Чтение 25–й страницы книги ~Клеарх и Гераклея~

словно мертвый, и Клеарх за ним.

-- Где деньги из Вавилона? -- закричал царь.

Митрадат молчал и лежал, как мертвый.

-- Вы как грязные бараны, -- закричал царь, -- вы пасетесь на лугу и
нагуливаете жир, не замечая, что это верный путь к погибели!

Митрадат молчал и лежал, как мертвый.

Туг царь сделал знак, и Масхей выступил вперед и стал говорить. Так как
Масхей много лет, в сущности, вел дела Вавилонии, то и документы, собранные
им, были убийственны. По ним выходило, что большая часть средств,
отпускаемых на строительство каналов, разворовывалась. Мало того, выходило
также, что каналы намеренно строятся в местах, не подходящих для орошения,
но подходящих для ежегодного возобновления строительства. Но и этого мало:
выходило, что недавние наводнения как раз и имели своей причиной
строительство дамбы в полпарасанга, о которой хлопотал наместник! И
немудрено, потому что она как раз и задумывалась с тем, чтобы затопить
личные канавки и подчинить самостоятельных владельцев воды Багасару и Эгиби.

-- Есть два способа орошения, -- сказал Масхей, -- можно, чтобы человек
с соседями строил канал по собственному плану; можно, чтобы государство
возводило огромную дамбу. И второе даже при отсутствии злого умысла гораздо
убыточней, ибо порождает множество чиновников.

-- Что же ты предлагаешь делать? -- спросил царь.

-- Ничего! Люди сами знают, как вести каналы, что сажать в поле! Не
пройдет и трех лет, и число дармоедов в Вавилонии уменьшится втрое, а доходы
возрастут вчетверо! Надо лишь вернуть землю мелким владельцам и вымерять ее,
потому что сейчас в Вавилоне так: бедняк продал поле, а налог на нем
остался; богач поле купил, а налога не платит.

Надо сказать, что Масхей говорил долго и, когда замолк, умные успели
соскучиться, а царь -- успокоиться. Митрадат с Клеархом потихоньку встали;
царь спросил Митрадата:

-- Что ты на это скажешь?

Митрадат покосился на палочку с эллинской речью и ответил:

-- Живи вечно, царь! Я скажу, что в Междуречье вода не проливается на
поля, пока не наполнит каналы. И если ты пошлешь туда Масхея мерить поля
владельцам и упорядочивать налоги, то от этого выйдет много хорошего для
Масхея, а поля пересохнут вовсе.

Царь расхохотался, а Масхей закричал:

-- Что ты лжешь, грязная собака?

Царь поразился: как смеет арамейский раб обвинять перед ним перса во
лжи!

-- Замолчи! -- приказал царь.

-- Нет не замолчу! -- сказал Масхей. -- Говорят, что царь -- отец
народа. Разве богатеет такая семья, в которой отец пробавляется тем, что
отнимает имущество у сына?

-- Замолчи! -- сказал царь.

-- Нет, не замолчу, -- ответил Масхей, -- ведь долг подданных --
говорить о беззакониях и увещевать царя, творящего зло, а долг царя --
следовать увещеваниям и прислушиваться к советам.

-- Замолчи, -- в третий раз повторил царь.

-- Не могу я молчать, -- сказал Масхей, -- потому что, если я замолчу,
кто будет говорить за меня?

Артхакшатру охватило бешенство: что себе позволяет этот раб и урод?

-- Если ты не слышишь царского приказа, зачем тебе уши? -- закричал он.

Тут же прибежали с кожаным ковриком; Масхей визжал, как свинья, когда
ему резали уши; Клеарх подошел так близко, что несколько капель крови попало
ему за ворот; Клеарх засмеялся и сказал:

-- Говорят, его хозяин не любит эллинов! А он горюет, что один
подданный царя богаче десятка афинских архонтов.

Многие потом говорили, что если бы Оронт вступился за своего писца, то
Масхеевы уши остались бы при Масхее. Но соглашались, что Масхей был сам
виноват: нечего такой рыбьей харе обвинять двух таких красавцев.

x x x

На следующий день царь охотился со своими любимцами; в глубине души он
ужасался, что едва не послушался совета Масхея.

-- Я обидел вас ненужным подозрением, -- сказал царь, -- и как мне
заслужить ваше прощение?

Митрадат улыбнулся.

-- Прощение неполно без подарка.

А р т х а к ш а т р а. Проси у меня что хочешь.

М и т р а д а т. Я прошу у тебя Масхея.

А р т х а к ш а т р а. И Масхея, и дом его, и сад, бери его и делай с
ним что хочешь, я слышать не желаю об этом человеке.

Митрадат и Клеарх поскакали за Масхеем прямо с псами и доезжачими; тот,
узнав о новости, успел укрыться в доме Оронта. Челядь окружила дом, и Клеарх
послал сказать: "Как бы царь не разгневался на самоуправство своего зятя".
Оронт подумал и выдал Масхея.

-- Ну и как ты себя чувствуешь? -- спросил Клеарх, когда Масхей
предстал перед ним и Митрадатом.

-- Так же, как ты себя чувствовал вчера.

-- Что же мне с тобой делать, -- спросил Митрадат, -- ведь если бы царь
послушался твоего вчерашнего совета, он бы погубил царство?

-- Оставим это, -- ответил Масхей. -- Ты ведь победил меня шуткой, а я
сказал правду, потому что правда -- это то, что выгодно государству. А твое
хорошенькое личико и тот случай, что правит историей, погубили вчера страну.

-- Что же мне с тобой делать, -- спросил опять Митрадат, -- ведь если
бы царь послушался твоего вчерашнего совета, то и твой сад был бы твоим
садом, и мой сад был бы твоим садом?

-- Знаешь, -- сказал Масхей, -- лучше оставь мне и дом мой, и сад,
потому что я еще понадоблюсь царю; а я теперь больше всех людей на свете
ненавижу Оронта: ведь и вчера я из-за его трусости лишился ушей, и сегодня
он меня выдал, как игрушку.

Митрадат на это ничего не ответил, а поднялся и вышел, оставив Масхея в
сильном беспокойстве.

Вечером Митрадат пировал с друзьями. Те, узнав, что Масхей еще жив,
начали спорить, и все они расходились во мнениях о способе казни. Митрадат
смеялся вместе со всеми, впрочем, он был сильно пьян. Под утро он воротился
в свои покои и лег на лохе, а раб стал стаскивать с него сапожки.

-- Скажи-ка мне, Эфраим, -- спросил Митрадат, -- если случай правит
историей, почему он с недавних пор ненавидит персов?

Раб замешкался и не знал, что ответить; Митрадат поднял ногу и ударил
его изо всей силы в грудь; раб отлетел к стене, а потом пополз снимать
второй сапог.

x x x

Ввиду скверного состояния филодемовой рукописи, а также ограниченности
журнального пространства автор перевода выпустил четвертую главу, касающуюся
десятилетнего пребывания Кпеарха при персидском дворе.

Глава эта наполнена, сколь можно судить, самыми гнусными интригами.
Отчасти касается она и исторических событий, как то: заговора царевича Дария
и греческого посольства, прибывшего в Сузы в 367 г. до н. э.

Что касается царевича Дария, то тот был провозглашен царским
соправителем. Но не прошло и года, как Дарий был обвинен в заговоре против
отца и казнен на его глазах; палач дрожал от ужаса, перерезая ему гордо.
Вдохновителем заговора называли Тирибаза, а доказательством тому была смерть
его по приказу царя. Некоторые полагайте, что царству пришел конец, если
такие люда, как Тирибаз, участвуют в заговоре против царя. Некоторые
полагали, что царству пришел конец, если люди, не причастные ни к одной из
партий, становятся игрушками в руках обеих. И все поражались сумасбродству
царевича, ибо самому Дарию, уже провозглашенному наследником, заговор был ни
к чему, зато разоблачение такого заговора было на руку второму сыну царя,
Оху, любимцу Парисатиды.

Что касается греческого посольства, то автор, по обыкновению, клевещет
на эллинов и выставляет дело так, будто главный в Греции город -- тот город,
что получает деньги от царя, и что деньги эти получал то город Афины, то
город Спарта. А когда третий город, Фивы, разбил спартанцев, то в Греции
стало не два главных города, а три. И тот человек, который разбил
спартанцев, Пелопид, приехал просить у царя те деньги, которые раньше шли
Спарте.

И хотя к самому Пелопиду автор, уважая традицию, относится чрезвычайно
почтительно, все же он изображает историю так, будто в Сузах, во дворце с
серебряною кровлею и с золотыми балками, крутыми, как солнце, на греческих
послов обращают не больше внимания, нежели на каких-нибудь саков или
массагетов; притом же и демократию, столь подозрительную в его глазах, он не
признает достоянием одной Европы и утверждает, что на другом конце Ойкумены,
за Гангом, есть также полисы, именуемые "гана", а в них тираны, именуемые
"раджа".

Как известно, посольство 367 г. окончилось унижением Афин и Спарты и
торжеством фиванца Пелопида, и Фивы на некоторое время стали гегемоном
Эллады. По Филодему, конечно же, выходит, будто царь, приняв сторону Фив,
исходил вовсе не из выгоды царства, а был игрушкою в руках бесчестных и
самовлюбленных царедворцев.

Впрочем, автор рассказывает не о том, как был заключен мир, а о том,
как Клеарх отомстил афинскому послу Тимагору, чье письмо когда-то привело к
его изгнанию из Гераклеи, и как Тимагор получил от Клеарха пироге угрем и
действительно кусал себе локти с досады, что не попросил большего. Сам же
Тимагор, которому сограждане с досады приписали неудачу посольства, был
казнен народом за жадность по возвращении в Афины. Его товарищ предъявил
уличающие его письма, и ни одно имя не произносилось в Афинах с большим