Чтение 25–й страницы книги ~Капитан и Враг~

неопытного глаза казалась на редкость разбитой.

- Вот он, - с несомненной гордостью объявил Капитан, остановив
автомобиль и указав на маленький самолетик, стоявший прямо на земле.

- Выглядит он что-то больно стареньким, - заметил я.

- Тринадцать лет летает, но машина вполне надежная. Если бы только они
оставили ее в покое. - Он замолчал, а я решил, что он, очевидно,
погрузился в раздумья по поводу этих "они", кто бы "они" там ни были, но
оказался не прав. Он вдруг сказал: - Не упоминай о ней, когда будешь ей
писать.

Я почувствовал, что запутался в этих "они" и "ей". И спросил:

- Не упоминать о ком?

- О машине, конечно. Она будет волноваться.

"Разве самолет может волноваться?" - подумал я.

Какое-то время Капитан молча сидел за рулем, а я боялся нарушить его
молчание - ведь молчание в моем положении было безопаснее слов.

- _Она_ сдюжит, - наконец произнес он.

- Доктор сказал... - начал было я, но тут понял, что на этот раз он
имел в виду самолет, а не Лайзу.

По счастью, Капитан, видимо, не услышал моих слов, этих опасных слов,
которые могли открыть дверь и выпустить правду. Он сказал:

- Я проверяю ее после каждого полета. Не потому, что боюсь, как бы чего
не случилось, но я не могу подвести других.

- Других?

Он не услышал меня, так как мысль его уже заработала в новом
направлении.

- Ты написал ей и сообщил, что ты здесь, что долетел благополучно?

- О да, написал, - сказал я: на сей раз он явно говорил не о самолете.
- А когда вы научились летать? - спросил я его.

- Когда вернулся в Англию. Надоела мне эта чертова пехота, но, как раз
когда я сдавал летные экзамены, война кончилась. Так что по-настоящему я
не летал. И не думал, что мне пригодятся мои знания, пока не приехал сюда.
А в этих краях понял, что мне нужен самолет.

- Для чего?

- Чтобы быть по-настоящему полезным моим друзьям. Им требовался
самолет. Перевозить то, в чем они остро нуждаются, туда, где нет дорог.
Хочешь покататься?

Я взглянул на этот видавший виды самолетик, уже отслуживший тринадцать
лет, и мне очень захотелось сказать "нет", но я не решился и вместо этого
кивнул.

Мы направились к самолету, и с каждым моим шагом он казался мне более
старым и хрупким. Помимо пилота в нем могли поместиться максимум трое;
Капитан же, когда мы уже совсем близко подошли к машине, вдруг остановился
и отступил на шаг. Он с благоговением смотрел на самолет, точно это был
священный предмет, с помощью которого могли осуществиться его желания, -
так мужчина мог бы смотреть на женщину, состарившуюся рядом с ним, но
вызывающую его восхищение тем, как она умело противостоит времени. Он
сказал:

- Знаешь, что бы я хотел с ней сделать?

- Нет. Что же?

- Я хотел бы покрасить ей крылья, как тут красят автобусы. Ты видел их
на улице - разрисованные яркими пейзажами, даже мадоннами, которым можно
молиться. Не подумай, что я - верующий, но представь себе, насколько
красивее выглядела бы машина.

- Так почему же вы ее не раскрасите?

- О, это невозможно. Слишком она станет заметной. Может, со временем я
так и поступлю, когда покончу со всем этим и не буду больше пользоваться
ею для дела. Я так и вижу, как Лайза сидит на месте пилота и любуется
деревьями, нарисованными на крыльях, или стоит тут, на земле, рядом с
нами, и молится за нас мадонне. А у нас на одном крыле будет пейзаж, а на
другом - мадонна.

- Вы сказали "покончу со всем этим" - с чем?

Но он мне не ответил.

- Мы вполне можем сделать один круг удовольствия ради, - сказал он. -
Поблизости нет ни души, так что никто не увидит, как мы взлетим.

И мы взлетели после того, как самолет несколько раз тряхануло на
рытвинах.

Я отчетливо помню наш полет - гораздо отчетливее, чем события,
описанные мною раньше и часто искаженные моим воображением. Мы летели
молча над лесами Дарьена - под нами лежал ровный, без единой прорехи,
темно-зеленый ковер. В какой-то момент Капитан дернул головой - в сторону
востока? запада? юга? - трудно сказать из-за путаного географического
положения Панамы - и заметил:

- В той стороне - Колумбия. Где все началось.

Но я понятия не имел, что он подразумевал под этим "все".

Мы добрались до Атлантического океана, повернули и полетели совсем
низко над деревушкой у моря.

- Номбре-де-Диос, - сообщил мне Капитан.

Я увидел старую пушку брошенную в траве, и разбегающихся в разные
стороны обитателей деревни, которые, должно быть, не привыкли к самолетам,
так как приземлиться здесь мог разве что вертолет.

- Где похоронен Дрейк, - сказал я.

- Нет. Он погребен дальше, в Портобелло.

- Но ведь я еще в школе учил стихотворение:

И под пушечный залп опустили его

В заливе Номбре-де-Диос...

- Поэты никогда не бывают точны. Дрейк покоится на дне океана у
Портобелло, неподалеку от того места, где испанцы хранили свое золото.

Мы полетели назад - к Тихому океану - и долгое время не обменивались ни
словом. Интересно, размышлял я, о чем он думает, но, когда мы начали
спускаться, я понял по крайней мере, в каком направлении текли его мысли,
и это было очень опасное для меня направление.

Под нами показались развалины старого города, и только тут Капитан
заговорил:

- Тревожит меня Лайза. Пора бы уже прийти от нее очередному письму.

- Письма до Панамы идут очень долго.

- Ну, не настолько. Недели две иногда. Если ее состояние ухудшится, у
них там есть мой адрес?

Я откликнулся не сразу:

- У кого - у них?

- У врачей, конечно, у медсестер.

- Мы пролетали над Великим Мостом, соединяющим две Америки, - у входа в
канал скопилось несколько судов.

- Да, - сказал я ему. - У них есть ваш адрес. - Какой-то апартамент, но
я никак не мог вспомнить номер.

Я чувствовал, что приближаюсь к опасному концу дороги лжи, которую я
выстроил и по которой опрометчиво пошел. Я сказал:

- Если хотите, я могу послать телеграмму приятелю и узнать.

- Да, сделай это.

Беда состояла в том, что у меня не было приятеля, который знал бы о
моем обмане и мог бы мне, помочь. Мне даже пришло в голову, не попросить
ли помощи у мистера Квигли. А помощь мне была нужна, чтобы выиграть время
- время, необходимое, чтобы встать на ноги и не зависеть от Капитана.

Самолет заскакал по травянистым кочкам своего укрытия, и лишь тогда
Капитан снова заговорил:

- Сделай это побыстрее. Сделай, как только вернешься в отель.

- Я сейчас же отправлюсь на почту.

- В этом нет надобности. Там всегда очереди. Пошли телеграмму из отеля.

Я разозлился - разозлился на собственную трусость. От ярости всю дорогу
до отеля у меня урчало в животе - так урчит, закипая на газу, чайник. Я
чувствовал, что мне не доверяют, и это злило меня, тем более что я
прекрасно понимал, насколько недостоин доверия. "Да почему я должен
говорить ему правду? - защищался я сам перед собой. - Ведь этого человека
дома за всякие злоумышления часто искала полиция, и сейчас он занимается
бог знает какими преступными делами в этой нелепой маленькой стране, где
полно банков и нищеты, да разве он заслуживает доверия?"

В отеле Капитан подвел меня к стойке, попросил телеграфный бланк и стал
у моего плеча, пока я пытался что-то сочинить. Я считал, что могу
понадеяться на английскую почту: не станут они возвращать в Панаму
неврученную телеграмму. Но все же, кому ее адресовать? В памяти прежде
всего всплыли все подставные имена Капитана - Виктор, Карвер, Кардиган,
Смит - и забили мне голову.

Капитан начал терять терпение.

- Неужели ты никого не знаешь? У тебя что, нет друзей в Лондоне?

- Брауни, - написал я, вспомнив его настоящую фамилию, а Брауни с "и"
на конце делало эту фамилию более достоверной. Я добавил название улицы и
номер дома, где у меня была однокомнатная квартира. "Брауни" просили
позвонить в больницу и сообщить мне на адрес отеля, как дела со здоровьем
Лайзы. Капитан продолжал смотреть мне через плечо, и я спросил с
нескрываемым раздражением:

- Вы считаете, так не пойдет?

- Да нет, по-моему, все в порядке. Правда, можно было бы составить и
понасладительнее. - Это слово имело для него много значений, неведомых
мне.

Мы поднялись наверх для неизбежной вечерней церемонии, когда из
гостиничного холодильника доставались миниатюрные бутылочки виски.

- Надо дописать письмо Лайзе, - сказал он мне, и тут меня вместе со
вкусом виски на миг покинула осторожность.

- Надеюсь, она в состоянии будет его прочесть, - сказал я, думая прежде