Чтение 25–й страницы книги ~Львы Аль-Рассана~

- И это комплимент?

- Для такого человека, как он - да. Он хочет сказать, что считает нас достаточно вдумчивыми, чтобы прочесть послание в этих шести строчках и подождать его самого.

- И мы будем его ждать, Мазур?

- Я бы посоветовал вам сделать это, господин.

Тут эмир встал, и поэтому визирь тоже встал. Бадир, в усыпанных драгоценностями туфлях, прошагал по ковру и мраморному полу к окну. Повернул задвижку и распахнул обе створки прекрасно выделанного стекла. Он стоял и смотрел на внутренний двор с миндальными и лимонными деревьями вокруг фонтана. Внизу оставили горящие факелы, чтобы они освещали игру воды.

У стен дворца на городских улицах царила тишина. Завтра ночью тихо не будет. Вдалеке послышались слабые звуки струнного инструмента, а потом запел полный тоски голос. Голубая луна стояла над головой, лила свет в открытое окно, на струи фонтана и на траву. Звезды сверкали вокруг луны, сквозь ветви высоких деревьев.

- Ты высокого мнения об этом человеке, - произнес наконец эмир Бадир, глядя в ночь.

- В действительности я думаю, - ответил ему визирь, - если вы позволите мне поэтическую вольность сравнить людей с небесными телами, что у нас, в Рагозе, этой весной находятся две самые яркие кометы.

Бадир обернулся и посмотрел на него. Через секунду он улыбнулся.

- А куда бы ты поместил себя, старый друг, на этом блистающем небосводе?

Теперь визирь тоже улыбнулся.

- По правде говоря, это легко. Я - луна рядом с вами, мой добрый повелитель.

Эмир обдумал этот ответ. И покачал головой.

- Это неточно, Мазур. Луны бродят по небу. За это твой народ получил свое прозвище. А ты - нет. Ты всегда был постоянен.

- Спасибо, мой господин.

Эмир скрестил руки и продолжал размышлять.

- Луна также ярче, чем кометы во тьме, - сказал он. - Но, поскольку она всем знакома, она меньше привлекает к себе внимание.

Мазур слегка наклонил голову, но ничего не ответил.

- Ты завтра ночью собираешься выйти на улицу? Мазур улыбнулся.

- Я всегда выхожу. Ненадолго. Карнавал полезен, можно ходить под маской и оценивать настроение в городе.

- И только долг влечет тебя на улицы, мой друг? Ты не получаешь удовольствия от этой ночи?

- Я этого никогда не утверждал, мой повелитель.

На этот раз они с улыбкой переглянулись.

Через несколько секунд Бадир задумчиво спросил:

- Но почему обыкновенная вода из пруда, Мазур? В его стихотворении. Почему не просто доброе красное вино?

И это визирь ему тоже объяснил.

Немного позже Мазур бен Аврен покинул своего эмира. Когда он наконец вернулся в свои апартаменты во дворце, его ждала госпожа Забира.

Она, разумеется, украшала своим присутствием пир и хотела задать ему все вопросы, какие только мог задать человек, хорошо знакомый с дворцовой жизнью и желающий возвыситься при дворе. Она также тактично проявляла постоянную готовность удовлетворить любые потребности визиря Рагозы, причем так, что с ней не могла сравниться ни одна из предшественниц.

Собственно говоря, именно так она и поступала всю зиму, к его изумлению и удовольствию. Он считал, что слишком стар для таких вещей.

Позднее, ночью, когда он уже отплывал к берегам сна, чувствуя рядом с собой юную наготу ее тела, мягкого, словно у кошки, и теплого, как приятное сновидение, Мазур услышал ее последний вопрос.

- Эмир понял, что хотел сказать ибн Хайран в своем стихотворении сегодня вечером? Насчет воды в пруду?

Она была умна, эта госпожа из Картады, и ум ее был острым, как лезвие кинжала. Ему следует помнить об этом. Он стареет, но не должен позволять себе стать уязвимым по этой причине. Он видел, как подобное случалось с другими мужчинами.

- Теперь уже понял, - пробормотал он, не открывая глаз.

Тут он услышал ее тихий смех. Этот смех, казалось, чудесным образом помог ему расслабиться, его звук ласкал. Ее ладонь скользнула по его груди. Она слегка повернулась, чтобы еще теснее прижаться к нему.

- Я наблюдала за Аммаром сегодня. Я знаю его много лет. Думаю, его тревожит еще что-то, кроме... сомнений насчет долга. Но, по-моему, он еще сам этого не понимает. Если я права, то это будет забавно, правда.

Он открыл глаза и вопросительно посмотрел на нее. И тут она сказала ему нечто такое, о чем он даже не задумывался. Женщины, давно уже решил Мазур бен Аврен, совершенно по-иному смотрят на мир. Это одна из причин, почему ему так нравится их общество.

Вскоре после этого она уснула. А визирь Рагозы долго лежал без сна, обдумывая то, что она сказала, снова и снова вертел эту мысль, словно камешек в руке или как различные варианты концовки стихотворения.

* * *

Для твоего правителя, Рагоза,

Что уж давно правленьем справедливым

Народ свободный делает счастливым,

Да будет вечно, не иссякнет никогда

Вода спокойная из лунного пруда

И алого вина в бокале роза!

Возможно, он мог бы написать "в одиночестве у лунного пруда", размышлял Аммар ибн Хайран, но это внесло бы оттенок лести, пусть и очень тонкой, а он не был готов - так быстро после элегии в честь Альмалика - превозносить в стихах Бадира Рагозского. Почти готов, но не вполне. В этом и состояла проблема.

Конечно, именно львы в одиночестве приходят к воде напиться. "Интересно, - подумал он, - оскорбила ли эмира краткость его стиха, - жаль, если так". За пиршественными столами едва успела установиться тишина, а ибн Хайран, которому предоставили честь читать первым, уже закончил свое короткое стихотворение. Строки были такими простыми, какими он только мог их сделать, и больше напоминали добрые пожелания, чем клятву верности. Лишь один намек... лунный пруд. Если Бадир понял. Он в этом сомневался.

"Я слишком стар, - оправдываясь, сказал себе Аммар ибн Хайран, - чтобы злоупотреблять своим профессиональным искусством".

"Каким именно?"

Внутренний голос всегда задает трудные вопросы. Он был солдатом и дипломатом, не только поэтом. Это реальные профессии его жизни здесь, в Рагозе, как было и раньше в Картаде. Поэзия? Она для того времени, когда ветры над миром стихают.

Что должен делать человек чести? К чему стремиться? К спокойствию того пруда, рожденного в мечтах и описанного в стихах, куда лишь один зверь смеет выйти из-под темных деревьев, чтобы напиться при свете лун и звезд?

Это спокойствие, этот единственный образ был для него главным образом стиха. Место, защищенное от ветра, в кои-то веки, где звуки мира и все яркие краски, - а он по-прежнему любил звуки и краски! - могут померкнуть и где, как по волшебству, может родиться обманчиво простое искусство.

Стоя там, где он стоял уже однажды ночью, когда впервые пришел сюда, на берегу озера Серрана, ибн Хайран понял, что ему еще предстоит долгий путь к тому темному пруду. Вода и вода. Мечта ашаритов. Вода, которая питает тело, и те воды, которых жаждет душа. Если я не поостерегусь, сказал он себе, то стану ни на что не годным, способным только бормотать загадочные наставления под какой-нибудь аркой в Сорийе. Отпущу бороду и волосы, и буду бродить босой, в лохмотьях, и мои ученики будут приносить мне хлеб и воду ради поддержания жизни.

Вода, которая нужна телу, и воды, которых желает душа.

На снастях всех рыбацких лодок висели фонари, как он разглядел при свете голубой луны. Они еще не горели. Их зажгут завтра. Карнавал. Маски. Музыка и вино. Наслаждение игрой факелов. Блеск до самого рассвета.

Иногда темноту необходимо отодвигать прочь.

"Возлюбленный Аль-Рассан, - подумал он в этот момент, и мысль эта поразила его остро и внезапно, словно кинжал из-под плаща друга, - доживу ли я до тех времен, когда придется написать элегию и о тебе?"

В том потайном, похожем на жемчужину саду Аль-Фонтаны, много лет назад, последний слепой халиф Силвенеса приветствовал его, как долгожданного гостя, перед тем как клинок - сверкнувший из-под плаща друга - прикончил его.

Аммар ибн Хайран вздохнул и покачал головой. Возможно, хорошо было бы иметь сегодня рядом друга, но он никогда так не строил свою жизнь, и размышлять об этом было бы проявлением слабости. Альмалик мертв, и это породило часть - большую часть - нынешних трудностей.

Два дня назад было решено, хотя об этом еще никому не известно, что через две недели, в полнолуние белой луны, армия наемников Рагозы выступит в поход на Картаду, чтобы отнять этот город у отцеубийцы. Они отправятся в поход от имени маленького мальчика, старшего сына Забиры, которая просила крова и поддержки у эмира Бадира и заступничества у священных звезд.

Ибн Хайран еще несколько мгновений стоял неподвижно, потом повернулся спиной к воде и к лодкам и пошел обратно. В последний раз он приходил сюда, к озеру, в ту ночь, когда Джеана бет Исхак ждала его у складов. Они встретили Родриго Бельмонте в больнице, и они с Бельмонте оставили ее там, ушли, смеясь, а потом пошли и неожиданно выпили вместе. В ночь того дня, когда он приехал, того дня, когда они бились бок о бок.

Что-то в этом было слишком интимное, вызывающее глубокую тревогу.

"Джеана сегодня вечером на пиру выглядела удивительно прекрасной", - подумал он, без всякой связи с предыдущим. Его шаги гулким эхом отдавались на досках пристани. Он подошел к первым складам и двинулся дальше. Улицы были пусты. Он был совершенно один.

Она надела наряд из ярко-красного шелка, экстравагантный, и только украшения из лазурита и белая шаль были уступками закону об одежде киндатов. Аммар подумал, что, должно быть, это Хусари подарил ей платье, а бен Аврен - драгоценности.

Украшенные жемчужинами волосы и лазурит в ушах и на шее придавали дополнительный блеск ее глазам, и доктор вызвала всеобщее оживление, когда вошла в пиршественный зал, хотя к ней здесь давно привыкли, всегда практичной и скромной, со дня ее приезда. "Иногда, - подумал он, - люди приходят к такому моменту в жизни, когда им хочется сказать о. себе нечто другое".

Сегодня вечером он пошутил над ней насчет того, что она старается привлечь взгляд эмира. Предположил, что она питает надежду первой из женщин-киндатов стать супругой правителя в Аль-Рассане. "Если на меня снова будут держать пари, - ответила она сухо, как всегда, быстро среагировав, - дай мне знать: на этот раз я сама не отказалась бы от возможности заработать немного денег".

Позже, после застолья, он искал ее, когда отзвучали музыка и стихи, в том числе и его собственные, но она уже ушла. И Родриго Бельмонте тоже, это пришло ему в голову только сейчас. В его мозгу промелькнула странная мысль, словно легкое облачко по лику луны.

"Эти двое, - подумал он, шагая к центру города, - были единственными людьми в Рагозе, с которыми он хотел бы поговорить в этот миг. Такое странное сочетание. Воин-джадит, женщина-лекарь из киндатов".

Потом он поправил себя. Был и третий. Еще один. Он сомневался только, что визирь Рагозы сейчас пребывает в одиночестве, и очень сильно сомневался, что тот согласится обсуждать нюансы поэзии так поздно ночью, лежа в постели с Забирой, столь искусной и соблазнительной.

Как оказалось, он был одновременно и прав, и ошибался. Во всяком случае, он шагал домой один, в тот дом и сад, который снял на краю окружившего дворец квартала за счет малой части того огромного богатства, которое заработал на службе у покойного правителя Картады.

* * *

За Диего Бельмонте приехали на следующий день - в то самое утро, когда должен был начаться карнавал в Рагозе, - на его семейное ранчо на землях, где разводили лошадей и где он прожил всю свою короткую жизнь. В то время его матери не было дома, она объезжала восточные границы ранчо Бальмонте, осматривая весенний приплод жеребят. Отсутствие хозяйки поместья не планировалось прибывшими на ранчо посетителями, но тем не менее они сочли это удачным стечением обстоятельств. Эта дама имела репутацию женщины упрямой и даже агрессивной. Не так давно она убила здесь человека. Проткнула его стрелой. Те, кто приехал в тот день с особым, деликатным поручением, имели основания полагать, что Миранда Бельмонте отнесется к ним и к их заданию без восторга.

Матери непредсказуемы, если не сказать больше.

Собственно говоря, когда пришло известие из замка о том, что одного из сыновей сэра Родриго Бельмонте нужно доставить на запад, к месту сбора армии на севере от земель тагры, добровольцев в Карказии нашлось не слишком много.

Такое отсутствие энтузиазма стало еще более явным, когда выяснилось, что требование присутствия юноши исходит не прямо от короля, а от священника из Фериереса Жиро де Шерваля. Почему-то де Шервалю понадобился этот мальчик. Солдаты сошлись во мнении, что впутываться в дела иностранных священников - занятие неблагодарное. Но все же король дал свое согласие, а приказ есть приказ. Рота из десяти человек отправилась по грязным дорогам на восток, к ранчо Бельмонте, чтобы привезти этого парня.

Многие из них, как выяснилось по дороге во время разговоров у походного костра, сами в первый раз оказались на войне - против ашаритов, или этих свиней из Халоньи или Руэнды - в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет. Говорят, этому мальчику уже почти четырнадцать, и поскольку он - сын Родриго Бельмонте... ну, видит Джад, он должен уметь сражаться. Никто не знал, зачем армии Вальедо понадобился мальчик, но никто и не задавал этот вопрос вслух.

Они приехали к ранчо Бельмонте под знаменем королей Вальедо, и их встретили на открытом месте у деревянных стен усадьбы несколько управляющих, маленький, нервный священник и два мальчика, за одним из которых они и явились.

Хозяйка поместья, которая охотно прикончила бы их, если бы была дома и знала об их поручении, находится где-то на землях своего хозяйства, сообщил им священник. Командир роты показал им королевскую печать и вручил приказ. Священник, которого звали Иберо, сломал печать, прочел письмо, а потом, к их удивлению, передал его двум мальчикам, которые прочли его вместе.

Они были абсолютно одинаковыми, эти два сына сэра Родриго. Некоторые из всадников уже незаметно осенили себя знаком Джада. Считалось, что магия и колдовство связаны с настолько похожими друг на друга близнецами.

- Конечно, - сказал один из мальчиков, когда закончил чтение, поднимая взгляд. Они явно умели читать. - Если король считает, что мой... дар может пригодиться, если он хочет, чтобы я приехал, то я почту за честь выполнить его приказ.

Командир роты ничего не знал ни о каком даре. Ему было все равно, он просто испытал облегчение от того, что все идет гладко.

- И я, - быстро прибавил его брат. - Я поеду туда же, куда едет Диего.

Это стало неожиданностью, но не создавало больших проблем, и командир согласился. Если королю в Карказии по каким-либо причинам не понадобится этот второй брат, он может отослать его обратно. С кем-нибудь другим. Мальчики переглянулись и сверкнули одинаковыми улыбками, а потом убежали готовиться к отъезду. Некоторые из солдат насмешливо переглянулись. Всем юношам не терпится попасть на войну.

Они действительно были очень юными и к тому же не особенно могучего сложения. Но не дело солдата задумываться над приказами, а эти ребята - сыновья Родриго Бельмонте. Всадникам предложили закусить, на что они согласились, и переночевать. От ночлега они вежливо отказались. Их командир решил, что не надо испытывать судьбу, раз уж хозяйки ранчо Бельмонте не оказалось дома в тот день. Они перекусили без горячего, накормили и напоили коней и взяли припасы на дорогу.

Десять человек, сопровождающие двух мальчиков и их оруженосца, почти их ровесника, выехали из ранчо на запад ближе к вечеру того же дня, миновали рощу и перебрались через речку в том месте, которое указали сыновья Родриго. Хозяйские собаки проводили их до этого места, а потом повернули назад, к ранчо.

Иберо ди Вакес всегда вел мирную, спокойную жизнь, учитывая бурные времена, в которые он родился. Ему исполнилось пятьдесят два года. Он вырос в теперешней Халонье и еще совсем молодым уехал на запад, в Эстерен, учиться у клириков. Ему тогда было тринадцать лет.

Он стал хорошим учеником, внимательным и дисциплинированным. Когда ему было двадцать с небольшим, его послали в составе делегации священников в Фериерес с поручением передать реликвии святой Васки верховным клирикам. Там он задержался, получив разрешение, на два года, и большую часть этого времени провел в богатейших библиотеках огромных святилищ.

По возвращении в Эсперанью ему предложили временную должность священника в семье Бельмонте, владельцев ранчо средней руки на пастбищах юго-восточной части страны, и он с радостью принял это предложение. Конечно, возможностей продвижения по службе было больше в Эстерене или в одном из крупных святилищ, но Иберо не был честолюбив и никогда не испытывал большой тяги к королевскому двору или к монастырям Джада, где также процветали интриги.

Он был тихим человеком, несколько преждевременно состарившимся, но не лишенным чувства юмора и понимания того, что строгие предписания бога иногда приходится соизмерять с бренностью и страстями людей. Временная должность как-то незаметно превратилась в постоянную, как это часто случается. Он прожил в семье Бельмонте двадцать восемь лет, с того времени, когда сам Капитан был еще ребенком. Для него построили часовню и библиотеку, потом расширили их. Он учил грамоте юного Родриго, потом его жену, а позже - их сыновей.

Это была хорошая, добрая жизнь. Удовольствие он получал от книг, которые мог приобрести на выделенные ему деньги; от своего огорода из лечебных трав; от переписки со многими странами. Он немного научился лечить и имел репутацию искусного зубодера. Иногда наступали волнующие времена, когда домой возвращался Капитан со своим отрядом. Иберо слушал в столовой истории о войне и интригах, привезенные солдатами. Он на удивление сдружился с ворчливым старым Лайном Нунесом, за богохульствами которого, по мнению маленького священника, скрывалась щедрая душа.

Услышанные истории вносили в душу Иберо ди Вакеса большое смятение, и ему было более чем достаточно такой близости к реальным конфликтам. Ему нравились ритмы здешней жизни, подчиненные сменам времен года, мерное течение дней и лет.

Его первая попытка выйти на более широкую сцену мира произошла семь лет назад. Это было короткое, почтительное эссе на тему богословских разногласий между священниками Фериереса и Батиары по поводу значения солнечных затмений. Эти разногласия и борьба за приоритет, которую они отражали, так и остались неулаженными. Но мнение Иберо проигнорировали, насколько он мог судить.

Его вторым выступлением стало письмо, посланное в конце осени прошлого года святейшему Жиро де Шервалю, главному священнику Фериереса, проживающему в Эстерене.

Сегодня утром в ответ на это письмо явилась рота солдат. Они приехали и уехали вместе с мальчиками. А теперь, в конце того же дня, Иберо стоял, склонив голову и сжимая перед собой дрожащие руки. Он услышал, что ему тоже придется покинуть этот дом. Покинуть часовню, библиотеку, сад, дом, где он прожил почти тридцать лет.

Он плакал. Таким тоном, каким с ним говорила Миранда Бельмонте в маленькой гостиной, на закате, с ним никогда в жизни не разговаривали.

- Поймите меня правильно, - говорила она, шагая взад и вперед перед камином. В ее лице не осталось ни кровинки, непрошеные слезы сверкали на щеках. - Это было предательством по отношению к нашей семье. Вы предали доверие, которое мы вам оказали в отношении Диего. Я не стану вас убивать или приказывать убить вас. Я слишком давно знаю и люблю вас. - У нее сорвался голос. Она остановилась.

- Родриго, возможно, сделает это, - продолжала она. - Возможно, он разыщет вас, куда бы вы ни уехали, и убьет вас за это.

- Он этого не сделает, - прошептал маленький священник. Говорить было трудно. Ему теперь тяжело было представить себе, какой реакции он от нее ожидал тогда, осенью, когда написал письмо в Эстерен.

Она гневно смотрела на него. Невозможно было выдержать ее взгляд. Не ее ярость, а ее слезы.

- Да, - сказала Миранда Бельмонте, - да, вы правы, он этого не сделает. Он слишком вас любит. Он просто скажет вам или напишет, как больно вы его ранили.

Это разбило бы сердце Иберо. Он это знал наверняка.

Он еще раз попытался объяснить.

- Дорогая госпожа, настало святое время, время мужчинам собираться под знамена господа. Они скоро сядут на корабль в Батиаре и поплывут на восток. Есть надежда, что они выступят оттуда на юг, во имя Джада. И это произойдет в наше время, моя госпожа! Наши земли будут отвоеваны!

- Это могло бы произойти и без участия моих детей! - Она сжала кулаки опущенных рук, как мужчина, но он видел, что у нее дрожат губы. - У Диего особый дар, пугающий дар. Мы держали его в тайне всю жизнь. Вы знаете - вы это знаете, Иберо! - что церковники сжигали подобных людей. Что вы с ним сделали?

Он с трудом глотнул.

- Верховный клирик Жиро де Шерваль - человек просвещенный. И король Вальедо тоже. Я верю, что Диего и Фернана с почетом встретят в армии. Если Диего поможет в этом благом деле, то прославит свое собственное имя, а не только имя своего отца.

- И его всю жизнь будут считать колдуном? - Миранда смахнула с лица слезы. - Вы подумали об этом, Иберо? Подумали? Какова цена такой славы? Его собственной или его отца?

Иберо снова глотнул.

- Это будет священная война, госпожа. Если он поможет делу Джада...

- Ох, Иберо, наивный глупец! Я готова убить вас, клянусь! Это не священная война. Если она начнется, это будет кампания Вальедо с целью захватить Фезану и расширить владения на юг, до земель тагры. Вот и все. Король Рамиро уже много лет помышляет об этом. Ваш драгоценный верховный клирик просто появился в нужное время, чтобы представить эти замыслы в выгодном свете. Эспераньи уже не существует! Это просто Вальедо расширяет свои границы. Рамиро, вероятно, повернет на запад и осадит своего брата в Орведо еще до начала осени. Что скажет на это ваш бог?

Она богохульствовала сейчас, а ее душа была поручена его заботам, но он боялся упрекнуть ее. К тому же, возможно, она во многом права. Он действительно наивный человек, он никогда бы не стал этого отрицать, но все же...

- Короли могут ошибаться, госпожа Миранда. Так же, как скромные священники. Я всегда в своих поступках действую во имя Джада и его божественного света.

Она внезапно села, словно отдала последние силы. У нее был такой вид, будто ей нанесли физическую рану, а в ее глазах стояла растерянность. Она давно уже жила одна, без сэра Родриго. У него заныло сердце.

"Он на всю жизнь получит клеймо колдуна".

Это могло оказаться правдой. Он думал лишь о триумфе, о славе, которую мог снискать Диего, если своим даром ясновидения поможет королю в битве.

Миранда сказала теперь уже тихим, ровным голосом:

- Вы приехали сюда, на ранчо Бельмонте, чтобы служить Джаду и нашей семье. Все эти годы не возникало никаких противоречий между этими сторонами. А теперь оно возникло. Вы сделали свой выбор. Вы выбрали, по вашим словам, бога и его свет, поставив их выше интересов и доверия Бельмонте. Так вам положено. Возможно, именно это от вас требуется. Я не знаю. Я знаю только, что вы не можете сделать подобный выбор и остаться здесь. Вы уедете утром. Я вас больше не увижу. Прощайте, Иберо. А теперь оставьте меня. Я хочу оплакать моих сыновей в одиночестве.

С болью в душе он попытался придумать что-то в ответ. Но не смог. Она даже не смотрела на него. Он вышел из комнаты. Пошел к себе. Некоторое время сидел в своей спальне, чувствуя отчаяние и растерянность, потом прошел в примыкающую к спальне часовню. Опустился на колени и молился, но не обрел утешения.

Утром он уложил очень мало вещей. На кухне, когда он пошел туда попрощаться, ему дали еды и вина на первые дни. Попросили у него благословения, и он благословил их, сотворив над ними знак солнечного диска. Они плакали; он тоже. Шел дождь, когда он снова вышел и? дома; хороший, очень нужный весенний дождь.

У конюшни его ждала оседланная лошадь. По приказу госпожи, как ему дали понять. Однако она сдержала слово. Она не вышла, чтобы посмотреть ему вслед, когда он ехал прочь под дождем.

Сердце его сильно стучало, как во время боя. Альвар смотрел, как серая самка паука игуарра медленно приближается к нему. Игуарры ядовиты, иногда смертельно ядовиты. Сын одного из рабочих фермы умер от такого укуса. Он попытался шевельнуться, но не мог. Паучиха подошла и поцеловала его в губы.

Альвар извернулся, ухитрился освободить руки, сжатые окружающими людьми, и обхватил ими паучиху. Он ответил на ее поцелуй, насколько ему позволяла маска орла. И подумал, что делает успехи. С тех пор как зашло солнце, он многому успел научиться.

Паучиха отступила назад. Некоторым людям удается отыскать место для маневров в толпе. Этому трюку Альвар еще не научился.

- Очень мило. Найди меня позже, орел, - сказала игуарра. Она протянула руку и быстро сжала интимную часть его тела. Альвар надеялся, что другие этого не заметили.

Но надеялся напрасно.

Твердый, костлявый локоть ткнул его под ребра, когда паучиха удалилась.

- Чего бы я ни отдал, чтобы снова стать молодым и широкоплечим! - рассмеялся Лайн Нунес. - Она не сделала тебе больно, дитя?

- Что ты хочешь этим сказать - "снова"? - взревел Мартин с другой стороны от Альвара. На карнавал он нарядился лисом; этот наряд ему шел. - Ты никогда не был сложен, как Альвар, разве что во сне!

- Полагаю, - с достоинством возразил Лайн, - ты говоришь о его плечах, а не о других частях тела?

В ответ раздался буйный взрыв хохота. "Хотя общий уровень шума от этого не слишком вырос", - подумал Альвар. Хусари ибн Муса, идущий впереди, - ему приходилось идти впереди, из-за его живописной маски, - осторожно обернулся и жестом подбодрил Лайна. Обычно мрачный старый воин весело помахал в ответ. Он был сейчас красно-зеленым петухом.

Они пили с тех пор, как на небе зажглись первые звезды. Повсюду торговали едой и носились вкусные запахи: жареных каштанов, барашка на гриле, рыбы из озера, сыров, сосисок, весенней дыни. И все таверны, забитые людьми до отказа, распахнули свои двери и торговали вином и пивом с прилавков на улицах. Рагоза преобразилась.

Альвара уже перецеловало больше женщин, чем за всю предыдущую жизнь. Полдесятка из них настаивали, чтобы он нашел их позднее. Ночь уже сливалась в сплошное пятно. Но он пытался сохранять трезвость. Он искал Джеану, кем бы она ни нарядилась, и хотя он не признался бы в этом остальным, одну маску лесной кошки. Он был уверен, что узнает ее, даже при свете факелов и в сильной давке; ведь на ней должен быть тот золотой поводок.

Джеана начала немного жалеть о том, что настояла на анонимности и на том, что пойдет бродить по улицам одна.

Конечно, находиться в маске среди толпы также неузнаваемых людей было интересно и, несомненно, возбуждало. Она не любила много пить, вовсе не приходила в восторг от того, что довольно много мужчин и одна-две женщины уже воспользовались карнавальным правом - обнять ее и потребовать поцелуй. Пока что никто из них не злоупотребил подобной привилегией - было еще рано, и толпа не редела, - но Джеана, которая отвечала, как могла, в духе этой ночи, не сказала бы, что ей это доставляло удовольствие.

"Если так, то это моя вина, - сказала она себе. - Мой собственный выбор: я ведь могла пойти вместе с людьми Родриго, под их надежной защитой от хаоса улиц. Немного побродить, а потом вернуться домой, как подобает приличной девушке, и лечь спать одной".

Действительно это ее собственный выбор. Никто ее не знает, разве только кто-нибудь узнает походку или наклон головы при свете факела. "Мартин мог бы узнать, - подумала она, - или Лудус: они в этом мастера". Она пока не заметила никого из солдат. Конечно, она узнала бы Хусари издалека. Сегодня в Рагозе мог быть только один такой павлин.

К ней приблизился бурый медведь и обхватил ее лапами. Она добродушно стерпела его сокрушительные объятия и кривую ухмылку.

- Пойдем со мной! - пригласил медведь. - Я люблю сов!

- Не хочу, - ответила Джеана, хватая ртом воздух. - Ночь слишком длинна, и пока рано ломать ребра.

Медведь рассмеялся, погладил ее по голове рукой в мохнатой варежке и затопал прочь. Джеана оглянулась, гадая, здесь ли Зири, в толпе, кружащейся под пляшущими факелами. Он не знает ее маски, а она ушла из дома в темноту через черный ход.

Она не могла бы объяснить, почему ей было так важно остаться сегодня одной. Или нет, она, вероятно, могла бы объяснить, если бы потребовала честного ответа у самой себя. Но она этого делать не собиралась. Карнавал - не время копаться в себе, решила Джеана. Эта ночь существует для того, чтобы совершать поступки, о которых только мечтаешь в остальное время года. Она оглянулась. Серая волчица и конь невероятным образом сплелись друг с другом неподалеку.

Олень с семью ветвями на рогах вынырнул из бурлящей толпы впереди. В руках он держал кожаную флягу. С легким поклоном он предложил флягу Джеане. Если бы он отвесил более глубокий поклон, то, возможно, проткнул бы ее рогами.