия звенела колокольчиком, неожиданно замирая на паузах. Блюзы Кролика
звучали как музыкальная шкатулка, старая-престарая шкатулка. Они звенели,
затихали и неохотно, сонно звякали еще и еще раз.
шкатулки.
нагоняла всю пропущенную за этот день работу. Скоро Двейн здорово изобьет
Франсину.
бумаги, был Вейн Гублер, черный арестант, выпущенный из тюрьмы: он все еще
околачивался среди подержанных машин. Двейн и его попытается избить, но Вейн
гениально умел уклоняться от ударов.
пишущей машиной, машиной для подшивки.
приходилось, а он мечтал стать полезной машиной. Но все подержанные
автомобили были крепко-накрепко заперты на ночь. Иногда алюминиевый
вентилятор на проволоке над его головой лениво поворачивался от дуновения
ветра, и Вейн Гублер отзывался, как умел.
перемены, все оттенки настроения.
дома! - сказал он попозже, когда движение затихло.
деваться. Он подумал довольно равнодушно, что может замерзнуть насмерть этой
ночью. Он никогда не видел замерзших людей, и ему такая смерть никогда не
грозила, потому что он так редко бывал на воле. А знал он, что люди
замерзают насмерть, потому что шуршащий голос маленького приемника в его
камере иногда рассказывал о людях, замерзавших насмерть.
дверей. Он скучал без хлеба и супа, без полных кружек кофе с молоком. Он
скучал и без всяких извращений, без всего того, что с ним вытворяли его
сокамерники и что он вытворял с ними и даже с коровами на скотном дворе, -
для него это все и было нормальной жизнью на нашей планете.
мороженое не только для тюрьмы и городских больниц. Молочные продукты
продавались повсюду. Но на фирменной марке тюрьма не упоминалась. Вот какая
была марка:
рядом с более знакомыми словами и знаками на многих витринах и даже ветровых
стеклах некоторых автомобилей. Вейн старался разобрать таинственные слова
фонетически, но ничего не выходило.
хотя и бездельничал, а просто потому, что ему приятно было скалить зубы.
Зубы у него были превосходные. Исправительная колония для взрослых в
Шепердстауне гордилась своими зубоврачебными достижениями.
писали в медицинских сборниках и даже в "Ридерс дайджест", самом популярном
журнальчике на этой умирающей планете. В основу этой зубоврачебной программы
легла та мысль, что по выходе из тюрьмы многие бывшие заключенные не могли
или не умели получить хорошую работу оттого, что у них была
непривлекательная внешность, а внешность становится привлекательной прежде
всего благодаря красивым зубам.
полиция, даже в соседних штатах, поймав какого-нибудь несчастного с
великолепными и дорогими коронками, мостами и пломбами, почти сразу
спрашивала:
коктейль-баре: "Гилби, с хинной водой, да закрути!" Он понятия не имел, что
это значит: не то "Манхэттен", не то "Бренди Александр", не то лимонад с
джином. "Один "Джонни Уокер" с" Роб Роем"!" - кричала она. - И "Южную
усладу" со льдом, и "Кровавую Мэри" с волфсшмитовой".
чистки - он их пробовал пить, либо с мазями для башмаков - он их пробовал
есть. Он не любил спиртного.
Вейну навострить уши. Как раз этот напиток предназначался не кому попало. Он
предназначался человеку, который создал все теперешние горести Вейна, тому,
кто мог его убить, или сделать миллионером, или вновь отправить в тюрьму -
словом, мог проделать с Вейном любую чертовщину. Этот напиток подали мне.
конфронтацию двух человеческих существ, созданных мной, - Двейна Гувера и