Чтение 25–й страницы книги ~Вся жизнь плюс еще два часа~

- Но я бываю счастливым иногда, даже... часто что-то последнее время. Сам не знаю, сам не знаю, или мне это кажется...

Я понимаю, что он хочет сказать и не говорит.

Он смотрит на меня яркими синими глазами, и я думаю, что знаю про него все, что один человек может знать про другого: каким он был мальчиком там, в Ленинграде, как он там рос среди книг и картин у суровых, всегда занятых родителей, и каким он будет через много лет, и что он сейчас думает, мой нетаинственный двойник и мой друг, рассматривающий на ладони божью коровку, которая притворилась мертвой.

И это как в детстве, когда думаешь, что знаешь все, а на самом деле не знаешь ничего. И все-таки знаешь все.

=23=

Однажды вечером ко мне пришла Белла в сопровождении высокой девушки с густыми коротко стриженными волосами, в очках и сказала:

- Это Нина.

Девушка тряхнула мою руку и сиплым голосом представилась:

- Нина.

Белла отозвала меня на кухню.

- Насчет Нины вот что: Робик не должен знать, что она связана со мной. Она твоя подруга. Ты поняла? Потом поймешь. Это бедняга, каких не видел свет. Ей надо помочь. Она тебе сперва не понравится, но потом понравится. Я хочу ей помочь. Ты хочешь ей помочь?

Я молчу, это Беллу не смущает.

- Прекрасно! Она у тебя поживет. "Я к вам пришел навеки поселиться", спела Беллочка и опять зашептала: - Она из той компании, ты знаешь какой. Несчастная абсолютно девка. Я ее жалею. Мужики - ну что о них говорить! Родители ее выгнали. Все в классическом стиле. Но надо ее позвать, а то она обидчивая, подумает, что ты не рада. А я ей столько про тебя рассказывала, что ты идеал идеалов. Будь с ней полюбезнее и не задавай прямых вопросов. Нина! - заорала она.

Мне показалось, что вошла еще одна Белла. Но это была "моя подруга" в Беллиной одежде и в Беллиных туфлях. Все Беллино было ей немного узко и немного коротко.

- Курить здесь можно? - спросила она.

- Все здесь можно, - ответила Белла, - сейчас пепельницу принесу. Мойся в ванной. Спи, отдыхай. Кури. Включай телевизор. Будь как дома, дорогая. Ее не бойся, - она показала на меня.

Я была в ужасе и не знала, что делать, меня поставили перед фактом: Нина поселилась в моей квартире.

Теперь Белла тоже почти все время проводила у меня. Она трогательно ухаживала за подругой, стряпала ей обеды, бегала за папиросами, приносила свои платья из дома.

Она объясняла:

- Свои вещи только тогда и видишь, когда их носят другие. Наверно, ей будут впору твои брюки.

И мои хорошенькие клетчатые брючки затрещали на сильных и длинных ногах "подруги".

- Она поносит и отдаст, - успокоила меня Белла.

- Я ей их подарила, - сказала я.

- Наша задача, - говорила Белла, - дать ей прийти в себя, морально и физически окрепнуть. Она истощена. Ей не повезло. И родители - примитив. Бедной девке надо помочь. Я всегда верила в женскую солидарность. Пожалуйста, не делай такого лица. Это не навсегда. Терпи.

Что мне оставалось делать? Я терпела. Я уходила на работу. Нина оставалась лежать на диване. Что она без меня целый день делала? Приходила Белла. Они болтали. Курили. Квартира насквозь пропахла дымом и кремами для лица.

Они все время разговаривали. Больше говорила Белла. Нина слушала ее и курила, роняя окурки. Лицо у нее было несчастное.

Белла рассказывала свой "роман":

- ...Когда он приехал во второй раз, я сразу увидела, как он изменился, внешне и внутренне. Он загорел тогда очень на юге, и на темном лице были белые полоски и белый шрам над бровью. Правда, у него хороший шрам?

- Чушь. Ты в него влюблена и очень высоко ценишь все его недостатки. А он такой же идиот, как все.

- Перестань. Он к тебе чудно относится, говорит, что ты настоящая, и всегда тебя защищает. И он не идиот, ты сама знаешь. Просто есть мужские отношения, они все друг за друга. Но уже во второй его приезд я поняла, что со мной происходит. Не могла сказать ни одного слова, хотя он уверял, что я говорю умно, оригинально и мило. А когда не можешь ничего сказать, ни умно, ни оригинально, ни мило...

- Муть, - отвечала Нина сквозь зубы, - у тебя есть Роберт.

- Нет, не муть, - грустно отвечала Белла, - ничего не понимаешь. Вот тоска.

- Ты еще будешь ныть.

Но Нина не всегда была так сурова и немногословна. Иногда она начинала говорить сама, и тогда Белла подавала уничтожающие реплики. Их беседы не имели ни конца, ни начала.

Звонил Роберт и спрашивал меня:

- Моя мадам опять у тебя? Что она делает? Кофточки вяжет? Я ничего не имею против. Тебе она не мешает?

Я что-то лепетала моему старому другу под насмешливо-сочувственными взглядами Беллы и Нины. Они учили меня, что говорить и что врать.

- Скажи ему, что мы собираемся пройтись подышать... - говорила Белла.

- Скажите просто, что вам нездоровится и Белка должна еще сбегать в аптеку, - советовала Нина.

- Скажи, что в холодильнике бульон и холодное мясо. И бобы. Пусть поест и спокойно садится работать. Ему надо кончать главу, - говорила Белла.

Сколько хороших девушек могли быть ему хорошими женами, но он выбрал эту, никакую жену, которая, лежа с сигаретой поперек дивана, советует ему работать и кончать главу. И все время врет, чего-то врет, я даже не знаю, чего она врет.

А Роберт по-прежнему с огромным напряжением сил пытается соединить институт и лабораторию. Научное руководство института плюс тема, о которой я подробно не знаю, ибо она закрытая, по разделу особо важных. Как говорит Леонид Петрович, энская тема. Я примерно понимаю, что там такое, но точно не знаю. В этих энских делах главное - фактор времени, все эти засекреченные ребята должны работать очень быстро. Они и гонят, там обычно собираются самые сообразительные, им "создают условия", и у них хватает посуды на шлифах и всего прочего. Они важничают и смотрят на нас с завистью. Им тоже охота потрепаться у ящика с песком. А они вынуждены говорить о себе так: "Ничего. Пошло. Заело. Встало. Опять с сырьем возимся. Опять очистка". Фактически то же самое, что у нас.

Роберт утверждает, что у него со всем этим только две заботы. А) Как бы нас не обогнали. Б) Как бы нас не обокрали.

Трудно ему. Если бы Белла ему помогала жить. Если бы она нашла себе дело, хоть какое-нибудь занятие для праздного ума. Если бы хоть что-нибудь кому-нибудь была должна. Тарелку супа, например. Но она никому ничего не должна, свободна. Недавно она почти устроилась в биологический институт переводчицей, но Роберт сказал, что не будет давать ей машину ездить туда, потому что не хочет, чтобы она сломала голову. А ездить в автобусе она не захотела.

И вот теперь она лежит на животе, и ее суровая подруга лежит на животе, и они взволнованно беседуют третью неделю подряд.

Белла говорит:

- Если бы ты вела себя умнее, он бы уже бегал восьмерками...

Нина: - А как умнее? Когда любят, не ведут.

Белла: - Ведь вначале...

Нина: - Вначале он бил горшки с фикусами и кричал, что все для меня сделает. А потом... очень скоро... стал такой озабоченный молодой человек... мы ничего не знаем, мы из Вологды... Все это какой-то кошмар и стыд...

Я сижу на кухне и стараюсь не слышать, что они говорят. Но самое плохое, я должна себе в этом признаться, что из-за них трудно с Леонидом Петровичем. Если он придет, мы с ним дома не останемся, это исключено, куда-нибудь уйдем. Пошатаемся по городу, посидим в кафе или в кино. Но, наверно, он не придет. Он стесняется Нины и Беллы, они на него плохо действуют, и он на них плохо действует. При нем они становятся напряженными, глупо шутят, глупо его расспрашивают о нейлоне и орлоне. А у меня создается впечатление, что он не понимает ни слова из того, что они говорят.

- Они прелестные дамы, - сказал он мне, - но я их боюсь.

Я попыталась его убедить, что они славные, не надо их бояться.

- Да, - с готовностью согласился он, - славнейшие. Я бы хотел им чем-нибудь помочь. Мне кажется, что они тонущие суда и подают сигналы бедствия SOS.

Я засмеялась.

- Не смейтесь, - сказал он, - но лучше нам идти в кино.

В кино мы ходили, а новые картины по понедельникам.

Я спрашиваю Беллу:

- Леонид Петрович не звонил?

- Ой, прости, звонил. Забыла. Я его звала, все, как полагается, он, такая душенька, молчал в трубку, молчал, а потом наконец сказал, что занят и еще раз занят. Цитирую дословно.

- Еще кто-то звонил и молчал в трубку, - сообщает Нина, - полагаю, что тоже он.

- Он душенька, - повторяет Белла умильно и снисходительно, - Пьер Безухов. Трогательная личность.

Так девчонки портят мне жизнь, но прогнать я их не могу. Они уже давно без денег, никто ими не интересуется, никому они не нужны. Сидят, смотрят телевизор и строят планы совместного устройства на работу. Все врут и путают. И все время ждут писем и телефонных звонков, бегают к почтовому ящику, но писем нет, и телефон молчит.

Однажды Белла сказала мне:

- Смотри.

И открыла сумку Нины. В модном черном мешке, испещренном косыми подписями и рисунками городов, на дне лежала маленькая кучка монет, тщательно закутанных в бумажку.

- А ей очень надо уехать, понимаешь. Ей позвонили.

Я купила Нине билет в Москву. И на вокзале первый раз увидела, как она улыбается.

- Чао, - сказала она нам на прощание.

- Бедные мы девки, - сказала Белла, когда поезд увез улыбнувшуюся Нину, - всех нас безбожно бросают.

- А кого еще бросили? - спросила я.

- Но ей-то как раз позвонили. И умоляли вернуться.

Все это было вранье.

- А я устроюсь в биоинститут, буду сидеть в конторе и переводить скучнейшие статьи, уткнувши морду в словарь. Мне ведь не придется вылезать из словаря. Я абсолютно не знаю языка, клянусь...

- Чао, - сказала я. Жаль мне было всех и себя.