образовалась початая бутылка портвейна и два разовых пластиковых стаканчика,
уже бывшие, судя по следам, в работе. Андрюха разлил вино, чокнулся с моей
порцией и выпил, меня не дождавшись. Потом скусил порядочный конец у круга
тонкой колбасы, вытянув через зубы веревочку. Я дал ему письмо.
сковырнуть колбасный хрящик из дупла в зубе мудрости. -- Э-э... Скука там
смертная.
любовь в вечных снегах -- это да, красиво, это мне нравится.
пора искать -- куда. Значит, нужны деньги.
разборная удочка или спиннинг, -- и свинтил звенья в шомпол с деревянной
ручкой и частым железным ершиком, похожим на камышину. Затем вытащил из
шкафа сумку, тоже брезентовую, а из нее -- четыре белые пластмассовые
коробки вроде швейных. Снял крышки. Внутри плотно стояли патроны. Андрюха
брал по одному и, покатав на ладони, раскладывал на столе: дробь такая и
сякая, картечь, пули... Те, что для карабина -- узкие, обтекаемые, острые,
-- отливали то в сталь, то в медь. Были они как сгусток убойной мощи,
концентрированная тяжесть рядом с картонными охотничьими цилиндрами. Ими
хотелось обладать. Коробки опустели; Андрюха задумчиво пощипал бороду,
сложил из шестнадцатого калибра городошную "пушку" и перенес к столу ружья.
намечается. -- Он мне подмигнул. -- Ничего я халтурку нашел, а?
шептал мне в телефон, его мать принимала гостей: старинную сотрудницу с
сыном. Видал Андрюха этого сына и раньше, но в пору, когда сам еще курить
учился в школьном туалете, а тот уже поступил в университет, -- и на чем им
было сойтись? Зато теперь, покурив вместе на кухне и перекинувшись
анекдотами, они сразу нашли общий язык -- тем более, текла за ужином живая
вода, как ничто объединяющая мужчин. Дабы не угасить порыва, условились, что
завтра, прямо с утра, Андрюха своего нового друга навестит -- благо всей
ходьбы от порога до порога десять минут. А там, оказалось, по соседству
круглосуточный магазин, и дома кое-что припасено, -- у них не обреталось
причины расстаться, и они мило посидели и день, и ночь, и опять день. Сидели
бы еще, но приятель должен был выспаться перед рабочей неделей. Он то ли
директор, то ли управляющий в каком-то подмосковном хозяйстве, по шатурской
ветке, а в Люберцы возвращается только на выходные. В качестве директора он
и сделал Андрюхе, наслушавшись его таежно-степных рассказов, экстравагантный
заказ: срочно отстрелить несколько единиц хищного зверя (ну, не медведей,
конечно, уточнил Андрюха. Волки, лисы...). Я недоумевал: что за странное
место и чем он таким управляет, если ему в Подмосковье досаждают хищники?
Ладно лисы: еще на моей памяти они попадались даже в черте города, возле
птицефабрики на Крылатских холмах, где сейчас микрорайон, в котором и я бы
не отказался поселиться, когда б некто омни-омни изволил проявить ко мне
интерес, худо-бедно укоренил в поднебесной и подкинул немного удачи. Но
волки -- откуда, близ железной дороги, в пятидесяти верстах от мегаполиса?
расспрашивал. Какая тебе разница, откуда волки? Да это выплыло в последний
момент. Он пошел со мной до автобуса -- и вдруг предлагает. Он говорит, там
есть где ночевать. И кормежка его. Я предупредил, что нас двое.
пуля.
стреляешь: пух-бах! -- наповал. Куда целиться, я тебе нарисую.
проблемы: в пневматических тирах я выбивал неплохие результаты. Но надобно
же еще найти как-то этих животных: выслеживать, что ли, преследовать,
открыть норы... Андрюха сказал, чтобы я не волновался -- артистическую часть
работы он берет на себя. Мое дело маленькое: знай пали, да не слишком
шуметь, если придется подкрадываться. И какой там у них может быть лес: в
пару дней мы прочешем его вдоль и поперек, до кусточка.
Чехлов нет к ружьям, а и были бы -- что в них пользы: все одно и с ними
обязательно остановят и спросят охотничьи билеты. В порядке эксперимента мы
заворачивали двустволку и карабин в одеяла, клеенчатую занавеску из ванной и
даже в рубероид, полоса которого зачем-то хранилась на антресолях. Мы
выяснили, что чем ни укутывай, их очертания угадываются легко, а то и
подчеркиваются, как выгодные женские формы умелой драпировкой. Здесь бы
сгодился высокий туристский рюкзак: набить его тряпьем, теми же одеялами,
ружья вставить сбоку, обмотав стволы брезентом, а снаружи, для маскировки,
навесить двуручную пилу, палаточные стойки и лыжные палки... Но Андрюхин
износился, и теперь родители засыпают в него картошку, а мой отправился на
станцию Мирный.
едва в сумерки стало потише, Андрюха потянул меня обследовать улицы и дворы,
ямы магистральных работ и строительные площадки: его посетила мысль набрать
бруса и досок, чтобы спрятать ружья в их связку, -- дачники, волокущие на
горбу накопленный стройматериал, во всякое время года вне подозрений. Но со
строек нас гнали, ломать заборы или ограждения на глазах у прохожих мы не
решались, а в свободном состоянии ничего не попадалось. Единственная
грязная, расщепленная на конце двухметровая доска, которую Андрюха поднял
уже на обратном пути из дорожного месива и со злым упорством тащил до самого
подъезда, никак не делала нам погоды. К этому часу охотничья затея
представлялась мне совершенным безумием. Слава богу, технические
препятствия, похоже, не позволят ей осуществиться. Понудим Андрюху искать
какой-нибудь другой заработок.
накануне, да и в обед сегодня заморили червя. Андрюха согласился, что нет
смысла беречь и растягивать остаток. Однако им овладела неожиданная страсть
к сервировке. Покуда я истекал слюной и слушал томительные гулы в пустом
брюхе, он с инквизиторской неспешностью составлял на ущербной тарелке
ресторанные узоры, орнаменты, натюрморты, целые сады из колбасных кружков и
ветчинных прямоугольников, ломтиков сыра и белесых, словно утопленники,
кальмаров, из шпрот и сайры, тонко нарезанного фиолетового лука, огуречных и
помидорных долек, венчая солнечными половинками лимона. Не в два приема
устраивалась такая мандала, и разбирать ее наспех тоже рука не поднималась
-- каждое движение к ней полагалось будто бы обмозговать. Когда улетучивался
с тарелки последний кусок или рыбий хвост, Андрюха тщательно мыл ее, мыл
нож, мыл наши вилки -- и начинал сначала. Я предложил оставить лимон к чаю
-- забытый шик! Он ответил категорическим нет. Я спросил, что он вообще
мудрит, от добра добра не ищут -- зачем голодным людям добиваться от среза
ветчины сердоликовой полупрозрачности? Чревоугодие, заявил Андрюха,
произрастает там, где процедура принятия пищи лишена эстетической компоненты
-- а у меня в быту это несомненно имеет место. Тогда я рассказал ему, что
грехов в плане еды, строго говоря, два, и они равновелики, хотя и различны:
есть чревоугодие, а есть -- гортанобесие; и если под первым подразумевается
простое обжорство, то второй -- в стремлении получать тонкие вкусовые
ощущения, и "эстетическая компонента" относится, в сущности, сюда же.
Необременительна для души перловая каша в скромной посуде -- ее при всем
желании много не съешь.
А чем потом заниматься? В потолок плевать?
упали на кровать. Я подремал недолго, Андрюха и того меньше. Проснувшись, я
нашел записку на табуретке, в одно слово: "Придумал". Во сне, что ли?
Брайан Ино, --
кораблях, что уплывут за тысячу миль отсюда.
настольную лампу, сел в углу на свернутый матрас и под плавные "уи-уи" на
фоне курлыканья гватемальских лягушек погрузился в приятные беспредметные
грезы. Вскоре неловкое топтание и необычный шелест вернули меня на землю: я
встал навстречу -- и натурально остолбенел. Андрюха затаскивал в комнату два
высоких, почти в человеческий рост, ветвистых куста с бульбами мерзлой глины
и снега на корневищах -- они тут же пустили от себя лужицы.
рукоятка и пенек лезвия. -- Земля каменная. Помучился.
поставил в пластмассовый таз.
выглядела игрушечной, но в деле была на редкость эффективна: однажды мне
довелось опробовать ее в лесу на сухих сосенках.
станет перевозить мертвые палки? Это может насторожить. А здесь -- все
понятно: кусты для посадки. Вопросов не возникает.
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Махров Алексей
Апраксина Татьяна