Чтение 25–й страницы книги ~Завтра война~

- Для рецидивиста ты слишком много думаешь.

Женщина ушла, а Эстерсон получил возможность осмотреть свое узилище и поразмышлять над затейным узором судьбы, вытканным последними событиями.

Вот, например, эта станция.

Стоило ли мечтать о ней, чтобы в конце концов оказаться за решеткой? Стоило ли строить воздушный шар, чтобы теперь, в прохладной и сырой тиши, мучиться от рвущей грудину боли и ожидать, пока консульство пришлет вертолет?

Или даже так: стоило ли драпать с Цереры, чтобы рано или поздно вернуться на нее же, только в качестве пойманного беглеца?

"То-то генерал Родригес обрадуется..."

Но эти мысли вызвали у Эстерсона неожиданно сильное отвращение. Вроде бы все так, но только... Но только ну его к черту, этого Родригеса!

"Нет, она права. Я и впрямь слишком много думаю! - решил конструктор и усилием воли прекратил свои пустопорожние медитации. - Нужно действовать, а не думать. Нужно бежать!"

Легко сказать: бежать. Что - перегрызть прутья стальной решетки? А может, лучше прорыть подкоп в бетонном полу?

Чтобы чем-то заняться, Эстерсон принялся за осмотр хлама.

Он внимательно прочел этикетки на баллонах со строительной пеной, постукал о пол волейбольным мячом (его брат-близнец остался лежать до времени за ворохом русских газет и журналов трехлетней давности), осмотрел содержимое картонных ящиков - поношенные джинсы, измазанные краской футболки, ракетки для настольного тенниса, спущенный надувной Диванчик, облысевшая щетка для чистки бассейна, короче - хоть сейчас открывай секонд-хенд.

Но ни взрывчатки, ни ножовки для работы по металлу, ни даже простенькой циркулярной пилы среди хлама, увы, не обнаружилось. Таким образом, с идеей перепилить прутья тюрьмы пришлось расстаться сразу.

А замок? Может быть, его получится открыть? Хакнуть?

Обмануть?

Но замок оказался целиком и полностью механический, безо всякой электроники. Хакать в нем было нечего. Требовался банальный ключ.

Тут на Эстерсона накатила усталость. Он соорудил себе лежбище из газет и журналов (пол был холодным, почти ледяным) и улегся на него, подложив себе под голову огнетушитель, обмотанный тремя парами потертых джинсов.

Он сам не заметил, как погрузился в тревожную дрему, из которой его нескоро выдернул звук шагов на лестнице, ведущей в подвал.

"Неужели так быстро прилетели, живоглоты проклятые?" - пронеслось у него в мозгу.

Конструктор мигом открыл глаза, ороговел душой и уселся на своей "постели". Вид у него был затравленный.

К счастью, это была всего лишь амазонка. Она волочила за собой по ступеням латексный матрас.

Она бросила матрас у самой решетки, буркнула что-то невразумительное и стремительно убежала наверх.

Во второй раз она тоже вернулась не с пустыми руками. А с подносом, на котором стояла кастрюлька с ароматным варевом, пачка печенья в шоколаде и пакет яблочного сока.

- Вот, ужин тебе принесла, - прокомментировала женщина. - И матрас. А то еще простудишься. Ночи холодные... в подвале-то...

- Они сказали, что приедут только утром? - поинтересовался Эстерсон.

- Они еще ничего не сказали. Тебе повезло. Или не повезло - даже не знаю.

- В каком смысле?

- Тут буря случилась. Вытяжной аэростат антенны о тучи стучит, как бараний хвост. Связи нет. Старье - давно выкидывать пора...

- В общем, вы не можете поговорить с консульством. Правильно?

- Правильно. Но ты не очень-то радуйся. К утру наверняка распогодится.

- То есть как минимум до завтрашнего полдня - я ваш гость.

- Гость - это, пожалуй, слишком. Лучше - узник.

- Ну хорошо, пусть узник, - улыбнулся Эстерсон.

По правде говоря, он был ужасно рад, что женщина его навестила. Да и грубила она теперь не в пример меньше - наверное, потому, что толстая стальная решетка позволяла ей больше не тревожиться о своей безопасности.

- А как насчет обезболивающего? - Эстерсон умоляюще посмотрел на свою тюремщицу.

- Ах да! Конечно! - Женщина мигом извлекла из нагрудного кармана инъектор из набора первой помощи и протянула его сквозь решетку.

- Спасибо!

- Скажешь еще - спасибо. За такую-то ерунду... - пожала плечами женщина.

Эстерсон немедленно воспользовался инъсктором - спустя минуту режущая боль в боку начала потихоньку стихать.

- Ну как? - спросила женщина.

- Уже лучше.

- Тогда держи матрас и приятного аппетита. А я, пожалуй, пойду. Еще пожелания есть? - спросила она. И, видимо устыдившись собственной услужливости, добавила гораздо более равнодушным тоном: - Раз уж я вызвалась быть образцовой тюремщицей, придется возиться тут с тобой...

- Пожелания есть, - неожиданно для себя брякнул Эстерсон.

- И какие?

- Не волнуйтесь, совершенно невинные.

- А я и не волнуюсь. Выкладывай.

- Первое пожелание: сигареты. Я не курил с самого утра. Хотя бы одну...

- Это не проблема. Открой вон ту коробку... Не эту. Правее. Да-да, которая рядом с красным баллоном. Там должна лежать пара блоков "Тройки". Это моего мужа... И зажигалка там тоже должна быть. Верно?

- Верно! Тут одних зажигалок дюжина! - возликовал Эстерсон, сидя на корточках перед невзрачной коробкой, оказавшейся на деле подлинным никотиновым кладом. - Надо же, сообразительности не хватило этот ящик проверить! Ну кто бы мог подумать, что счастье совсем рядом! Под боком!

- Счастье - оно всегда под боком, - философично заметила незнакомка. - Нужно только научиться его находить... Ну ладно, а второе пожелание?

Эстерсон замялся в нерешительности. Но все-таки вымолвил:

- Посидите со мной хотя бы пять минут. Пожалуйста. Это ведь не очень сложно, правда?

- Не сложно, - кивнула женщина. - Только зачем?

- Зачем? - растерялся Эстерсон. - Просто так... Впрочем, я понимаю. Вас, наверное, ждут... Ваш муж, например.

Женщина ответила не сразу.

- Меня никто не ждет. Тем более - муж, - сказала незнакомка и в ее голосе Эстерсону почудились обиженные нотки.

- Извините, если наступил на больную мозоль. Я понимаю, в жизни бывает разное... Я сам, признаться, разведен. И мой развод - до сих пор не могу думать о нем спокойно...

- Во-первых, я не спрашивала вас о вашем семейном положении.

- Ура! Я ликую! Вы перешли со мной на "вы"! - с улыбкой возопил Эстерсон.

- Не дождешься. Это просто случайность! - Видимо, расстаться с амплуа грубиянки его собеседнице было непросто. - А во-вторых, мой муж никогда со мной не разводился. Он погиб. Поэтому он не может меня ждать, ясно?

- Ясно. То есть на мою вторую просьбу вы отвечаете категорическим "нет".

- Именно, - кивнула женщина. - У меня полно дел наверху.

- У меня есть еще третья просьба. Последняя. И маленькая.

- Ну?

- Скажите, как вас зовут.

- Вот уж не понимаю, зачем тебе нужно мое имя!

- Видите ли, еще в частной школе для мальчиков имени Оксеншерна меня учили обращаться к дамам либо по имени, либо по фамилии, либо по титулу. Учителя объясняли мне, маленькому мальчику Роланду, что обращаться к женщине "эй, ты!" или "извините" неприлично. Титула у вас скорее всего нет. Остаются, на ваш выбор, либо имя, либо фамилия. А можно...

- С каких это пор уголовники учатся в частных школах? - с издевкой спросила женщина.

- У нас в Швеции считается, что главное для уголовника, особенно же для рецидивиста - иметь хорошие манеры. Чтобы не осрамиться перед надзирателями и сокамерниками... А если серьезно, мне уже осточертело повторять вам, что никакой я не уголовник. И не рецидивист!

- Ладно. Полина Пушкина.

- Что?

- Полина Пушкина, - повторила женщина. - Меня так зовут. Полина - имя, Пушкина - фамилия.

Эстерсон опустил глаза и замолчал. На губах его блуждала улыбка гурмана - он словно бы пробовал на вкус имя своей новой знакомой. А когда он поднял глаза, в них явственно читалось: конструктор доволен.

- Полина Пушкина, - медленно повторил Эстерсон и, сдвинув брови, будто бы припоминая что-то важное, добавил: - А этот русский поэт... м-м-м... Алексий Пушкин... Он не ваш родственник? Я хотел сказать, не ваш предок?

Не успев дослушать вопрос до конца, Полина громко расхохоталась. То ли ее рассмешила серьезность, с какой был задан этот вопрос, то ли она представила себе, какой важной павой могла бы ходить, будь она и впрямь наследницей автора "Медного всадника".

Полина смеялась довольно долго и вскоре Эстерсон тоже начал похохатывать - за компанию.

- Нет, Александр Сергеевич Пушкин, к сожалению, не мой предок. Хотя одна из моих прабабушек потратила половину унаследованного от отца-архитектора состояния на то, чтобы доказать обратное. Увы и ах! К сожалению, Пушкин - довольно распространенная русская фамилия. Оказалось, что восемнадцать поколений назад мой далекий прадед взял ее взамен своей настоящей фамилии, Придыбайло, чтобы прошлое не мешало ему скрываться от ревнивой жены. Так, посреди кубанских степей, мой предок из какого-то Придыбайло превратился в однофамильца великого человека. Но Пушкина-поэта я все равно очень люблю. А моя мать его просто обожала. Знала наизусть "Египетские ночи" и, конечно, "Онегина". И даже назвала в его честь моего брата Сашу. - Полина тяжело вздохнула.

- А что, ваш брат тоже погиб? Как и муж? - участливо поинтересовался Эстерсон.

- С чего ты взял, что Саша погиб?! - вспылила Полина.

- Ну... Вы так многозначительно вздыхаете... Словно случилось непоправимое...

Но настроение у Полины уже переменилось. Она снова стала мрачнее тучи и разговорчивость ее тут же превратилась в сварливость.

- Какая тебе разница, что произошло? - возбужденно затараторила она. - Да, я не видела его много лет. Но из этого не следует, что с ним что-то случилось! Думаю, он сейчас студент какого-нибудь университета. Если ума хватило экзамены вступительные сдать, а с этим делом у него всегда было туговато... И вообще, зачем ты лезешь в мою жизнь?!

- Извините... Я не собирался никуда лезть... Я просто спросил... Просто задал вопрос про поэта Пушкина... У нас он очень популярен... Даже улица в Стокгольме, на которой жила моя бывшая жена, в его честь называется, - зачастил Эстерсон.

- А-а... Улица... - Полина скептически скривилась. - Теперь все ясно! А я все голову ломаю, откуда рецидивисту знать старинную русскую поэзию... В общем, я пошла. Приятного тебе аппетита.

* * *

И Эстерсон снова остался в одиночестве. Он споро расправился с принесенным ужином и принялся размышлять о побеге.

Вот если строительную пену задуть между прутьями, она могла бы расширить зазор между ними настолько, чтобы просунуть в него голову...

А когда можно просунуть голову, значит, путь свободен - эту истину люди постигают обычно еще в роддоме.

"Но как сделать так, чтобы пена держала нужный объем? И хватит ли пены? Прежде нужно прикинуть, каким количеством пены я здесь располагаю... И не просрочена ли она, а то ведь расширяться не будет".

Но мысли Эстерсона отчего-то не желали следовать строгим путем логического анализа ситуации. Вместо этого они упорно сползали к незнакомке, которая оказалась теперь очень даже "знакомкой".

Ну и фрукт эта Полина! Вроде бы такая чувствительная - и в то же время такая грубая.

Характер - как у героинь Достоевского. Силумит напополам с шоколадным ликером.

А фигура у нее ничего! Очень ничего! И волосы такие роскошные, с красноватым отливом...

Интересно, Полина их подкрашивает или они у нее от природы такие?

А талия почему такая тонкая? Интересно, она гимнастикой специально занимается? Или в прошлом была танцовщицей? А может, гимнасткой?

И одета со вкусом. Для Фелиции, можно сказать, даже стильно.

Эстерсон не узнавал сам себя - в кои-то веки он интересовался даже не особенностями женской красоты, а способами ее поддержания и преумножения.

Думать про Полину Пушкину инженеру было приятно. И вопросов, которые Эстерсон мечтал задать своей тюремщице, накопилось с полсотни. Его интересовало все: и как погиб ее муж, и почему она не знает ничего о своем родном брате, и чем именно занимается красивая одинокая женщина на берегу инопланетного океана. Хотелось также знать, что случилось с прежними обитателями базы и есть ли у нее дети. И сколько же ей лет, наконец?

"Как жаль, что она ушла, - сокрушался Эстерсон. - А впрочем, я сам виноват. Спугнул ее своей настойчивостью".

Правда, довольно скоро мысли о Полине заложили крутой вираж и столкнулись нос к носу с мыслями о побеге.

"Если я не придумаю, как отсюда сбежать, то она не ровен час свяжется-таки с консульством. Тогда уж точно ответов на свои вопросы я не узнаю никогда. Разве что она будет писать мне в тюрьму письма. Хотя на это, конечно, надежды мало".

Значит, строительная пена.

Судя по надписи на баллоне, ее должно хватить - на пару прутьев ровно, но должно. При том, правда, условии, что будет найдено решение проблемы об удержании пены в объеме.

Но главное, как удалить затвердевшую пену после того, как она раздвинет прутья? Она же закупорит путь к бегству! И что будет толку от того, что прутья разошлись, если он не сможет воспользоваться забитым пеной лазом?..

Эстерсон лежал, закинув руки за голову и вперившись в подтеки на потолке невидящим взором конструктора при исполнении.

Он так увлекся своими расчетами, что услышал шаги Полины, только когда она уже была в подвале.

В одной руке она несла раскладной стульчик с матерчатой спинкой, а в другой - пляжную сумку с размашистым кличем "Сочи!" поперек слащавого морского пейзажа.

Когда Полина поставила сумку на пол, в ее пластиковой утробе отчетливо грюкнуло нечто стеклянное.

Ее взгляд был совсем не строгим, можно даже сказать озорным.

- Какой приятный сюрприз! - галантно приветствовал вошедшую Эстерсон. - Вот уж не ждал гостей в полвторого ночи.

- Что-то не спится, - бросила она, раздвигая свою табуретку у самой решетки. - И потом, я подумала, может, у вас опять ребро болит... То есть я хотела сказать - у тебя.

"Интересное дело, - с улыбкой подумал Эстерсон. - Обычно люди радуются переходу на "ты". Пьют на брудершафт, всякие ритуалы придумывают. А я как ребенок радуюсь переходу с ней на "вы"..."

- Пока не болит, - тем временем отвечал он. - Тот анестетик, что вы мне любезно принесли, оказался очень мощным. Думаю, еще час можно не беспокоиться...

- Но подстраховаться все равно не мешает, - с этими словами Полина вынула из своей сумки бутылку водки "Пшеничная", банку консервированных черных оливок и две стопки. Все это она поставила, за неимением стола, на пол.

- Ого! - усмехнулся Эстерсон. - Вот это анестезия, я понимаю.

- Только ты не думай... То есть я хотела сказать, вы не думайте, что если мы сейчас с вами будем выпивать, так это значит, что я на вашей стороне и намерилась укрывать вас от консульства. А то что-то лицо у вас больно радостное...

- Я ничего такого и не думаю. А лицо у меня радостное потому, что я стараюсь радоваться каждому мгновению жизни, которое этого достойно.

- Неужто этому тоже учили в частной школе для мальчиков имени Оксеншерна?

- Нет. В этом искусстве я автодидакт, то есть абсолютный самоучка. Да и львиную долю его я постиг уже здесь, на Фелиции. Надо сказать, в бытность свою конструктором я жил все больше днем завтрашним или даже послезавтрашним. Только здесь я понял: жизнь - это вечное сегодня.

- Крепко сказано, черт возьми, - покачала головой Полина и разлила водку по стопкам. - За это и выпьем.

Она протянула рюмку сквозь решетку и Эстерсон осторожно взял ее, специально коснувшись руки Полины. Пальцы амазонки были длинными, тонкими, горячими.

Они выпили, причем Эстерсон сначала дождался, пока Полина опрокинет свою порцию (она сделала это очень по-мужски - быстро, отчаянно, не изменившись в лице), а затем уже выпил сам. А когда приятное тепло поползло по пищеводу, Эстерсон набрался наглости и спросил:

- Вы по-прежнему считаете, что я - убийца-рецидивист?

- Честно говоря, пятьдесят на пятьдесят. Если вы и рецидивист, то очень интеллигентный. По крайней мере обращаться к вам на "ты" у меня теперь плохо получается.

- И что, я совсем-совсем не похож на инженера-конструктора? - спросил Эстерсон, наслаждаясь оливками.

- Совсем. У настоящего инженера должны быть холеные пальцы - ведь он никогда не отрывается от клавиатуры, - мечтательно закатив глаза, начала перечислять Полина. - Он носит очки или линзы - потому, что слишком много читает. Настоящий инженер хорошо выбрит. Я представляю его себе сухопарым, тонкокостным, высоким... Он не носит комбинезоны... Только строгие костюмы... Или вельветовые брюки со свитером. И обязательно - белую рубашку с дорогим шейным платком.

- Это уже ковбой какой-то, а не инженер. Из всех людей, что доводилось мне видеть в конструкторских бюро, предложенному вами описанию соответствуют только офицеры охраны и сотрудники особых отделов. И то, как правило, низшие чины.

- Может, вы и правы. Но именно таким я вижу инженера-конструктора! И хоть кол мне на голове теши, я своего мнения не изменю! Никогда!

"Могла бы и не объяснять. Одного взгляда на нее хватит, чтобы понять: легче изменить направление вращения планеты, чем ее драгоценное мнение".

- Послушайте, Полина, а если я изобрету способ сбежать из этой импровизированной тюрьмы, вы поверите в то, что я все-таки инженер-конструктор?

- Сбежать? Отсюда? - Глаза Полины округлились, а на ее щеках, румяных от спиртного, проклюнулись трогательные ямочки. - Это невероятно! Если только я сейчас не допьюсь до ручки и не отдам вам ключ от этого вот замка, вам никогда, слышите, никогда отсюда не...

- И все-таки вы не ответили. Поверите или нет?

- Ну... Если сбежите... Если сбежите - то, пожалуй, поверю - Полина очень по-девичьи тряхнула волосами. Это движение Эстерсон нашел весьма сексуальным.

- Обрадует вас это или нет?

- Ну, то, что вы и вправду инженер, - обрадует, конечно. Всегда ведь приятнее с инженером напиваться, чем с каким-то уголовным пилотом...

- А если я все-таки выберусь, вы обещаете не стрелять в меня из своего карабина?

- Не стрелять - обещаю. Если вы, в свою очередь, пообещаете, что не будете пытаться причинить мне вред. Хотя в консульство я все равно сообщу. Вне зависимости от того, инженер вы или нет, - твердо подытожила Полина.

- В таком случае выпьем за мой побег. - Эстерсон просунул руку сквозь решетку и, овладев холодной бутылкой "Пшеничной", разлил по второй.

- За ваш побег! - поддержала Полина. - Только не вздумайте рыть подкоп! Под вашими ногами еще полтора метра пенобетона!

Полина заливисто расхохоталась над своей шуткой. Вслед за ней комично закряхтел (смеяться было больно, ведь все-таки ребро) и Эстерсон. Несмотря на опасность быть выданным "Дитерхази и Родригес", несмотря на колоссальный синяк в межреберье и полную неопределенность будущего, он чувствовал, что почти счастлив.

Когда, покачиваясь словно былинка на ветру, Полина отправилась на боковую, наверху, по мысли Эстерсона, уже занимался рассвет.

Но спать ему совершенно не хотелось.

Да, он был пьян. Но не сильно - до состояния Полины, которая под конец этого сюрреалистического сабантуя-через-стальную-решетку была не в состоянии без запинки произнести слова "сиреневенький", ему было далеко. Видимо, сказывались многочисленные тренировки на Церере - с Песом и, так сказать, в "личном зачете".

После этих тренировок бутылка водки на двоих не казалась таким уж злоупотреблением. Напротив: аква вита расширила границы его сознания и подарила маленькое, но полезное откровение.

Где-то между пятой и шестой Эстерсон наконец сообразил, как собрать из строительной пены, волейбольных мячей и огнетушителя ту incredible machine, которая всенепременно оживет и откроет для него путь на свободу. Путь к доверию Полины.

Путь к... Эстерсон затруднялся (а может, и стеснялся) сказать наверняка к чему, но верил: этот путь следует пройти.

План был простым, как и все инженерные решения конструктора Роланда Эстерсона.

Спустить оба волейбольных мяча. Наполнить их пеной. Вставить их между двух прутьев, признанных наиболее перспективными. Через минуту пена начнет расширяться.

Коэффициент расширения пены "Ордофлор" огромен. Расширяющая сила - тоже. Недаром же ее так любят колонисты: объем баллона пены невелик, а спектр применения - широчайший. На иных планетах без этой дряни и сортира не построишь. Недаром на оранжевом баллоне латинский девиз "Orbis ex nihil", что в приблизительном переводе значит дофига из нифига.