Именно от Реньярда узнал я историю о Граале. Он правит в Малом Граде.
— Разве он не говорил ничего о желании Сатаны примириться с Богом? — Клостергейм, кажется, был поражен.
Себастократор рассеянно проговорил:
— Мы давно научились не поддаваться очарованию молвы. Мы остаемся верны своей клятве.
— Но Сатана правит теперь на Земле, — произнес Клостергейм в тихой ярости. — Господь вверил ему спасение души Человека!
Но Себастократор не слушал его. Для него Бог либо же пребывал в изгнании, либо томился пленником Сатаны. Если бы было иначе, тогда изгнание принца и заключение его в этом мире просто теряли значение и становились бессмысленными. Он рассмеялся. — Что ж, Иоганнес-Кочевник, вам лучше знать своего хозяина…
— Он больше мне не хозяин.
— Тогда вам будет непросто найти Грааль. Разумеется, если вам так уж хочется, вы вольны вести свои поиски в Майренбурге. Интересы жителей наших весьма и весьма разносторонние, так что вполне может статься, что вы отыщете ключ, коий и приведет вас к месту, где спрятана Чаша. — Взгляд его стал вдруг отсутствующим, словно бы майренбургский правитель тем самым имел в виду рассеять мрачную многозначительность Клостергейма. — Пока вы пребываете в городе, вы можете пользоваться нашим добрым расположением и гостеприимством. — Голос его затих, как будто сошел на нет. Он вперил взгляд в трон, в подушки на нем, в книгу, оставленную на сидении. — Может быть, вам что-то нужно? — Невидящим взором смотрел он поверх наших голов. Аудиенция завершилась. Панкипесебастий шагнул вперед и, поклонившись, указал нам на выход. Либусса встрепенулась, словно бы собиралась задать все-таки какой-то еще вопрос, но потом лишь вздохнула и, взяв меня под руку, яростным быстрым шагом направилась к двери, опередив даже господина Андреа.
Она явно считала, что время потрачено зря.
— Да он просто болван, — высказалась она. — Грааль здесь.
— Нельзя быть уверенным… — возразил я.
— Дорогой мой фон Бек, я вела изыскания свои не один год. То, что открылось мне в ходе этих исканий, соотнесла я с открытиями величайших алхимиков и с поисками Клостергейма. Тысяча достойных доверия свидетелей — провидицы и пророки, демоны, люди, восставшие из мертвых, астрологи, некроманты — все в этом согласны! Грааль здесь. Все, что должно быть достигнуто, будет достигнуто в Майренбурге. Все знамения предрекают это, к сему ведут все логические рассуждения. — Она безотчетно повысила голос, но тут же заметила это и замолчала, подождала господина Андреа, который, вежливо хмурясь, уже направлялся к нам вместе с Сент-Одраном и Клостергеймом, и извинилась перед ним с лицемерным смирением.
Тот мягко проговорил:
— Вы и сами должны понимать, что господин мой не может принять ваших претензий. Вам всего лучше связаться с господином Реньярдом.
— А где найти его, сударь?
— В Малом Граде… всего вероятней, в молдавском квартале… его еще называют городом воров. Это опасное место. Господин Реньярд не подвержен отчаянию и безысходности византийский изгнанников. Хотя, как мне думается, в своем роде он тоже изгнанник…
— Благодарю вас, сударь, — сказала Либусса. Мы вышли уже из дворца и стояли теперь у кареты. Едва ли не с неприличной поспешностью господин Андреа пожелал нам «доброй удачи» и вернулся к несчастному своему принцу.
— Молдавский квартал — один из двух самых опасных в городе, — проворчал Клостергейм.
— И чем же он так опасен? — полюбопытствовал Сент-Одран, который знал всю воровскую кухню половины Европы.
— Подобно некоторым районам Майренбурга, он управляется как отдельное самостоятельное королевство. Вы сами видели, что этот принц не уделяет вообще никакого внимания своим подданным. Господин Реньярд — абсолютный монарх в Малом Граде. Он — потомок той демонической расы, которую сокрушили византийцы, когда впервые пришли в этот город. Он питает к ним мало любви, как, впрочем, и к тем, кто хоть в чем-то схож с ними.
— То есть, может так получиться, что он нас не примет? — спросила Либусса. Мы уже сели в карету, и кучер погнал лошадей.
— Разве что если ему предложить что-то ценное, тогда, может быть… — Клостергейм облизал губы белым своим языком. — А что есть у нас ценного? Воздушный корабль?
— Который вам не принадлежит, а значит, не вам им и распоряжаться, — резонно заметил Сент-Одран. — Как-то мне странно, что вы пустились в подобное путешествие с пустыми руками. — Об украденном нашем золоте шевалье скромно не упомянул.
— За сколько талеров можно купить Грааль? — Либусса моя не скрывала презрения. — Нам нужно ехать прямо туда, к молдаванам. Главное, чтобы Грааль был у Реньярда. Может быть, он и вовсе его не ценит. Маленькая глиняная чашечка, вы говорили?
Клостергейм кивнул.
— Выделанная руками Лилит во имя конечного торжества человечества над своею природой, над велениями Бога и Сатаны. Маленькая глиняная чашечка. Лекарство от Боли Мира.
Владея ею, можем мы бросить вызов Люциферу. Или же заключить с ним сделку…
— Все это мы уже слышали, сударь.
Он все еще верил, что Либусса помогает ему осуществить его планы.
— Лилит ее звали. Я его видел, Грааль, давным-давно это было. Видел, но не узнал. А когда я узрел Грааль еще раз, он был в руках у фон Бека. Сатана вернул мне душу. — Он отвернулся и уставился в окно кареты. — И прогнал от себя, заключив меня вновь в это тело! Грааль же освободит меня. — Тут он нахмурился. — Я не узнал ее. — В тот момент предстал предо мною весь хладный ужас олицетворенного Чистилища. Отвращение и сочувствие разом нахлынули на меня.
Либусса, однако, проявляла лишь раздражительное нетерпение. Казалось, она едва сдерживает себя, чтобы не влепить Клостергейму пощечину. Она даже тихонечко зашипела. Взгляд ее метнулся с моего лица на лицо Сент-Одрана, потом на Кочевника.
— Я обманулась в своих ожиданиях, ибо я полагала, что Грааль должен быть величайшим из городских сокровищ, — сказала она. — Выставленным на всеобщее обозрение.
А теперь нам придется рыскать за ним по бандитским притонам. Кто-нибудь знает жаргон этой братии Rotwelsch? — Ей достаточно часто приходилось бывать в местах, где быстро она научилась тому, что у каждого братства разбойников есть свой особый тайный язык и что жизнь твоя зависит в большинстве случаев от того, знаешь ты этот язык — пусть даже самую малость — ли нет. В Испании этот язык называют Germania, в Неаполе-Gergo, в Лондоне-Cant.
— Я знаю немало местных всякий говоров, — ответил я. — И Сент-Одран тоже.
Этого ей хватило.
— Тогда немедленно едем туда. Я рассчитывала, что к теперешнему моменту он будет уже у меня в руках. Время не ждет.
— Когда метафизика выступает на первый план, о делах приземленных обычно никто уже не вспоминает, ваша милость. — В голосе Сент-Одрана явственно прозвучала насмешка.
Она одарила его убийственным взглядом. Он умолк, не раскаявшись, однако, в своих словах, и улыбнулся с таким видом, словно его представления о мире разом вдруг подтвердились. Либусса моя отвернулась, чтобы не видеть шевалье; она была явно недовольна собой, словно в своем превосходстве она придала слишком большое значение ненадежному миру, который не оправдал возложенного на него доверия. Я тоже от души забавлялся, хотя никак этого не показывал. Клостергейм был угрюм, но настроен явно решительно, потому что он знал уже, как бороться и как проигрывать. А жизненный путь герцогини, как я понимаю, сопровождался по большей части, как говорится, неумолимым успехом. И теперь, когда ожидания ее не оправдались, она себя чувствовала преданной, и при этом ей некого было винить.
— При общении с господином Реньярдом дипломатичность нам тоже не помешает, — заметил Клостергейм.
— К ней-то мы и прибегнем, сударь, — сказала Либусса, а потом обратилась ко мне:
— Я знаю, вы должны обладать неким чутьем на Грааль. Неужели ничто вам еще не подсказывает, где искать его?
— Ни щепоточка, мадам. Вы что же, меня принимаете за какую-нибудь разновидность оккультной ищейки?
Госпожа моя смягчилась.
— За уникальную и превосходную ищейку, мой дорогой.
— Между мною и этой чашей не существует каких-то особых уз. Никакого сродства, — решительно повторил я.
Клостергейм резко подался вперед.
— Вы просто не осознаете еще свою силу, свои возможности.
— Я не компас и не секстант ни в одном из миров. Даже чувство пространства у меня никогда не было слишком уж развитым. Я вообще ориентируюсь плохо, поверьте мне!
— Клостергейм только имел в виду, что вы узнаете чашу, когда она будет рядом, — примирительно проговорила Либусса. — Разве Грааль не меняет форму? Не скрывается под личиной?
— Хамелеон среди чаш. Пивная кружка, наделенная чувством и разумом! — Я уже насмехался в открытую. Хотя слова ее говорили о легковерии, сие ничуть не охладило страсти моей и любовного пыла. Но при том словно тяжелое бремя спало вдруг с моих плеч. — О мадам, когда вступаешь в terra incognita, что может быть хуже неправильной карты и бесполезных инструментов?! Клостергейм высунулся в окно и крикнул кучеру, чтобы тот вез нас в молдавский квартал. Тот крикнул в ответ:
— У меня нету распоряжений от князя Мирослава. Я могу довести вас только до Обелиска, сударь. Он обозначает границу района. Но я никак не могу рисковать имуществом хозяина и соваться с каретою в Малый Град!
— Хорошо, стало быть, до Обелиска. — Клостергейм вновь уселся на место. — Ну что, друзья, будут какие-нибудь предложения? Как станем действовать?
— Я на это не подряжался, — заявил Сент-Одран, не скрывая своего отвращения. — Я вернусь вместе с каретой и поставлю хозяина нашего в известность относительно ваших планов. По крайней мере, если вам нужна будет помощь, он сможет вам ее обеспечить.
— Вы не можете бросить нас. Нам нужен переводчик, — сказала Либусса тоном, не терпящим возражений.
— Вы надо мною невластны, мадам.
— Я немножко разбираюсь в бандитских жаргонах, — вызвался я.
— Хорошо, — заключила она. — Как вам будет угодно, Сент-Одран. — Она с подозрением покосилась на него, так что шевалье не выдержал и рассмеялся вслух.
— Не бойтесь, миледи. Никуда я не денусь, не улечу в неизвестном направлении, пока партнер мой с вами. Но, разумеется, если только я не узнаю, что его нет в живых или что дружба наша больше ему не нужна.
Карета ехала теперь по каким-то темным закоулкам, освещенным только редкими фонарями на стенах или отблесками пламени свеч, что вспыхивали за окнами. Вскоре мы остановились на шумной рыночной площади, где торговцы и лавочники зычными голосами зазывали покупателей. Здесь было светло: горели факелы и масляные лампы, сигнальные фонари, жаровни и свечи, создавая причудливое смешение света. Пахло жареной рыбой, колбасками и кислой капустой, дешевым элем и джином по пенни за кружку. Какие-то проходимцы в латанных-перелатанных сюртуках пререкались с торговцем, пытаясь сбыть ему краденые ковры. Здоровые дядьки в высоких бобровых шапках с дубинами подмышкой прохаживались по площади, с этим аристократическим высокомерием поглядывая на нищих художников, что увивались вокруг. Я сразу смекнул, что это за базар — не просто место, где собираются воры на сходку, но еще и нейтральная территория, граница, где уголовный мир встречается с честным предпринимательством и приходит с ним к некоему компромиссу к обоюдному их удовольствию. Такие места существуют на границе воровских кварталов во всяком большом городе, и их иногда называют даже «на свиданке, что точно весьма соответствует их назначению. Имелись здесь и ломбарды, и одиночные перекупщики, специализирующиеся исключительно на скупке краденого. Франты из вонючих трущоб, разодетые в этакие „изысканные лохмотья, часто под руку со своими подружками (увешанными, как и их кавалеры, грязными лентами и изодранными кружевами) тащили на рынок товар, сюда же стекались грабители, и карманники, и мошенники всех мастей.
У подножия Обелиска — черного гранитного блока высотой в сотню футов, изукрашенного потертым, почти уже неразличимым барельефом и какими-то таинственными письменами — все пространство заставлено было плетеными корзинами, повозками, ручными тележками, мешками, коробами и прочими необходимыми атрибутами суматошного рынка. Мы вышли на площадь (Клостергейм — с этакою небрежностью, я — с показною дерзостью, и Либусса — с некоторой опаской), оставив Сент-Одрана в карете. Он сказал, что извиниться за нас перед князем Мирославом. Кажется, он действительно беспокоился за меня, и я старался держаться так, чтобы хотя бы слегка поунять его страхи. Следуя за Клостергеймом, который указывал путь, мы вышли в квартал узеньких переулков, что подходили вплотную уже к Малому Граду. Здесь, как я понял, селились честные бедняки и располагались дешевые лавочки и шумные пивные; какие-то люди из самых низов с озабоченным видом спешили по своим делам, не обращая на нас никакого внимания. Но чем дальше мы углублялись в лабиринт закоулков, тем недружелюбнее становились взгляды местных, направленные в нашу сторону.
Причем, внешний облик людей на улицах тоже менялся: шлюхи, мошенники самого низменного пошиба, мелкие воришки…
Трупная бледность Клостергейма и черты его, схожие с черепом, сослужили нам хорошую службу. Ни один негодяй, направлявшийся было к нам с вполне определенными намерениями, застывал на месте, едва увидев устрашающий лик нашего мрачного спутника. Также, я думаю, их останавливал необычный, прямо скажем, вид нашей тройки и то еще, что мы шли решительным шагом, плечом к плечу, не выражая ни малейшей боязни. В случае чего, рассудил я, мы притворимся, что нам надобно повидаться по важному делу со здешними „блатарями“ — сливками преступного общества. Я очень надеялся, что говорят они на том же жаргоне, которому мне пришлось обучиться за годы скитаний, когда я и сам промышлял на большой дороге.
Когда мы уже приближались к границам Малого Града, дорогу нам преградило шесть или семь молодцов с пистолетами, саблями и ножами, причем оружия на них всех висело больше, чем в витрине оружейной лавки; мрачные их лица были почти неразличимы в тени широкополых шляп, только зловеще сверкали глаза. Их предводитель, обезьяноподобный юнец почти при полном отсутствии подбородка, но зато при бороде, что топорщилась на щеках, вызывая не слишком приятные ассоциации с пережеванными мясными жилами, обратился к нам с таким заявлением:
— Кнацайте, кореша, эко нам подфартило, гузно у бутончика знатное разложить в самый раз. А бобров хомутнуть и свалить.
Я с облегчением обнаружил, что понимаю каждое слово. (Но даже если бы не понимал, то догадаться было бы нетрудно, поскольку они собирались нас с Клостергеймом прирезать, а Либуссу забрать себе на потеху.) Я ответил ему так:
— Не крути понты, брат. Узнаю боковика на заставе, экий ты все же укроп — на своих наезжать дружбанов с торняка, как бы прокола не вышло.
Моя краткая речь произвела на него впечатление. Он отсалютовал мне, прикоснувшись двумя пальцами к полям своей шляпы, и, осклабившись, отступил, освобождая дорогу.
— Ошибочка приключилась! Едва корешей не вмочили, вот был бы облом!
Потом он спросил, чем он может быть нам полезным. Я ответил, что мы ищем господина Реньярда, чтобы засвидетельствовать ему наше почтение прежде, чем мы приступим к „работе“. В данный момент мы испытываем нужду в средствах, и поэтому нам не терпится взяться за дело как можно быстрее. Кажется, мне удалось убедить разбойников своею цветистой легендой, каковую я позаимствовал больше из книг, нежели из воспоминаний о бурном моем прошлом, но эта рыбка, как я знал прекрасно, всегда ловится на ту наживку, что поярче. Они подозвали еще одну шайку вооруженных до зубов головорезов, которые стояли неподалеку на пороге таверны и обсуждали, где пиво лучше: здесь или в „Розе и компасе“. Нас представили им как знаменитых „рыцарей большой дороги“, и трое юнцов, впечатленные явно нашим близким знакомством с господином Реньярдом, — а из речи моей можно было бы заключить, что он самый близкий наш друг, — вызвались проводить нас.
— Лис обретается в „Распазиане“, что на Оропской. Речь ведет с урлаками зелеными. Отшаландрим вас в лучшем виде.
Итак, следуя за молодыми разбойниками, которые с важным видом расчищали для нас дорогу, мы углубились в извилистые закоулки, что образовывали запутанную сердцевину этого бандитского лежбища. Наконец выбрались мы на огороженную со всех сторон площадь, залитую оранжевым светом звезд, что обнаруживал полуразвалившиеся стены, покрытые лишайником и плющом, слепые окна без стекол, просевшие крыши. В центре ее располагались остатки когда-то ухоженного скверика, который разросся теперь до полудикого состояния, хотя сохранял еще линии первоначального своего плана. Узкий проход между хаотичным сплетением вянущих первоцветов и олеандра вывел нас на ту сторону площади к громадному обветшавшему строению, сложенному наполовину из бревен, наполовину — из кирпича, причем нижние этажи его явно сооружены были в доисторическую эпоху. Вывеска-первая встреченная нами в Майренбурге вывеска, оформленная на манер алфавита кириллицы, — сообщала, что развалина эта есть Распазиан: напитки высшего качества и легкий ужин. Вывеску освещали два тростниковых факела, прикрепленных на столбах, что стояли по обеим сторонам от входной двери, и только дрожащее пламя их выдавало присутствие здесь людей. Провожатые наши в нерешительности застыли на пороге под дрожащим мерцанием факелов, неуклюже схватившись за рукояти мечей. Глаза их забегали. Молодцы наши пытались изобразить этакую небрежную беспечность, но это у них выходило весьма неловко и даже комично. Они, безусловно, до смерти боялись своего короля.
— Странно даже, — шепнула мне Либусса, — что такой важный принц держит двор свой в захудалой харчевне!
— Он здесь принимает бандитскую свою братию и разбирается с теми, кто нарушает их воровские законы, — ответил я ей. Мы шагнули было к двери, но тут один из юнцов, в засаленном котелке, удержал меня за руку. Второй быстро спустился по выщербленным каменным ступеням, что вели к двери в подвальный этаж, выстучал по двери этой какой-то замысловатый условный сигнал, потом отступил и, встав где-то на середине лестничного пролета с видом наполовину вызывающим, наполовину извиняющимся, принялся ждать. Почти немедленно дверь распахнулась, и на пороге встал здоровенный детина в грязной и проржавелой кольчужной рубашке из тех, что носят солдаты турецкого войска. Этот внушительный „турок“ шагнул вперед к подножию лестницы и прогрохотал, зловеще поводя глазами:
— Фролих. Никак фраеров привел, а чего сразу не мастернул?
— Все ништяк, не выламывайся, — ответил ему юнец примирительным тоном и ткнул большим пальцем в мою сторону. — Этот копченый бухтин, он — блатарь, только косит под бобра. Все приличные люди. Братва с торняка. Дружбаны бондаря, ты их к нему и пришвартуй.