Чтение 25–й страницы книги ~Самый далекий берег~

— Аквариум с окунями! — фыркнул тот. — Что там могло быть... Ранешняя
«точка», само собой. — Он придвинулся вплотную: — Ты, главное, не болтай,
никогда не стоит болтать, какие бы реформы ни веяли... Видел, стало быть, оба
бэтээра? Ну-ну... Вот так они и жили — спали врозь и дети были... — Он
улыбался, но глаза оставались холодными, цепкими и старыми, очень старыми. —
Это все Никитка, болван лысый, мразь кукурузная, ничтожество, пидер... Он и
Жорка два брата-акробата: хрен да лопата... — Оружейник шептал так, что
Кирьянов чуть ли не прижимался ухом к его губам: — Хозяин в свое время не
подпускал к Структуре ни Никитку, ни Жорку — оба, если копнуть поглубже, были
дрянь людишки, палачи тупорылые, зато власти хотели иметь полные пригоршни...
На Структуре у Хозяина другие сидели, поумнее и деловитее. Ну, понимаешь,
кое-что эти все же пронюхали, оба-двое. А когда Хозяин умер... а то и не сам
умер, давно слухи ходят, что помогли... одним словом, когда Хозяина не стало,
эти два придурка решили, будто они теперь кумовья королю и свояки Галактике,
наследнички хреновы... И послали своих волков в те места, про которые
пронюхали. Только ничего путного из этого не вышло. Я ж тебе уже говорил
как-то*— Мильштейн был мужик крепкий, теперь таких не делают. Они там
держались, пока могли, потом врубили самоликвидацию, всем документам и
аппаратуре настал каюк. Мало того, Мильштейн успел дозвониться куда надо,
сыграть общую тревогу. Лаврентия Палыча они тоже живым не взяли, а те, кого
взяли, молчали, как жопа в гостях, тоже не пальцем деланы — Паша Судоплатов,
Деканозов, Амаяк Бешеный... Одна-единственная группа и проскочила на э т у
сторону. Что осталось, ты сам видел. Ту коробку, что со сквозной дырой, я сам
поджег из «чертовой плювалки», а вторую напополам развалил «кладенцом» Вадик
Чурилов... Ну, а с зольдатиками Жоркиными было и вовсе просто. Ребята встали к
окнам, чесанули из табельного... Из здешнего табельного. Хозяин был большого
ума человек, как ни посмеивались над этим втихаря, а коли приказал носить
табельное, носили. И не зря, оказалось. Короче говоря, ни хрена не обломилось
Никитке с Жоркой. Кого убили сгоряча, уже не воскресить, кого взяли, молчит как
рыба, под дурачка косит... И ушла Структура у них меж пальцев, как песок... —
Он поднял указательный палец, касаясь лица Кирьянова. — И легла, родимая, на
дно, как субмарина. Она ж спрятанная всю жизнь, что в старые времена, что в
нынешние. Сидит себе где-то неприметный человечек — и командует. Не швейцаром,
конечно, сидит и не младшим писарем, так тоже нельзя, что уж до абсурда
доводить секретность, смекаешь? Швейцар, младший писарь или там заведующий
парикмахерской в своих действиях стеснены все же в силу профессии. В общем,
сидят людишки не высоко и не низко, в самую плепорцию... И притихли они все,
как мыши под веником, и Структура лежала себе благополучно на дне, пока не
сожрали понимающие люди Никитку с Жоркой. — Он протянул руку, схватил фужер и
выплеснул содержимое в рот, как воду. — А тот сучий бэтэ-эр, верно тебе говорю,
я оформил с первого выстрела, «чертова плювалка» — штука страшная, если умеешь
с ней обходиться. Да и ребята у нас были, уж прости, не нынешним чета—
спецотбор, спецподготовка, не то что теперь, продавщиц понапихали, зэков со
стажем, чурку этого, хрен знает откуда приблудившегося... — Он присмирел, вновь
таращась в пространство. — Надо же, я и не думал, что распечатали в конце
концов Старый Корпус, надо будет при случае сходить посмотреть. Как-никак я там
восемнадцать лет оттрубил, что одна копеечка... Но ты смотри не болтай. Ни к
чему... Не будешь?

Кирьянов кивнул. Он верил и не верил. Поверить до конца, касаемо всех
деталей был не готов, но кто ее знает, Структуру.. Следовало признать, что он
делал первые шаги по галактическим тропкам. Кто знает, как все обстояло на
самом деле, и когда все началось...

Он мимолетно глянул на часы и убедился, что до заката оставался час с
четвертью. Огляделся. Никто не обращал на него внимания, всем и без него было
весело, разбились на пары и компании, пили, смеялись, перебрасывались старыми
шутками...

А посему Кирьянов встал и, двигаясь вполне непринужденно, покинул
каминную и направился к выходу

В коридоре ему попался молчаливый ящероподобный особист — как обычно,
тот медленно полз по потолку, как обычно, завидев Кирьянова, приостановился и
скрипнул:

— Честь имею приветствовать, товарищ обер-поручик,

Опять-таки как обычно, Кирьянов косо глянул на него, промолчал и пошел
себе дальше. Так уж повелось, он с этой традицией помаленьку свыкся: особисту
на его вполне вежливое приветствие никогда не отвечали, откровенно
игнорировали, не говоря уж о том, чтобы наладить хоть какое-то общение, — а он
никогда не обижался и ничего более не говорил, уползая по потолку или стене с
самым равнодушным видом (если только можно употреблять такие определения
применительно к метровой ящерице, чья рожа во всякий миг лишена и тени эмоций).

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ ВЕЧЕР НАД ОЗЕРОМ

Особых иллюзий он, спускаясь к озеру, не питал — терпение редко
числится в списке тех достоинств, которыми обязаны обладать очаровательные и
балованные девицы. Учитывая, что их группа отсутствовала на планете трое суток,
с иллюзиями следовало заранее распрощаться. Не было у генеральской дочки других
хлопот, кроме как терпеливо дожидаться ухажера, подобно героине рыцарского
романа...

Словом, он заранее настраивал себя на спокойное, обдуманное
разочарование. И, издали заметив в беседке женский силуэт, вмиг выкинул из
головы эти безрадостные мысли, прибавил шагу, временами оскальзываясь на
сыроватой земле, потому что в голове еще бродил хмель.

Влетел в беседку, прямо-таки задевая белоснежными крыльями за края
дверного проема, за потемневшие от времени доски — Тая поднялась навстречу с
широкой лавочки, тянувшейся по всему периметру немудреного дощатого строения.
Ее личико было таким славным, а глаза такими радостными, что белоснежные крылья
за спиной шелестели, разрастались, грозя поднять в небо...

— Пришли? — радостно выговорил Кирьянов, прекрасно сознавая, что улыбка
у него не просто широченная, но еще и глупая.

— Ага, — сказала Тая. — Я ж обещала? По-моему, мы всерьез свидание
назначали? Я каждый вечер исправно приходила, только тебя не было.

— Нас посылали...

— Ты знаешь, я догадывалась, — фыркнула девушка. — Я ведь каждый раз
поднималась наверх — и у вас в жилом корпусе ни одно окно не горело. А обычно
все горят, я ведь присмотрелась уже к поселку, начала соображать... Бог ты мой!
— вскинула она брови в чуточку наигранном изумлении. — Это у тебя что? Никак,
регалия?

И легонько коснулась указательным пальцем разлапистой звезды на левой
стороне кителя.

— Она самая, — сказал Кирьянов. — Кажется, чего-то удостоен, награжден
и назван молодцом...

— Чего-то? У отца такой нет, у него висит штук пять, но поменьше и не
таких... авторитетных. Честное слово. Вы что, мимоходом Галактику спасли?

— Ты знаешь, оказалось, мы неплохо поработали, — сказал Кирьянов с
откровенно мальчишеским хвастовством. — Нас даже уверяют, что мы совершили
нечто эпохальное, и я этому верю...

— Расскажи.

Он мгновенно сбился с высокого штиля, пожал плечами:

— Ты знаешь, оказалось... В общем, что бы это ни было эпохальное, но
выглядело оно настолько скучно и буднично, что даже рассказывать не тянет.
Правда...

— Серьезно?

— Ага, — сказал Кирьянов, садясь рядом с ней на широкую и чистую
деревянную скамейку, ничуть не прохладную. — Нас забросили в какое-то иное
пространство, куда никто прежде не забирался, но там не было ни огнедышащих
драконов, ни смерчей на полнеба... Просто что-то мерцало вокруг, глупый туман,
вот и все...

— Я сразу поняла, что натура ты лирическая, — улыбнулась Тая. — Ну
очень романтично описал. Просто счастье, что тебя не было с Колумбом.
Представляю, как бы ты потом рассказывал:

«Плыли мы это по морю, потом на берег высадились, а там деревья растут
и птички порхают...»

— Что делать, — сказал Кирьянов, откинувшись на деревянную спинку в
приливе блаженной, легкой усталости, перетекавшей в полное довольство жизнью. —
У меня просто не было времени выдумать для тебя какую-нибудь красивую историю с
галактическими вихрями, злобными монстрами и ломящимися через все преграды
сверкающими звездолетами. Но я попытаюсь, обязательно.

— Не надо, — серьезно сказала Тая,— Хватит, наслушалась... Я очень рада
тебя видеть, это прекрасно, что ты вернулся... Ты не думай, что я такая уж
дура. И потом, каждый генерал был когда-то офицером, я генеральская дочка не
так уж давно, года два... Насмотрелась. Появляется бравый офицер, пригожий и
лихой, начинает нравиться, даже тянет глупостей наделать — а потом пропадает
куда-то, и когда сдуру спросишь в лоб, все начинают глаза отводить, в пол
смотреть с таким видом, что все ясно делается. И ничего уже не вернешь, вот что
скверно. Я так рада, серьезно...

Она опустила голову, глаза были ясными и умными, а во всей позе
сквозила такая беспомощность, что у Кирьянова сердце защемило совсем даже
позабыто — черт знает сколько лет назад обнаружил, что влюбляться разучился,
повзрослевши, утилитарного цинизма преисполнившись...

И он попросту взял ее за руку, сжал узкую теплую ладонь, снова во
власти самых откровенных желаний, но еще и нешуточной нежности, как встарь, в
былые времена, оказалось, вовсе не ушедшие безвозвратно.

Тая медленно подняла голову, встретила его взгляд, чуть растерянно
улыбнулась, и от этой улыбки спасения абсолютно не было, он понимал, что погиб.
Вот именно здесь, над этим озером, на скучной пустой планете взял и погиб.

— Видимо, это все-таки судьба, — тихо сказала Тая. — Не зря же я за
тебя беспокоилась и места себе не находила, случайно такого не бывает... Нет,
подожди.

Она гибко высвободилась, встала, нагнулась, выдернула из-под скамейки
клетчатый плед и решительно встряхнула, разворачивая, так что он, словно
волшебный ковер, устелил всю беседку, совершенно закрыв старые некрашеные
доски, мягкий и пушистый. Сбросила туфельки, прошла на середину, опустилась на