Чтение 25–й страницы книги ~Полторы сосульки~

одного: что Анатолий примчался сюда обрести ясность и спокойствие -- и не
обрел. Прошлое, оказывается, не принадлежит ему. Память снова подвела,
выдавая чужие воспоминания за свои. И значит, как ни странно, даже детство у
него общее с кем-то неизвестным, с тем, от кого Билун с самого утра
отгораживается волевой преградой.

Не стоило дальше обманывать себя, искать истину там, где она никогда не
лежала. Прошлое -- по крайней мере, малая родина и детство -- не хранило
тайны удвоения. И коли уж на то пошло, не было никакого удвоения,
недовыздоровления и прочей чепухи. Дабы найти иную, столь же естественную
причину сосуществования действительности и сна, надо было освободить дорогу
тому, что до сих пор прорывалось нечаянно. Вот-вот Билун все узнает или
вспомнит. Знакомый звук или запах -- и он, наконец, заново обретет себя.
Только теперь уже насовсем...

Анатолий полуприкрыл глаза, притушил барьер самовнушения, медленно
стаявший, едва его ослабили с двух сторон. Помимо Борькиного дворика Билун
тотчас оказался в саду Института космической медицины, и Альбина Викторовна
держала его за руку. Рядом, оттянув тяжелой головой край гамака, глядела
исподлобья рыжая боксерка Нэнси. Последние дни она выла по ночам, изрыла
весь сад ямами. "К покойнику!" -- говаривает при встречах институтский
сторож Никодим Электроныч. И отворачивается.

Анатолия знобило. Губы секла лихорадка. Но мысли фиксировались четко,
сразу за обоих. Лихорадочные мысли, умноженные на два одинаковых сознания и
разделенные между двумя одинаковыми телами...

ЛАДНО, ПРИВЕТ... ДОГАДЫВАЮСЬ, НЕ БЫЛО ВЫХОДА... СПОКОЙНО... ХОТЕЛОСЬ
ЖИТЬ, ЗАКОНЧИТЬ РАБОТУ. ТЕЛО РАЗВАЛИВАЕТСЯ... НИКТО НЕ ПОМОГ. ДАЖЕ ГРИША...
СТРАННО, ДОНОР САМОГО СЕБЯ... ЗОВИ БРАТОМ -- КОГДА УЙДУ... УЙДУ? ТОЧНО? К
СОЖАЛЕНИЮ! ИНАЧЕ СТАЛ БЫ Я СЕБЯ ЗАНОВО ЗАТЕВАТЬ... КАК ТЕЛО? НЕ ЖМЕТ?..
ТРУДНО ПОВЕРИТЬ... БЕЖАЛ ОТ СЕБЯ... ДАЖЕ В ДЕТСТВО... ПРЯТАЛСЯ КАК ДУРАК...
РАЗВЕ ОТ САМОГО СЕБЯ СПРЯЧЕШЬСЯ?

Спор с самим собой: одна половина проникнута подавленной завистью,
другая -- неуверенна и жалостлива. Вместо того чтобы обрести себя нацело,
сознание снова разложилось на два скрещивающихся потока мыслей. Кое-что не
затрагивалось, не договаривалось, однако окрашивало мысли созвучием чувств.
Вопрос и ответ почти сливались, вопрос едва не обгонял ответ, объединение
ощущений нарастало, ускорялось, уже трудно было различить, кому какая мысль
принадлежит. Даже непостоянное "ты" в обращении к другой половине потихоньку
скрадывалось, заменялось размазанным двуликим "я"...

КАКИМ ЖЕ ОБРАЗОМ?.. НУ, ПОМНИШЬ, Я ВЫСТУПАЛ С ЗАКРЫТОЙ СТАТЬЕЙ ПО
ПОВОДУ ЭФФЕКТА БРАТЬЕВ ШАРАПОВЫХ?.. А, ЭГОТРОН...

В уголке памяти, калачиком свернулось воспоминание о том, как на отзыв
в лабораторию направили шараповское изобретение: "Метод перезаписи личности
путем поатомного адекватного дублирования на эготроне". Биологу Билуну
нечего было противопоставить безупречному построению доказательств. И все же
подобные открытия надо уметь вовремя закрывать... Свои аргументы на запрет
бесконтрольного дублирования удалось тогда заимствовать из области этики --
кого не испугала бы возможность неограниченного продления жизни с любого
неперед заданного момента!

Надо же, чтобы по иронии судьбы именно ему пришлось такой возможностью
воспользоваться! Он списался с Арктаном Шараповым тогда, когда уже все
способы лечения были исчерпаны и врачи отступились. Больших трудов стоило
склонить на служебное преступление Гришу Лукконена. Гришины опыт и логика
протестовали против парадокса: подмена вместо исцеления. На счастье, он
усмотрел в шараповском феномене перспективы для космической медицины, а ради
медицины Гриша был готов на все. Построили эготрон. Сняли матрицу с
умирающего тела Билуна. Внесли коррективы. И пустили в свет новенький дубль
Анатолия Сергеевича. Память пришлось чуть-чуть выщипать, особенно последнее
полугодие...

Знобило все сильнее.

-- Зазяб? -- удивился Борис. -- Может, стопочку домашней с дороги?

Анатолий передернул плечами.

Альбина Викторовна губами коснулась его лба:

-- У тебя жар. И беспокойство. Ты о чем думаешь?

-- Ах, оставь, ерунда! Скоро пройдет! -- одновременно ответили оба
Билуна в Борькином дворе и в Свердловске.

И оба поняли зловещий смысл слова "пройдет". И оба покачали головами.

СКОЛЬКО ОСТАЛОСЬ?.. СОВСЕМ ПУСТЯКИ... ПЕЧЕТ...

Для описания боли не требовалось слов. Она равномерно разделилась между
двумя телами, разбавленная легкостью и тем наркотическим возбуждением,
которое не дает умирающему иллюзий. Половиной сознания предстояло пройти
через смерть. И выжить с непотревоженным разумом!

УСПЕЮ ПРИЕХАТЬ?. . ВОТ ЕЩЕ, НЕ НАДО, НАС НИКТО НЕ ДОЛЖЕН ВИДЕТЬ
ВМЕСТЕ...

Часть мыслей, привязанную к Свердловску, затянуло дымкой. Словно он там
опомнился и решил оборвать контакт.

Но теперь Анатолий не боялся правды, был готов к борьбе, был готов
выйти против всего мира, даже против самого себя, догорающего первым телом в
саду Института космической медицины. Он усилил прием, вновь добился
совпадения восприятий. И качнулся от боли. Напрягся. Преодолел. Помог
преодолеть второму, вернее, первому себе в Свердловске. Нэнси лизнула руку и
полезла под ладонь холодным морщинистым носом.

"Я тоже обязан быть рядом", -- твердо подумал Анатолий.

Эта мысль родилась уже где-то на третьем уровне сознания, закрытом от
приема в Свердловске: на втором велся мысленный диалог, первый, самый
поверхностный, был оставлен для Бориса с его ленивыми вопросами и
необязательными ответами. Ночная фиалка, сложившая на день лепестки, еле
пахла, смешиваясь с нежным ароматом жасмина в Свердловске, оба запаха без
труда забивал назойливый шиповник... Под Ленинградом ягоды шиповника
крупные, круглые, почти безвкусные и безобидные, здесь же мелкие,
удлиненные, сладкие и с ужасно кусачими семечками -- если насыпать за
шиворот, семечки въедаются в потное тело, только в речке и можно спастись от
злой украинской шипшины. Такие же въедливые и колкие бьются в голове
свои-чужие мысли...

ВСЕ ЗАИНТЕРЕСОВАНЫ В ПРОДОЛЖЕНИИ ОПЫТОВ "ЧЕЛОВЕК В ДВИЖУЩЕМСЯ МИРЕ".
ХОРОШО, ЧТО УМИРАЯ, ОСТАЮСЬ. ПЕТРУЧИКИ ДОВЕДУТ ДО УМА ЛЮБУЮ ИДЕЮ, НО КОМУ-ТО
ВЕДЬ НАДО ИХ ВЫСКАЗЫВАТЬ! НЕЛЬЗЯ ВОТ ТАК УМЕРЕТЬ -- РАСПЫЛИТЬСЯ, КОЛИ УЖ
ПОВЕЗЛО... ХОЧУ СВОИМИ... ТВОИМИ РУКАМИ ДОБИТЬ РАБОТУ... ДЛЯ ОСТАЛЬНЫХ
НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИТСЯ: ТЕБЕ -- МНЕ УДАЛОСЬ ВЫКАРАБКАТЬСЯ... СМЕШНО И
ДВУСМЫСЛЕННО ГОВОРИТЬ СЕБЕ "ТЫ"... ТЫ ЕЩЕ В БОЛЬШЕЙ СТЕПЕНИ "Я", ЧЕМ Я БЫЛ
СОБОЙ В ЛУЧШИЕ ГОДЫ... У МЕНЯ БЫ НЕДОСТАЛО МУЖЕСТВА КИНУТЬСЯ НА ГУЖБАНА...
ПРАВДА, В ЭТОТ МОМЕНТ НАС БЫЛО ДВОЕ... ТЫ РЕШИТЕЛЬНЕЙ И СВЕЖЕЙ... НЕ ПО
ВОЗРАСТУ -- ПО ДУХУ... ТЫ ВСЁ СДЕЛАЕШЬ КАК Я... ЛУЧШЕ МЕНЯ...

Самопризнание требовало встречной откровенности. Но какая откровенность
(или сокровенность?) между двумя "я"? Не лучше ли прислушаться, чем оба друг
от друга отличаются? Едва что-то такое забрезжило, Анатолий немедленно
загнал мысль на сокровенный третий уровень...

Он понимал, что замыслен быть молчаливым продолжением мозга и тела
умирающего в Свердловске Билуна А. С., доктора биологических наук,
прославленного своими работами по динамической физиологии. Он, новый Билун,
Билун-второй, призван из небытия для дела, которому уже посвятил двадцать
лет творчества из тридцати четырех годиков заканчивающейся сейчас в первом
варианте жизни. Он скопирован и исправлен и лишь по недоразумению несет в
себе информацию о болезни, которой больше нет в теле, он запрограммирован на
единственную задачу -- завершить научные деяния доктора Билуна. Того Билуна.
Которого в лаборатории прозвали АС. Все просто. И несмешно. Он нашел себя,
обрел себя в этом мире. И не в силах смириться с ролью собственной
малоценной копии...

Доктор Билун -- тот доктор Билун! -- забыл, что мировоззрение дубля
составляет не только то, что заложено в память сознательно, но и то, чего он
заложить не мог, да наверняка и не хотел. Скажем, заключенную в теле скорую
смерть. Трансляция личности на чистое поле откорректированного мозга рождала
новое противоречие -- предвзятость против однолинейной, распланированной
будущей жизни...

ПОДОЖДИ ВСЕ-ТАКИ, Я ПРИЕДУ... НЕ СМЕЙ! ОСТАВЬ МНЕ НАДЕЖДУ НЕ
СОМНЕВАТЬСЯ НАПОСЛЕДОК В СЕБЕ...

Запах шиповника окончательно подавил ночную фиалку и жасмин. Анатолий
поднялся, проводил взглядом возвращающегося той же воздушной тропинкой
шмеля. Тревожный запах и тревожный звук. Звук и запах детства.

Мысленный диалог двойников уместился в коротком миге: Борис
только-только начал медленный разворот толстой шеей в сторону примолкнувшего
для него Анатолия.

-- Слушай, тебе когда на работу? -- опередил его вопрос Билун.

-- Послезавтра. -- Борис пожал плечами. -- Я сутки работаю, четверо
дома. Но сейчас один из наших в отпуске...

-- Давай-ка одевайся, поедешь со мной!

Борис кивнул, ни о чем не спрашивая, и пошел в дом, рыхлый,
невозмутимый, готовый, как в детстве, поверить другу молча.

Анатолий опять использовал право на монорейс. Всю дорогу до вокзала и
потом в вагоне болтали о пустяках. Но соединенный со Свердловском широкой
полосой восприятия, Билун вторую половину сознания, не занятую Борисом,
сосредоточил на Альбине Викторовне. Не надо было делать усилий над собой --
свердловское "я" держало мысли об Але под четким контролем. Будто спешило
завещать Анатолию все чувства.

Мужчина мечтает стать первой любовью женщины. Женщина -- его последней
любовью. В этом смысле мечта Альбины неожиданно и страшно претворилась в
действительность: безнадежник Анатолий был совсем не жилец на свете, он не