Чтение 25–й страницы книги ~Ричард Длинные Руки

Ребенку надоело сидеть без дела, дети и собаки не могут долго сосредоточиваться на чем-то одном, пропищал над ухом:

- Все, я полетел обратно! А то мама будет волноваться.

- Лети, - ответил я рассеянно. Спохватился, сказал доброжелательно: - Скажи маме, что ты молодец. Я твоими успехами очень доволен.

- Скажу! - раздался удаляющийся писк. - Все перескажу...

Назад я тащился, отыскивая дорогу то на ощупь, рано чадо отпустил, то нес, прижимая к пузу, коптящий, как подбитый самолет вермахта, светильник. Добирался, казалось, всю ночь, ступеньки забодали, как лента Мебиуса, пришел к себе чуть ли не под утро, завалился в постель, а утром, разлепив глаза, не сразу понял, почему я весь в паутине, как заботливо упакованная пауком на черный день жирная осенняя муха.

На пальце колечко, сиротливое такое, обыденное, единственное подтверждение, кроме паутины, что не во сне бродил по закромам феодала. На всякий случай я попробовал тереть, как Аладдин лампу, дул на ободок, пытался в отражении увидеть будущее, так вроде бы гадают ясновидящие, даже лизнул - в детстве проверял, заряжены ли батарейки, но за язык не пощипало, даже не примерз, как на морозе, никакой реакции, абсолютно нейтральные камешки, нейтральный металл.

Дверь приоткрылась, я вспомнил, что во сне уже слышал этот скрип, заглянула лохматая голова, голос спросил робко:

- Завтрак подавать?

- Да, - сказал я. - А что, без меня так и останетесь голодные?

Он ответил испуганно:

- Но как же за стол без вас?

- Ах да, я же отец народа... Распорядись, чтобы подали сразу горячее, а я пока умоюсь, привычки у меня такие вот дикие.

За столом в ожидании сидели Сигизмунд, Зигфрид, Гунтер с Ульманом и Марк, который сенешаль. Едва я вошел, все начали переглядываться, пошли ухмылочки, я сказал предостерегающе:

- Не надо про красные глаза и поцарапанную спину! Я же признался честно, как на исповеди, у меня причуда такая: всю ночь не сплю, спину себе царапаю... В следующий раз не ждите, а то суп остынет.

Я сел, они дружно взяли ножи, и, едва я отрезал себе ломоть мяса от зажаренной туши, сразу же пошел стук, чавканье, плямканье, сопение, хрюканье. Зигфрид поинтересовался с набитым ртом:

- Какие будут делы на сегодня?

- Посмотрим границу с владениями Волка, - сказал я. - Крестьяне жалуются, что с той стороны часто являются всякие разбойники, грабят, обижают, даже насилуют. Вроде бы не столько разбойники, сколько крестьяне самого Волка.

Зигфрид вскинул брови.

- А что мы можем сделать? Это почти полсуток пути отсюда. Если не больше.

- Посмотрим, - ответил я неопределенно. - На месте решим.

Выехали втроем, я взял с собой только Гунтера и Ульмана, а Зигфриду и Сигизмунду велел охранять замок. Оба и гордились честью, и кривились, что еду без них, но разорваться нельзя, а охранять замок в самом деле немалая честь.

Мы миновали мост, выдвинулись из-за холма, и мне почудилось, что алая заря упала на землю: сколько глаз хватает, земля яростно красная, пурпурная, огненная - это цветут маки, сочные, огромные, тесно прижатые друг к другу, не видно ни земли, ни даже зеленых листьев, только огромные, распахнутые навстречу такому же красному небу лепестки.

Я осматривался ошалело, в лицо ударил густой ароматный ветер, через минуту уже чувствовал, что нажрался, как свинья, до отвала, сладких ароматов цветущих яблонь, груш, вишен, уловил знакомый густой запах цветущего клевера, вон сколько над ним пчел, а чуть поодаль колышутся зеленые хлеба, там тоже все цветет и пахнет...

Дорогу перегородило огромное стадо гусей, толстых, важных, идут, гогоча, важнее, чем какие-то феодалы, Рим спасли, а феодалы шнурки сами не завяжут, оруженосцев держат...

- Не бедно живете, ваша милость, - заметил Гунтер.

- Это здесь, - ответил я, - а что в этой деревне, как ее...

- Большие Печенеги, - подсказал Гунтер.

- Да, Печенеги. Если там все разграбили, придется серьезно браться за этого Волка...

- У Волка впятеро больше людей, - предостерег за нашими спинами Ульман. - И на сотни лиг у него родня на родне!

Ехали через леса, луга, по широкой дуге обогнули озеро, лишь к обеду добрались до крохотного села, но это оказалось не село, а хутор от Больших Печенегов. Кони у Гунтера и Ульмана притомились, пришлось спешиться, дать отдохнуть, покормить, а когда выехали, солнце уже клонилось к закату.

Время от времени я спохватывался, вспоминая о кольце богов, принимался тайком от Гунтера и Ульмана вертеть на пальце, тереть, постукивать по нему ногтем, ловить на него солнечные лучи или пускать им зайчики. Все бесполезно, похоже, батарейки истощились, а если и сохранилась капля энергии, то как заставить проявить себя... Почему в шкатулку не положили мануал юзера? Или кольцо взяли, а пухлый том инструкций оставили?

Глава 8

Далеко впереди виднеются хатки, наберется около сотни, большое и богатое село, на такое не просто напасть и ограбить. По дороге мы нагнали огромное стадо, возвращающееся с пастбища, на околице женщины разбирали коров, уводили, все показались мне дородными, как женщины, так и коровы, но в то же время тревога поселилась на лицах, а во взглядах, что бросали на меня, я видел откровенный испуг.

Гунтер посматривал на солнце, а Ульман громыхнул за спиной:

- Придется ночевать...

Гунтер приподнялся в седле, прокричал зычно:

- Где здесь дом старосты? Отвечать быстро, пока его милость, сэр Ричард Длинные Руки, которому принадлежит эта деревня со всеми землями, лугами, пашнями и народом с живностью, не рассердился и не начал вешать вас... деревья здесь, смотрю, высокие!

Народ начал поспешно опускаться на колени, многие указывали через головы на удаленный дом, добротный, с хорошей крышей, где вертелся деревянный флюгер.

Ульман первым погнал туда коня, мы с Гунтером подоспели, когда он спешился и вошел в дом.

Еще у крыльца мы ощутили сильный запах ладана, воска, горящих свечей. В передней комнате слабо горят три свечи, из второй доносится монотонное бормотание. Я остановился в дверном проеме - тяжелый застойный воздух не пускает дальше, - в бормотании с трудом распознал молитву о здравии и выздоровлении. На широкой кровати лежит укрытый по грудь старец, борода поверх одеяла, седые волосы в красивом беспорядке падают на плечи и рассыпались по несвежей подушке. Рядом с ложем сгорбленный парнишка монотонно читает толстую-претолстую книгу.

Ульман оглянулся, Гунтер шагнул мимо меня, сказал громко:

- Доброго здоровья! Захворал или как?

Мальчишка вздрогнул, умолк. Старец смотрел просветленным взором, а когда заговорил, голос был чистый, сильный и тоже просветленный, исполненный светлой радости:

- Хвала господу, здоров! Все в руке господа, он дает и отнимает... Да продлится царствие его, да расточатся врази его, да бежит от лица его ненавидящий его, да исчезнет, яко дым...

Я отступил, кивнул Гунтеру. Ульман выдвинулся за нами, спросил непонимающе:

- А что с ним?

Я отмахнулся.

- Истину ищет. Пусть, тут уж ничего не сделаешь...

Со стороны озаренной закатным солнцем околицы брел босой мужик средних лет, длинный, костлявый, волосы черные с проседью. Солнце светило ему в спину, голова и плечи казались залитыми кровью, а лицо оставалось в тени, прямо исчадие зла. На меня бросил острый взгляд, помедлил, я не сводил с него глаз, еще раз посмотрел, очень нехотя поклонился, но опять же не подобострастно, а с ленцой, с чувством собственного достоинства. Я спросил у Гунтера:

- Это кто?

- Разбойник, - ответил Гунтер нехотя. - Мигель Сорока.

- Разбойник? А почему не на дереве?

Гунтер буркнул:

- Своих не грабит.

- А, - сказал я понимающе, - двойные стандарты! Знакомо, знакомо... И чем еще знаменит этот Робин Гуд хренов?

Он пожал плечами.

- Да так... Не влезает в дела деревни, но когда вмешивается, то его слушают больше, чем старосту. К тому же помогает вдовам и сиротам.

- Из награбленного? Легко приходит, легко уходит.

Благородный разбойник уже прошел, я свистнул, он оглянулся, я поманил пальцем. Он подошел с той же рассчитанной медлительностью, чтобы не уронить себя в глазах сельчан, все видят, но в то же время не слишком медленно, чтобы не вызвать мой феодальный гнев. Волосы всклокочены, морда опухшая, видать, неплохо погулял вчера, да и ночью продолжил, если весь день еще тот видок, но даже в таком виде это ястреб среди перепелок, вон как поводит по сторонам хищным крючковатым носом.

- Слушаю, ваша милость, - проговорил он.

- Ты мне не нравишься, - сказал я, - как и я тебе. Но здесь освободилось место старосты. Придется тебе занять это место.

Он поклонился, в серых холодных глазах удивление, крестьяне вокруг застыли. После паузы он спросил осторожно:

- Ваша милость, вы, похоже, ошиблись... Староста жив, его почитают...

- Я его тоже почитаю, - прервал я.

- Вы, наверное, тогда хотели назначить Ганса Мюллера, а я... я не совсем подхожу...

- Мне подходишь, - сказал я еще резче. - В деревне должен править человек, которого не только уважают, но и слушаются. Мне не так уж и важно, кто как поклонится. Мне важно, чтобы налоги собирались вовремя, чтобы был порядок, деревня была защищена от разбойников... а если самим будет трудно, чтобы вовремя просил помощь из замка. К сожалению, мы далеко, сразу помощь прислать не можем, так что учитесь отбиваться на месте...

Гунтер напомнил:

- Это же крестьяне, ваша милость! Им не дозволено дома иметь серьезное оружие.

- Теперь дозволено, - отрубил я. Глаза Мигеля расширились, я сказал громче: - Делайте луки, собирайте отряды для самообороны. Кому позволит достаток, пусть покупают мечи, доспехи. Меня не ущемит, если у кого-то из вас доспехи окажутся лучше, чем у меня. И отнимать не стану. Потом, когда я укреплюсь, смогу помогать вам больше, а сейчас защищайтесь сами. А ты, Мигель, сумей организовать народ так, чтобы любую шайку разбойников сразу же перебили, как хорьков, что лазают за курами! Сколько у разбойников народу? Трое-пятеро? А здесь сотни две мужиков, верно?

Гунтер отъехал на пару минут, вернулся сияющий, подмигнул Ульману, а мне сообщил очень почтительно:

- Раз уж придется здесь заночевать, я осмелился взять на себя решение, где разместиться...

- Ну-ну, - сказал я с подозрением. - Конечно же, молодая вдова и две спелые дочки?

- Три, - ответил Гунтер и добавил льстиво: - Все-то вы, ваша милость, знаете!

Ночь прошла спокойно, ибо Гунтер отрядил десяток крестьян на ближайший пруд, чтобы стегали длинными прутьями по воде, а то лягушки жутким кваканьем не дадут господину спать. Перед сном я позанимался с кольцом, пробовал показывать его луне, дул на него, дышал, даже совал палец в рот, но колечко даже не нагрелось.

Утром мы перекусили - жители деревни постарались, - приняли несколько жалоб, Гунтер уже нетерпеливо посматривал на поднимающееся солнце.

- Ваша милость, если хотим вернуться засветло...

- В дорогу, - сказал я твердо.

Назад мчались то галопом, то рысью, в полдень дали небольшой отдых коням во встреченном селе, пообедали, я повертел кольцо так и эдак, попробовал одевать на другие пальцы, все проделывал тайком, мои бравые спутники сочтут прибитеньким, любая магия должна быть зрима, неудачников никто не любит, а подчиняться им и вовсе зазорно.

Солнце перешло на западную часть неба, когда вдали показался мой величественный... - нет, величественный слабо подходит, я видел и повеличественнее, но мой замок грозен, неприступен, от него веет злой мощью.

Кони наддали, под копытами звонко прозвенели каменные плиты моста. С ворот нас увидели издали, загодя отворили калитку. Челядины выходили навстречу, с любопытством рассматривали, уже не страшась нового повелителя. Конюхи приняли наших коней, повели, охлаждая, по кругу.

Мне придержали стремя, я слез, чувствуя, как застыло тело, пошел в дом. На ступеньках догнал Сигизмунд, лицо встревоженное, спросил:

- Как поездка?

- Все хорошо. А что у вас, ты чего такой взъерошенный?

Он шел рядом, запинался, бледный, с красными от бессонницы глазами.

- Ведьма, - выдавил он. - Ведьма из Беркли...

- Что с нею?

- Двери церкви в полночь слетели с петель! Полчища демонов ворвались, учинили бесчинства! Сорвали и вторую цепь, но третью как ни грызли, как ни дергали - не смогли. Всю ночь в замке никто не спал, везде горели свечи, мы читали "Пресвятая Дева, радуйся", а когда под утро прокричал петух и они ушли, в церкви дышать нечем от вони и нечистот...

Мы шли по коридору второго этажа, я выглянул из окна, возле церкви снуют люди с одноколесными тачками в руках, из зияющего проема с натугой вывозят заполненные чем-то зеленым, по земле тянутся следом зеленоватые струйки слизи.

- Черт бы их побрал, - сказал я в сердцах. Сигизмунд спросил со страхом:

- Что этой ночью будет?

Я отмахнулся.

- Увидим. Вели наполнить бочку теплой водой, а если не приготовят хороший ужин, пока буду купаться, я их всех самих отдам дьяволу...

Сигизмунд отступил, исчез, а я подумал с подловатым чувством, что хорошо все-таки быть феодалом. Самое правильное слово - вождь, ибо я, как уже говорил, и прокурор, и адвокат, и судья. Мое слово - закон. В самом деле хорошо...

Я плескался в теплой воде, усталость медленно вымывалась из тела, взамен навалилась сонливость, а я так привык взбадриваться чашечкой крепчайшего кофе...

После сытного ужина выглянул еще раз в окно, дверь уже навесили, кузнец торопливо прилаживал громадный металлический засов, словно священник будет держать оборону от Субудая. Во дворе тихо, так что завалился в постель, натянул одеяло до подбородка, начал подремывать... не помню, успел заснуть или нет, но за окном со стороны двора раздался треск, ужасающий рев, от которого похолодела кровь в жилах, а потом с точки замерзания рванула сразу к точке кипения. Да какого черта, феодал я или не феодал? Мое это хозяйство или не мое? Шум после одиннадцати запрещен, дабы к утру все были высланы и бодры, так что кто смеет...

Я вскочил, руки поспешно отыскивали одежду. Доспехи натягивать не стал, опоясался только мечом в ножнах и побежал вниз. Еще сбегая по лестнице увидел кучу народа, теснятся у раскрытых дверей, жадно и опасливо следят за происходящим во дворе, словно там сшиблись два мерина, в смысле "мерса", или горит автобус с богатыми иностранными туристами.

Зигфрид, уже в полном вооружении, тут же бросился за мной, даже иной раз старался опередить, но не слишком усердствовал, так что я добежал до церкви первым. Ворота на земле, сорванные с петель, покореженные страшным ударом, словно удар бревна тарана пришелся в самую середину. Обе половинки оплавлены, металл потек, гротескно исказив барельеф крылатого архангела. В воздухе сильный запах гари, из самой церкви бьет трепещущий свет, словно от гигантской электросварки.

Я вбежал с поднятым мечом, ноги мои почти подломились, стали ватными. Перед гробом покачивается на коротких ногах чудовищный зверь, похожий на свежесваренного рака. Красный и пышущий жаром, но вдвое выше меня ростом, втрое шире и наверняка впятеро тяжелее, это чувствуется в его движениях, его реве, так ревела бы ожившая гора.

Я услышал страшные слова, от которых задрожала земля:

- Я твой хозяин, с которым ты заключила договор, продав душу! Повелеваю, выйди ко мне, твой срок истек.

Он умолк, переводя дыхание, я только слышал его сопение, а из каменного гроба через просверленные дырочки донесся слабый голос:

- Не могу... я связана...

Красный гигант прогрохотал:

- Я развяжу тебя на твою погибель!

Он сделал, движение ухватиться за последнюю цепь, но заметил меня, быстро повернулся. Он в самом деле был похож на рака, в таком же плотном панцире, только этот панцирь выглядел попрочнее рачьего. Гигант уставился на меня злобно, пасть раскрылась, среди пляшущих языков огня я увидел острые и длинные зубы.

- Кто смеет...

Я сказал твердо, сдерживая сердцебиение:

- Это ты как смеешь? - голос дал петуха, страшно, но на меня смотрят от дверного проема Сигизмунд и куча народа, среди которого я боковым зрением вычленил Гунтера и Ульмана. - Я - Ричард Длинные Руки, рыцарь и паладин, хозяин этого замка! Отвечай, тварь, или я поступлю с тобой, как с разбойником и вором!

Красный гигант проревел:

- О, еще и паладин? Давно не встречал паладинов! Тогда прибегаю к твоему суду, паладин! Яви справедливость. Суть дела в том, что...

Я прервал:

- Суду все известно. Мене, текел, фарес! Забирай!

Я шагнул к гробу, одним ударом перерубил цепь. Гигант ликующе взревел, огромная лапа сбросила каменную крышку, как перышко. Я увидел перекошенное жутким страхом лицо женщины, она уже не казалась ни величественной, ни красивой. Страшно закричала, завизжала, взмолилась, но огромная лапа выдернула ее, как тряпичную куклу. Ведьма продолжала вопить, искаженное смертным ужасом лицо становилось старше и старше, покрывалось жуткими морщинами, серой кожей, щеки отвисли, нос вытянулся и загнулся крючком.

С мечом в руке я вышел вслед за дьяволом. На залитом лунным светом дворе глухо бил в каменные плиты копытом огромный черный конь с красными горящими глазами. На мгновение я подумал, что гость из преисподней спер моего коня, конокрад чертов, потом с ревностью заметил, что его конь все же малость крупнее. Дьявол швырнул ведьму, ее тело описало длинную дугу и с хрустом напоролось на длинные острые шипы, торчащие из седла и широких кожаных ремней сбруи. Хруст длился, плоть пропускала через себя шипы все глубже, ведьма визжала, вопила, стонала, заклинала. Красный гигант вскочил в седло по-скифски, не касаясь стремян, конь заржал, из пасти выметнулась оранжевая струя огня, надо проверить, а вдруг и мой тоже умеет, простучали копыта, они исчезли, во двор начали выбегать из дома челядины.

Из церкви вышел, шатаясь, священник. Челядины метнулись к нему, подхватили под руки, но удержать такую тушу непросто, помогли опуститься на колоду для рубки дров.

Священник хватал широко раскрытым ртом воздух. Я приблизился, сказал сочувствующе:

- Дышите глубже, падре... Отдаю дань вашему мужеству! Вы стойко дрались с этим... этим исчадием.

Священник спросил меня горестно:

- Почему?

- Почему забрал ее душу?

- Сэр Ричард, - произнес он слабым задыхающимся голосом, - почему вы отдали ее душу дьяволу на вечные муки?

- А потому, - ответил я зло. Увидел, что вокруг собираются челядины, прислушиваются с жадным любопытством, тут же Сигизмунд, Зигфрид, Гунтер, Ульман, Марк-сенешаль, все смотрят с ужасом, как на пособника дьявола, прокричал рассерженно: - Потому что я - паладин! Паладин - значит, за справедливость! Понятно? За справедливость, а не просто за наших, как обычный рыцарь! Рыцарь за своих даже в том случае, если свои - сволочи, а паладин... для паладина все люди - наши! Для вас новость, что за преступления злодей должен быть наказан? На этом общество держится, иначе - снова в стаю зверей, дерущихся за кусок мяса! Справедливость в том, что каждому да воздастся - так завещал Христос! Каждому по заслугам. Никто не должен увильнуть от расплаты за злодеяние, иначе вера в справедливость закона... и даже вера в господа будет подорвана! Эта женщина обманом и подлостью завладела большим богатством, за свои успехи и красоту платила жизнями близких ей людей... и что же? Стоило ей покаяться - и все будет прощено? Разве это справедливость? Кто так говорит, тот вредит делу Христа! Это потакание беззаконию, потакание преступлениям! Зато если кара будет жестокой, то вы, видевшие суровость и неизбежность, призадумаетесь: стоит ли за мелкие богатства расплачиваться так жестоко? Не лучше ли жить честно и по законам? Подумайте над тем, что я сказал! А потом скажете, надо было защищать эту женщину от наказания или нет!

Я отвернулся от священника, толпа в страхе попятилась, меня трясло, я чувствовал такой прилив адреналина, что вот-вот разнесет в куски, будто наглотался взрывчатки. Я сам не понимал, почему такая ярость, потом сообразил, что это же я ору на всю дошедшую до моих дней дурацкую систему.

У дверей донжона меня догнал Зигфрид, я ощутил на плече его крепкую руку. Это было необычно, раньше он не смел хватать меня так бесцеремонно.

- Сэр Ричард, - сказал он настойчиво, - прошу вас, посмотрите!

У входа в оставленную мною церковь Сигизмунд стоял на коленях перед священником, а он, сидя на колоде, медленно осенял его крестным знамением, что-то говорил, лицо гневное, в глазах огонь.

- Что делать, - сказал я со злостью, - не могу же я сказать Сигу, чтобы не слушал! У нас демократия. Хоть и военная.

- Священник говорит очень убедительно, - сказал Зигфрид.

Голова от усталости начала трещать, я морщился, спросил грубо:

- Ну и что? А ты почему не послушал?

- Я проще, - возразил Зигфрид. - Истины церкви - великие истины, но тяжело их нести всю жизнь. Я время от времени грешу, потом каюсь. И снова грешу. А Сигизмунд старается прожить вообще без греха...

- Обломится, - буркнул я. - Вот будет разочарование... Зигфрид, у меня был такой тяжелый день! Я всю задницу отбил в седле, с утра не слезал! В голове как будто черти молотками стучат. Я пойду спать, а ты здесь последи, чтобы никаких митингов протеста и голодовок, хорошо?

Хорошо, мелькнула мысль, что никто даже не подумал, что я убоялся дьявола. Все-таки в мою мощь и отвагу верят, это немало, надо пользоваться. Просто поняли, что мне глубоко безразлична судьба продавшей душу и получившей за это немалые блага. Кто продает совесть или совершает преступление, тот должен и расплачиваться, а если в самом деле существует место, куда дьявол уволакивает свои жертвы, а там на них воду возит, туда им и дорога. Только что-то не верится, что это тот самый дьявол, с которым я уже общался. Даже если предположить, что с каждым он ведет себя в меру его понимания, все равно концы с концами не сходятся. Дьявол как раз усиленно сует эти блага в наше общество и совершенно справедливо уверяет, что ничего за это не будет. Даже если мы пойдем жечь церкви и ломать распятия, он только порукоплещет и скажет что-нибудь о борьбе с мракобесием.

Я ввалился в спальню, рухнул на ложе, но сон не шел. Голова трещала сильнее, в черепе мелькало то искаженное мукой лицо страдающей женщины... а что, если я должен бы в самом деле встать на ее защиту? Милосердие - великое дело, мог бы и простить ее злодеяния... тем более что меня не коснулись, а чужие беды переносить нетрудно, даже как-то совсем легко переносить чужие несчастья... однако не будет ли милосердие к преступнице жестокой несправедливостью к другим, ведущим более праведную жизнь?

Ладно, с этим решили, хватит мерехлюндить. Но что это за такой дьявол, что совсем не прежний? Этот меня явно не знает. И даже не отличал от других рыцарей в железе. Одна из аватар того Великого и Ужасного Стратега? Или форма жизни, возникшая в результате ужасных катаклизмов, то ли естественных, вон их сколько летает по запутанным траекториям, убивая динозавров, топя Атлантиды, пугая оленей в стране Тунгусии и устраивая кратеры для туристов в Аризоне, то ли еще более естественных, то есть понятных человеческому уму, ибо нам гораздо понятнее, как два придурка в драке могут погубить мир, чем представить падающий с неба астероид...

Похоже, все-таки существует этот полупараллельный с нами мир, странный и причудливый, что живет по своим законам, но и вступает с нами в контакты. Простые поселяне именно его считают адом и раем, что понятно, наш мозг всегда предпочитает из сложных построений вылавливать самые простые, ясные и неправильные ответы.

Я некоторое время лежал, укладывая в мозгу еще и этого деревенского дьявола, простого и наглядного, таких же наглядных волосатых и вонючих демонов, вспоминал их отвратительный визг, хрюканье, горящие ненавистью глаза...

Итак, известно, что в прошлом существовала чрезвычайно высокая цивилизация. Технологическая, ибо трудно представить нетехнологическую, что натворила такое, да и есть уже доказательства, свидетельства. Даже то, что называется магией, всего лишь слабые отголоски подлинного могущества.

Где-то что-то пошло не так, грянул первый катаклизм... все-таки хочется верить, что астероид или что-то подобное. Ударил так, что едва не сорвал с орбиты. Магнитные полюса бегали по всему шарику, запад и восток сменялись не раз, земную горошину крутило и поворачивало, но удержалась на прежней дорожке, хотя, мне кажется, с земной осью что-то случилось. Недаром же говорят, что есть страны, где вечное лето, а есть, где вечная зима.

Люди все-таки выжили, хотя несколько поколений выросли вообще без солнечного света, тучи пыли и пепла закрывали небо. А ведь достаточно, как я уже говорил, всего два поколения не обучить читать и писать, и человечество скатится к каменному веку. Так что не удивительно, что к некоторым все еще исправным механизмам приходили волосатые парни с дубинами в руках, приносили жертвы, просили у синхрофазотрона удачной охоты на мамонта... ну, пусть не на мамонта, а на одичавших коров. Хотя если имела место радиация, то коровы могли вымахать и покрупнее мамонтов.

Конечно, при всех катаклизмах уцелели какие-то подземные бункеры, атомные станции или то, что пришло вслед за примитивной атомной или термоядерной энергией. Некоторые дали течь, имели место многочисленные мутации. Если какое-то племя поселилось возле работающей атомной станции, откуда в течение тысячи лет шла сильнейшая утечка радиоактивного вещества, то можно себе представить, какие мутации могли накопиться...

Ладно, это все понятно. Понятно, откуда все эти тролли, гоблины, огры и прочие эльфы. Понятно, что людей если и было сперва намного меньше, то все равно сумели отвоевать себе клочок земли, расплодились, начали теснить остальных, скопом зачислив в нечисть, которую надо уничтожать. И так уничтожали долго, медленно, тесня шаг за шагом, время от времени поднимаясь до таких высот овладения магией... если магией, а не супертехнологией, что снова то Великое Оледенение, то Огненный Дождь, то Звездный Вихрь...

Понятно даже то, что однажды люди очень серьезно раскололись на два враждебных лагеря. До этого они постоянно раскалывались на тысячи лагерей, постоянно нападали друг на друга, что иной раз вызывало настоящие катаклизмы для всей планеты, но теперь именно на два. И оба провозгласили, что построят на планете царство небесное. И оба решили стереть с лица земли всю нечисть.

Непонятно только, какую нишу занимает этот псевдодьявол, что уволок ведьму из Беркли. Он и его демоны, что, судя по воплям священника, таскают жертвы в свой ад, где мучают их души. Что за ад, что за души, с этим надо разобраться, иначе сами со мной разберутся, если попаду между их жерновами.