сменила наконец-таки гнев на милость. - Щас, хряку задам и
тебе постелю. Подыши чуток, пока остынет. А, вот, кажись,
еще один из ваших, так что не заскучаешь.
задом - под охи, вздохи и рычание волкодава пожаловал
давешний говнюк из самолета, мудак в костюме цвета кофе с
молоком.
словно старому знакомому, поведал он Тиму и посмотрел на
свои обслюнявленные штаны.
ведро, сама подхватила другое и резво, по-утиному, потрусила
за времянку. - Смотри, добро не расплескай.
вонючести способный потягаться с Авгиевыми конюшнями. Жуткое
это сооружение ходило ходуном, словно живое, а из-за
заборчика слышался глухой утробный рев, куда там волкодаву.
Rим с упревшим комбикормом подошел поближе, глянул в загон
и, обомлев, вспомнил Эфиманского вепря из древнегреческих
мифов - именно так и выглядел огромный грязный хряк, с
чувством пробующий рылом на прочность шаткие бревна
прогнившего свинарника.
скромном заведении "Украина", где украинским гостеприимством
и не пахло. А пахло там кухней, пыльными занавесями,
плавящейся на солнце плоской рубероидной крышей в сосульках
вара. На обед туристам подали жиденький супец "Киевский",
картофельные зразы "Житомирские" и прозрачный как слеза
полусладкий компот "Полтавский". Хай живе!
подождал, пока Маевская и Костина допьют "Полтавского".
на Костину, та строго посмотрела на Тима:
нас с Маевской, знаете ли, режим - вечерний оздоровительный
бег трусцой, затем боди-шейпинг по системе Джейн Фонды и
ровно в двадцать два ноль-ноль отход к полноценному сну.
шустром пароходике, курсирующем между Лузановкой и Одессой.
Чинно пришли на пристань, сели на старую, пахнущую соляркой
посудину, с трепетом ощутили, как ходит под ногами палуба. А
между тем загорелый мореход ловко отдал швартовы, вспенили,
замутили воду гребные винты, и пароходик отвалил от
пристани. И - вот она, Одесса. Жемчужина у моря.
Дерибасовская, прямая как стрела, бронзовая непостижимость
величественного шелье.
взглядом памятник, наморщила курносый нос:
Ты, Костина, как считаешь?
старуха бухнула в кормушку комбикорм, сверху плесканула
помоев, вздохнула тяжело, как-то очень по-бабьи:
яйцыв-то его. Кушать плохо стал, матку требует. Опять-то
забить его нет возможности, кому он нужен такой, с яйцыми-
то. А яйцы-то резать ему не берется никто, больно страшен. -
Она шмыгнула носом, высморкалась и стала вытирать руки о
передник. - Ну пошли, что ли, в горницу, стелиться.
кроватями, шкафом дореволюционного образца, колченогим
столом и парой венских ископаемых стульев. В углу, надо
полагать, красном висели образа святых, под ними, на видном
месте, стоял горшок - ночной, объемистый, с белой,
пожелтевшей от времени эмалью. Как раз в тон костюму цвета
кофе с молоком.
гостеприимно повела рукой и посмотрела в красный угол, то ли
на святых, то ли на горшок. - А то ведь как стемнеет, мы
песика с цепи спускаем... Ну, с прибытием вас.
Pасполагайтесь, располагайтесь.
жаждой, заглянули в заведение "Золотой осел", уютное,
располагающее к общению. Фирменным напитком здесь был
коктейль "Ментоловый", мятный ликер наполовину с водкой. К
нему полагалась соломинка, добрый ломтик цитруса и, конечно
же, хорошая сигарета. К вящему Тимову удивлению попутчицы
его с удовольствием закурили, не погнушались и "Ментоловым",
потом в охотку перешли на водочку и, назюзюкавшись,
принялись на пару приставать к Тимофею.
мукой! Для тебя буду огненным вихрем, для тебя стану
долбанной сукой! - с пафосом декламировала Маевская и,
опустившись на колени, все пыталась заняться с Тимом
оральным сексом.
простому лапала его за все места и шептала томно и
похотливо, со страстным выражением на лице:
ресторанных недр возник плечистый хмурый человек. Действуя
умело и напористо, он ласково подхватил Костину и Маевскую
за талии и без членовредительства препроводил на улицу.
Вскоре пришлось ретироваться и Тиму, но уже несколько иным
манером, пробкой из бутылки, с солидным начальным
ускорением, какое получается от мощного пинка под зад.
крупные оскольчатые звезды. Нелегкая занесла компанию на
площадь к знаменитому одесскому театру. Здесь, прильнув к
Тиму, институтки повисли у него на руках, словно
механические куклы, у которых кончился завод. У Маевской на
лице застыла клоунская идиотская улыбка. Дозрели.
бы только дождаться и запихать этих дур да первый же рейс в
Лузановку...
свете фонаря фиксами, посмотрел на Анжелу, после на Веронику
и остановил мутный взор на Тиме.
ночь к ним приставали какие-то сомнительные личности, совали
деньги, повышая ставки. Тим всем желающим терпеливо
объяснял, что девочки сегодня не в форме - у одной
внеплановые месячные, а у другой злокачественное высыпание в
паху. Под утро пожаловали двое - крепкие, с челками до
бровей, с жестким взглядом бегающих глаз.
предисловий вытащил нож, другой достал "черного джека",
колбасину из брезента, набитую то ли песком, то ли дробью, -
еще раз сунешься на нашу территорию, мы тебя пидором сделаем
и кишки выпустим, а дешевок твоих наголо обреем. Всосал, ты,
сучий потрох?
/ `.e.$, а сам на трамвайчике запустил до дому, в Лузановку.
Больше всего на свете ему хотелось есть и спать.
скалил зубы волкодав, в летней кухоньке потрескивала
печурка, а у свинарника раздавались удары по железу. Будто
били пудовой кувалдой в двухсотлитровую железную бочку.
Впрочем так оно и было. Жилистый горбоносый семит, сунув
связанного хряка в бочку рылом, бил железом по железу, скупо
улыбался и приговаривал нараспев:
проволокой ноги его судорожно подергивались. Зрелище не для
слабонервных.
медсестра войны и, улыбаясь, поделилась радостью:
из синагоги. Вишь, уже наркоз дает...
неважнецкое настроение окончательно испортилось.
одеколоном, потными, разметавшимися во сне телесами. Говнюк
из самолета почивал на спине и, широко раззявив рот,
оглушительно храпел. Однако чуток был утренний сон его. Едва
Тим вошел, он моментально заткнулся, чмокнул губами и,
Шилова Юлия
Корнев Павел
Флинт Эрик
Бажанов Олег
Шилова Юлия
Шилова Юлия