Чтение 25–й страницы книги ~Разговоры с доном Хуаном~

чайной ложки желтоватого крахмала. Половину его он положил в
чашку в руке, чтобы растворить субстанцию, он вручил ее мне
и велел выпить смесь. Она была безвкусной, но оставила
горьковатый привкус у меня во рту. Вода была слишком
горячей, и это раздражило меня. Мое сердце начало сильно
биться, но скоро я опять успокоился.

Дон Хуан взял другую чашку с пастой. Паста выглядела
застывшей и имела стекловидную поверхность. Я попробовал
проткнуть корку пальцем, но дон Хуан подскочил ко мне и
оттолкнул мою руку от чаши. Он пришел в большое возбуждение,
он сказал, что было чистым безумием с моей стороны делать
такую попытку и что если я действительно хочу учиться, то
нельзя быть беззаботным. Это - сила, - сказал он, указывая
на пасту, - и никто не может сказать, что это за сила в
действительности. Уже то достаточно плохо, что мы
манипулируем с ней для наших личных целей, избежать чего мы
не можем, так как мы люди, но мы, по крайней мере, должны
обращаться с ней с должным уважением.

Смесь выглядела как овсяная каша. По-видимому, в ней
было достаточно крахмала, чтобы придать ей такую
консистенцию. Он велел мне достать мешочки с ящерицами. Он
взял ящерицу с защитым ртом и осторожно передал ее мне. Он
велел мне взять ее левой рукой, взять немного пасты на палец
и растереть ее у ящерицы на лбу, затем отпустить ящерицу в
горшок и держать ее там, пока паста не покроет все ее тело.

Затем он велел мне вынуть ящерицу из горшка. Он поднял
горшок и повел меня на каменистое место, неподалеку от его
дома. Он указал мне на большую скалу и велел мне сесть перед
ней, как бы, если бы это было мое растение дурмана, и держа
ящерицу перед лицом, объяснить ей вновь, что я хочу узнать и
попросить ее пойти найти для меня ответ.

Он посоветовал мне извиниться перед ящерицей за то, что
я причиняю ей неудобство, и пообещать ей, что взамен я буду
добрым ко всем ящерицам. А затем он велел мне взять ящерицу
между средним и безымянным пальцами моей руки там, где он
когда-то сделал порез, и танцевать вокруг скалы точно также,
как я делал, когда пересаживал саженец "травы дьявола". Он
спросил меня, помню ли я все, что я делал в тот раз. Я
сказал, что помню. Он подчеркнул, что все должно делаться
так, как если бы я не помнил, что мне надо подождать, пока в
голове все прояснится. Он с большой настойчивостью
предупреждал меня, что если я буду спешить и действовать
необдуманно, то я могу нанести себе вред. Его последней
инструкцией было: положить ящерицу с закрытым ртом и
следить, куда она побежит, для того, чтобы я мог определить
исход колдовства. Он сказал, что я даже на секунду не должен
отрывать своих глаз от ящерицы, потому что у ящериц было
обычным трюком рассеять внимание наблюдателя и шмыгнуть в
сторону. Было еще не совсем темно. Дон Хуан взглянул на
небо.

- Я оставлю тебя одного, - сказал он и ушел.

Я последовал всем его наставлениям, а затем положил
ящерицу на землю. Ящерица неподвижно стояла там, где я ее
положил. Затем она посмотрела на меня, побежала к камням на
востоке и скрылась среди них.

Я сел на землю перед скалой, как если бы это было мое
растение дурмана. Глубокая печаль охватила меня. Я гадал о
ящерице с зашитым ртом. Я думал о ее странном путешествии и
о том, как она взглянула на меня перед тем, как убежать. Это
была навязчивая мысль. По-своему, я тоже был ящерицей,
совершающей другое странное путешествие. Моя судьба могла,
быть может, только в том, чтобы видеть, в этот момент я
чувствовал, что мне, возможно, никогда никому не удастся
рассказать о том, что я видел.

К тому времени стало темно. Я с трудом мог различать
скалы перед собой. Я думал о словах дона Хуана: "сумерки -
это трещина между двумя мирами".

После долгого колебания я начал следовать предписаниям.
Паста, хотя и выглядела, как овсяная каша, не была такой на
ощупь. Она была скользкой и холодной. Она имела специфиче-
ский запах. Она давала коже ощущение холода и быстро
высыхала. Я потер свои виски 11 раз, не заметив никакого
эффекта. Я очень тщательно старался не пропустить никакого
изменения в восприятии или в настроении, потому что я даже
не знал, чего ждать. К слову сказать, я не мог разуметь сути
этого опыта и продолжал искать отгадки. Паста высохла и
сковала мои виски. Я уже собирался нанести на них еще пасты,
когда понял, что сижу по-японски, на пятках. Я сидел,
скрестив ноги, и не мог припомнить, чтобы я менял положение.
Потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что я сижу
на полу в своего рода келье с высокими арками. Я думал, что
это кирпичные арки, но осмотрев их, увидел, что это камень.

Этот переход был очень труден. Он пришел так внезапно,
что я не готов был уследить за ним. Мое восприятие элементов
сиденья было рассеянным, как если бы я спал. Однако,
компоненты не изменились. Они оставались постоянными, и я
мог остановиться рядом с любым из них и, фактически,
обследовать его. Виденье не было столь ясным, какое дает
пейот. Оно имело мистический характер чрезвычайно приятного
пастельного качества.

Я подумал, могу ли я встать или нет, и следующее, что я
понял, так это то, что я двигаюсь. Я был наверху лестницы и
внизу ее была моя подруга х. Ее глаза лихорадочно блестели.
В них был отблеск безумия. Она громко смеялась с такой
интенсивностью, что это пугало. Она стала подниматься по
лестнице. Я хотел убежать или укрыться, потому что она
побывала в мотоциклетной катастрофе недавно. Такова была
мысль, появившаяся в моем мозгу. Я укрылся за колонной, и
она прошла мимо, не заглянув. "сейчас она отправится в
длинное путешествие", - подумал я. И, наконец, последняя
мысль, которую я запомнил, была: "она смеется каждый раз,
когда готовится надломиться".

Внезапно сцена стала очень ясной. Она более не была
похожа на сон. Это была как бы реальная сцена, на которую я
смотрел через оконное стекло... Я попытался тронуть колонну,
но все, что я ощутил, так это, что не могу двигаться.
Однако, я знал, что могу стоять, сколько хочу, наблюдая за
сценой. Я был внутри этой сцены, но не был ее частью.

Я испытал наплыв рациональных мыслей и аргументов.
Настолько, насколько я мог судить, я был в трезвом уме и в
трезвом восприятии окружающего. Каждый элемент относился к
моему обычному восприятию. И все же я знал, что это не
обычное состояние.

Сцена резко изменилась. Была ночь. Я находился в холле
какого-то здания. Темнота внутри здания дала мне понять, что
предыдущая суена была залита ярким солнечным светом. Однако,
это было так на своем месте, что тогда я этого не заметил.
Вновь заглянув в новое видение, я увидел молодого человека,
выходящего из комнаты и несущего большой рюкзак за плечами.
Я не знал, кто он такой, хотя раз или два видел его. Он
прошел мимо меня и стал опускаться по лестнице.

К тому времени я забыл свое предубеждение и свои
рациональные дилеммы. "Кто этот парень? - подумал я. - зачем
я его вижу?"

сцена вновь изменилась, и я увидел, как молодой человек
выкладывает книги. Он склеивал некоторые страницы вместе,
удалял надписи и т.д... Затем я увидел, как он аккуратно
расставляет книги в шкафу. Там было много полок и шкафов.
Они были не в его комнате, но в хранилище. Другие картины
приходили мне в голову, но они не были ясны. Сцена стала
туманной. Я ощутил вращение.

Дон Хуан потряс меня за плечи, и я проснулся. Он помог
мне встать, и мы пошли к дому.

С момента, когда я начал растирать пасту на висках,
прошло три с половиной часа, но зрительные сцены не могли
длиться более десяти минут. Я совсем не имел болезненных
ощущений. Я просто был голоден и хотел спать.
18 апреля 1963 года.

Прошлой ночью дон Хуан просил рассказать ему мои
последние впечатления, но я был слишком сонным, чтобы
говорить об этом. Я не мог сконцентрироваться. Сегодня, как
только я проснулся, он снова спросил меня:

- Кто сказал тебе, что девушка х упала с мотоцикла? -
спросил он, когда я закончил рассказ.

- Никто. Это просто была одна из мыслей, которая пришла
мне в голову.

- Ты думаешь, что это были твои мысли?

Я сказал ему, что это были мои мысли, хотя у меня не
было повода думать, что она больна. Это были странные мысли.
Они, казалось, падали в мой мозг из ниоткуда. Он взглянул на