Чтение 25–й страницы книги ~Призыв к оружию~

Дропак в несколько шагов присоединился к своему командиру. У него уши
были сильно прижаты к голове и даже как бы расплющены. Губы поджались и
оголили ровные ряды острых зубов. Бакенбарды мелко подрагивали.

- Какой грохот! У меня голова раскалывается от него.

- У меня тоже. Хотя это легче слушать, чем вчерашний концерт с
танцами. - Он, поколебавшись пару секунд, показал на распахнутую дверь. -
Надо зайти туда.

- Осторожно, капитан.

Кальдак опасливо глянул на дверь.

- Мы ведь знаем, как они выглядят, - прошептал он. - Физические
кондиции не впечатляют.

- Чем меньше существо, тем оно коварнее, - заметил Дропак.

- Я буду осторожен.

С этими словами, сильно пригнувшись, он вошел внутрь центральной
кабины.

Потолки были очень низкие и Кальдаку пришлось очень сильно
сгорбиться. Нос подрагивал. Помещение было наполнено чужим запахом.
Удивительно сильным и странно приятным. Внутри кабины были еще две двери,
каждая из которых вела в один из двух корпусов судна. Из одной двери
доносилась музыка.

Он подошел к ней и увидел длинную и узкую комнату. При этом Кальдак
согнулся почти пополам.

Тут-то он и увидел аборигена. Тот сидел спиной к двери. Руки и ноги у
него были обнажены. И он что-то делал пальцами с довольно сложными
устройствами, которые располагалась прямо перед ним. Музыка доносилась из
двух черных коробочек, расставленных в противоположных углах комнаты.
Абориген не мог видеть навестившего его пришельца.

Первый очный визуальный контакт подтвердил все, что участники
экспедиции узнали о местных жителях из передач телевидения. На каждой руке
у аборигена было по пять пальцев, лишенных шерсти. На один больше, чем у
массуда, на два меньше, чем у о'о'йана, то есть как раз столько, сколько у
гивистамов. В остальном они на гивистамов совсем не походили. Их кожа была
практически полностью лишена волос, выглядела очень нежной и мягкой, в
отличие от роговых чешуек лучших технических специалистов экспедиции.

В такой близи музыка казалась Кальдаку практически невыносимой.
Диссонирующие, громкие звуки, казалось, взрывались, лопались в голове
массуда. И как только абориген может вот так спокойно сидеть в самом
эпицентре этого кошмара?! Очевидно, у этой расы более грубый слух, который
в состоянии сносить подобные вещи.

Не будучи в силах дольше выдерживать эту муку, Кальдак вернулся в
центральную кабину. В эту же минуту Дропак появился из двери, ведущей в
другой корпус судна.

- Пусто, - пробормотал он.

- А я нашел одного, - ответил Кальдак.

Болезненные аккорды, словно злые насекомые, носились в воздухе, жаля
и жаля бедных массудов. Эти дикие звуки заставили Дропака скорчить гримасу
отвращения.

- Неужели аборигену все равно? Как он может выдерживать такое?!
Неудивительно, что он один.

- Он сидит спиной к двери, так что я не смог определить его пол.
Передай другим, чтобы поднимались на борт. И переводчика.

Дропак удивленно вскинул густые брови.

- Разве это так обязательно, капитан? Мы двое наверняка...

- Не будем загадывать и рисковать, - возразил твердо Кальдак. - Я
хочу, чтобы присутствовали все.

Дропак все еще колебался.

- А что, если вейс не сможет прийти? Она ведь не умеет плавать.

- Другие смогут переправить ее на руках. Нам могут понадобиться ее
способности. Ватолой поможет.

Наконец, Дропак согласно кивнул и направился к выходу, но у самой
двери остановился и спросил:

- А кто присмотрит за субмариной?

- Тот же Ватолой, - ответил капитан и, встретив на себе удивленный
взгляд, добавил: - Он не будет ничего трогать. Просто посторожит до нашего
возвращения.

Нос Дропака дернулся, и массуд тут же исчез на палубе. Кальдак даже
не слышал, как его товарищ соскользнул в воду.

Он вернулся к двери в узкую комнату и заглянул туда. Абориген все еще
сидел на прежнем месте и, двигая пальцами, генерировал столь дикие и
нецивилизованные звуки, что любой разумный не смог бы выдержать их более
полуминуты. Но Кальдак крепился, надеясь на скорое возвращение Дропака с
остальными.

Уилл Дьюлак вновь вынужден был сделать паузу. Он откинулся на спинку
стула и устремил мрачный взгляд на аппаратуру, разложенную перед ним.
Синтезатор продолжал тихо гудеть, и это был единственный звук в салоне.

Он запустил пальцы левой руки в свои темные, вьющиеся волосы. Каждый
год они все больше редели и все больше отступали со лба на затылок и
терялись где-то уже под воротником. Частично именно из-за этого выпадения
волос, которое напоминало таяние ледника или морской отлив, он и решил в
последнее время отрастить буйные кустистые бакенбарды. Хотя еще и потому,
что всегда хотел отличаться внешностью от других, выпадать из общей массы.
Подобное же честолюбие Уилл проявлял и в музыке.

Первая половина "Аркадии" была уже закончена, а вторая покоилась в
набросках. Требовалось утвердить скерцо, переходящее в сотрясающее,
итоговое аллегро энержико. Но именно это-то ему и не давалось,
выворачивало наизнанку. Не сама музыка: ноты лежали перед ним четкими,
правильными рядами, введенные в программу портативного компьютера. Все
дело было в оркестровке, которая пытала его похлестче маститых
средневековых мэтров, сводила его с ума.

С самого начала он задумал начать скерцо флейтами с контрапунктом в
лице одного-единственного фагота. Результат должен был получиться хоть и
комичным, но сильным. Этакий кусочек музыкального черного юмора, который
по праву оценили бы такие люди, как Берлиоз и Барток. Наверняка оценили
бы! Затем вступали вторые скрипки и басы, плавно переходящие в небольшую
изящную токкату для духовых инструментов, которые он свел воедино. Токката
вышла просто на диво, но, черт возьми, он до сих пор не мог решить, как
перейти с конца адажио в начало скерцо! Он находился в творческом тупике и
все из-за этой паршивой оркестровки!

Все было плохо. Звучало, как в балагане. Флейты совсем где-то
потерялись, а фагот вместо того, чтобы вступать временами в их песню
печально-торжественным голосом, звучал, как сломанная труба, как будто
кто-то спускал воду в уборной или у кого-то крутило в животе.

Он с яростью уставился на синтезатор и мотки кабеля, окружавшие
инструменты. Что, если плюнуть на фагот и заменить его саксофоном?
Оркестровку тогда, пожалуй, удастся закончить достаточно быстро, но... Все
это будет слишком дорого для исполнения! Какой оркестр из маленького
городка позволит себе нанимать саксофониста? Вот то-то!

Черт, дьявол! Равель же нашел тот звук, который искал. Так же, как и
Дебюсси. И Гриффис. Если французы образца начала двадцатого века и
болезненный американец создали свои эффекты, почему то же самое не может
сделать опытный ученый из Нового Орлеана?!

С самого начала он отгонял от себя мысль о саксофоне, как назойливую
муху, ибо дал себе зарок использовать что-либо, имеющее общее с джазовыми
обертонами. Ему не повезло с местом проживания. Всю жизнь приходилось
бороться с джазом, как с самым злейшим врагом.

- А, так вы говорите, что вы композитор из Нового Орлеана?! Значит,
ваша работа обязательно ориентирована на джаз, не так ли?

Он покачал головой, словно хотел отделаться от наваждения и
одновременно возразить. Удивительно! Чудовищно! Как легко люди все-таки
обобщают! Критикам и публике уже все ясно, когда они слышат, что ты
приехал из Луизианы. Им уже не нужно даже ничего слушать. Но у него
никогда не было намерения становиться вторым Луисом Готтчелком!

Его работа не имеет никакого отношения к джазу! Она имеет отношение
только к его каюнской наследственности. Но от последней он не мог
отделаться при всем желании. Конечно, для первой крупной оркестровой
композиции можно было бы особенно не напрягаться и сочинить что-нибудь
простенькое и хорошо знакомое. Сюиту, основанную на народной музыке. Можно
было бы активнейше задействовать мелодии и ритмы, среди которых он вырос в
своем приходе. Несложная оркестровка - и пожалуйста! - можно записывать и
можно играть.

Но этот убогий замысел не имел ничего общего с тем, что
кристаллизовалось в его сознании в течение последних пятнадцати лет. Нет,
разумеется, он будет использовать каюнские мелодии, без этого не обойтись.
Но только в качестве фрагментов, крохотных частичек, от которых можно
будет оттолкнуться и въехать в настоящее произведение.

Да, его замыслы и стремления были гораздо величественнее, чем
фолк-мьюзик. Он жаждал соединить каюнские народные мотивы с современной
симфонической традицией. Собственно, такова структура всей современной
музыки и особенно американской. Конечно, есть свои идиотские исключения,
но в целом американская музыка традиционна от Гансона до Гласса. Возьмите
великолепную, восхитительную симфонию Винсента, написанную целиком по
велению магического вдохновения. А почему у него вышла именно эта музыка,
а не другая? Потому что он родом из Алабамы, а не из Лос-Анджелеса или
Нью-Йорка!

Уилл полагал, что поездка на катамаране на несколько недель поможет
ему совершить свой музыкальный прорыв, и тогда он выберется из той
трясины, в которой сидел уже довольно долго без всяких шансов на спасение.
В городе трудно, невозможно работать. Слишком многие отвлекает внимание.
Не только в городе, но и на озере, и в заливе. Он знал, что должен
забраться гораздо дальше всех этих мест. Подальше от случайных знакомств в