пел Песню Представления, которой, вернувшись из дальних опасных странствий,
приветствуют друга-воина, родича или соратника. Конечно, на склонах Тисуйю-Амат
не пели таких песен женщинам - ведь им, подобно воинам, не приходилось
странствовать, подвергаться насилию, бороться за жизнь, ранить, убивать и
получать удары - равно как болтаться в мешке над стаей разъяренных кайманов; но
Мария прошла через это испытание, а значит, была достойна Песни, какой
приветствуют мужчин. Саймон пел:
не маской покорного равнодушия, а так, будто она спала и находилась сейчас на
грани пробуждения, между сном и явью. Кожа девушки побледнела, голубая жилка
билась на виске, веки приспустились, и по их частому дрожанию Саймон знал, что
она несется в стремительном воображаемом танце, продолжая отсчитывать про себя:
солнце, луна, огонь, покой, жар, холод, жизнь, сон...
Солнце, огонь, жар, жизнь... Они помогают тебе, даруют победу и мощь.
Чувствуешь это? Чужие руки коснулись тебя - злые руки, сильные, но ты -
сильней. Ты - гибкий стебель в сухой траве, полный жизненных соков; ты гнешься,
но не ломаешься, выскальзываешь из когтей, обвиваешься вокруг пальцев, тебе не
страшны ни клык, ни нож, ни хлыст, ни пуля. Ты не боишься их, верно?
- это я...
силу, поддерживает тебя; Луна - лишь тень Небесного Света, не властная над
тобой. Ты помнишь о том, что случилось ночью; помнишь о людях, пытавших тебя
ужасом, помнишь о мраке, о темной воде, о чудищах, круживших под ногами...
Помнишь, но не боишься!
на заклинания, не являлись целительным лекарством - они лишь напоминали
погрузившемуся в транс, где лежит необходимый ему источник. Этих источников
было множество; в каждой человеческой душе струились ручьи спокойствия,
бушевали потоки ярости, плескались озера забвения, фонтанировали гейзеры силы,
били ключи любви, кружились водовороты ненависти. Слова помогали найти дорогу
к нужным водам, однако пить приходилось самому; и весь смысл искусства цехара
заключался в том, чтобы пить не каплями, а крупными глотками. Мария пила - и,
очевидно, найденный ею источник был полноводен и щедр. Саймон наблюдал, как
быстро розовеют ее щеки, как распрямляются плечи, разглаживаются горестные
морщинки у губ и глаз; теперь она еще больше походила на девушку-тайя, с
которой он провожал солнце на склонах Тисуйю-Амат, - на девушку, оставшуюся в
Чимаре, в прошлом, в минувшей юности...
приоткрывшихся губ блеснула жемчужная полоска.
глубок и ясен. - Кто это - Чия?
поднял глаза к бирюзовому небу.
приснилось. Ты и вправду человек со звезд? И ты спас меня - там, у озера? И
вылечил? Да?
ожидание пряталось в приподнятых бровях, лукавство - в изгибе губ, печаль - в
морщинках на лбу, и казалось, что каждая ее черточка, каждая мимолетная
улыбка, каждый жест исполнены тайны - той, что пленяет мужчин и сводит их с
ума. Той, которой они стремятся овладеть, лаской и нежностью или жестокостью и
страхом.
непокорность. Тараско, капитан "штыков", грозился: не хочешь меня, будешь
лежать под Вислогубым с крокодильей фермы. Я не легла. А Вислогубый пообещал:
ляжешь, если кайманы не сожрут. Потом... потом - смерть... Все равно - смерть,
что с Вислогубым, что с кайманами...
зовут тебя братом Рикардо... Я.- Мария, танцовщица, не нужная никому, кроме
Тараско, Вислогубого и кайманов... Ты меня спас. Зачем? Зачем, брат Рикардо?
Диком. Но все же - зачем? Для чего ты спас меня и взял с собой?
и тут, на Земле. Но если б и не было работой, я бы все равно... все равно... -
Он снова сглотнул слюну. - Понимаешь, ты и Чия...
помолчала и нерешительно спросила: - Кто она? Твоя подруга - там, среди звезд?
Возлюбленная? Сестра?
о траву, потом сел - но не напротив Марии, а рядом с ней, касаясь своим плечом
ее теплого хрупкого плечика. Прошло пять или шесть минут, а он все поглаживал
широкую стальную полосу, трогал острие кончиками пальцев, глядел, как играют на
лезвии отблески солнца. Наконец заговорил.
его предков; о планете, где стояли города Бахрампур и Новый Орлеан, Бомбей и
Смоленск, Выборг и Чистополь, где Днепр и Ганг сливались в великий поток
Миссисипи, и на правом его берегу жили русские и индусы, шведы и американцы,
финны и поляки и многие другие - уже не земляне, а выходцы с Колумбии или
Южмерики, Сельджукии или России, нашедшие здесь свою родину, считавшие этот мир
своим - во всяком случае, ту его часть, что называлась Правобережьем и была
предназначена для людей. А в Левобережье, среди дремучих лесов и великих гор,
обитали четырехрукие аборигены планеты, которых одни из пришельцев называли
ракшасами, другие - демонами, а третьи - фохендами. Но не были они ни тем, ни
другим и ни третьим; они являлись тайят, расой упрямых гордецов, не
признававших чужих обычаев и власти, не веривших ни в дьявола, ни в Бога и
подчинявшихся лишь своим Ритуалам - Оскорблений и Празднеств, Приветствий и
Представлений, Поединков и Битв, Почитания Предков и Кровной Связи, а также
иным, которые всякий желавший их признания должен был изучить и выполнять в
точности, не отступая ни на гран, - ибо тайят не ведали, что такое компромисс и
отступление. Еще он рассказывал о своем отце, ксенологе Филипе Саймоне, и
покойной матери, о тетушке Флоренс, от которой сбежал в десять лет, о
Наставнике Чочинге Крепкоруком, о его женах Ниссет и Най и сыновьях Чоче и
Чулуте, о Чие, своей подружке, о сестре ее Чиззи, о Цоре и Цохани и о Чи-маре,
в которой прошла его юность; рассказывал о Колумбии и других великих мирах, где
жили миллиарды людей, и о пустынных, но благодатных планетах, где обитали
немногие - десять тысяч, или тысяча, или один человек, желавший уединения и
покоя; рассказывал о Пандусе, о паутине трансгрессорных станций, что оплела
обитаемые миры, связав их нерасторжимой сетью, и о прорехе, зияющей в ней, о
черной Дыре Мира Исхода, более недоступного, чем любая из самых Далеких
Галактик.
бы удерживая этот призрачный мешок на веревке, а пальцы правой вытянулись,
раскрылись кайманьей пастью и резко сомкнулись в кулак. Саймон, помрачнев,
кивнул:
преступников мы отправляем в Каторжные Миры. В них, поверь мне, также весело,
как...
их кулачком и пробормотала: - Это ведь тоже каторжный мир. Место, где человека
могут закопать в муравейнике или бросить в пруд кайманам, мир насильников и
убийц...
Саймон. - Этакий убийца-санитар, уничтожающий крыс и бешеных собак. - Он провел
пальцем по лезвию клинка, ухмыльнулся и добавил: - Знаешь, есть у меня шнурок,
очень длинный шнурок вроде ожерелья. Я тебе его покажу - как-нибудь, когда мы
познакомимся поближе. Так вот, на нем нанизаны кости тех, кого я убил - кости
собак, разумеется, не крыс. Для крыс там не хватило бы места. Веришь?
чистую правду.
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Мороз Александра
Никитин Юрий
Орлов Алекс
Березин Федор