нимб святого в какой-нибудь бедной мексиканской церкви.
матери был всего двадцать один год. Александра бросила колледж, когда Оззи
упросил ее стать его женой, а теперь ей напомнили о ее четырех детях, как
они появлялись на свет один за другим; именно девочки сосали ее так
мучительно, выворачивая ей внутренности, мальчики же сразу были похожи на
мужчин, та же напористая жадность, боль от быстрого сосания, удлиненные
голубые черепа, шишковатые и задорные, над пучками напрягшихся мышц, где
однажды прорастут мужские брови. Девочки были деликатны уже в первые дни
жизни, такие нежные, жаждущие чего-то, льнущие сладкие комочки, им суждено
стать красавицами и рабынями. Младенцы: их прелестные резиновые кривые
ножки, как будто во сне они скачут на маленьких лошадках; трогательная,
спеленутая подгузником промежность; гибкие лиловые ступни, кожа везде
такая гладкая, как кожица пениса; серьезный взгляд цвета индиго, изогнутые
откровенно слюнявые ротики. Как они сидят на левом бедре, прильнув к боку
легко, как виноградная лоза к стене, к тому боку, где у тебя сердце.
Нашатырный дух от их пеленок. Александра начала всхлипывать, вспомнив о
своих потерянных младенцах, поглощенных теми детьми, в которых они
превратились, младенцев, изрезанных на кусочки и поглощенных днями,
годами. Покатились теплые слезы, а потом по контрасту с разгоряченным
лицом они охладили нос, проложив дорогу по складкам около его крыльев,
посолонив уголки рта и капая с подбородка, сбегая ручейком по маленькой
впадинке. А тем временем руки Джейн не оставляли ее в покое, теперь она
массировала шею Александры, затем musculus trapezius [трапециевидная мышца
(лат.)] и дальше, дельтовидную и грудную мышцы, ох, они разогнали ее
тоску, сильные руки Джейн. Вот она разминает над водой, вот под водой,
даже ниже талии. Маленькие красные глазки панели, регулирующей тепло,
следят за бассейном, "Маргарита" и марихуана смешали свою освобождающую
отраву в истосковавшемся уязвимом царстве кровеносных сосудов, ее бедные
заброшенные дети принесены в жертву ее чарам, ее глупым ничтожным чарам, и
одна Джейн понимает, Джейн и Сьюки. Сьюки, гибкая и молодая рядом с ней,
она касается тебя, ты касаешься ее. Ее тело сплетено не из ноющих мышц, а
из чего-то вроде ивовой лозы, ловкое, с нежными веснушками, белая шея под
поднятыми волосами никогда не видела солнца, кусок мягкого алебастра под
янтарными прядями волос. Джейн занималась Александрой, Александра - Сьюки,
ласкала ее. В ее руках тело Сьюки казалось шелковым, казалось тяжелым
гладким плодом. Александра так растворилась в меланхолических, ликующих, и
нежных чувствах, что уже не ощущала разницу между получаемыми и
раздаваемыми ласками; и плечи, и руки, и неожиданно всплывающие груди, три
женщины все сближались, пока не образовали, подобно трем грациям, группу,
а их волосатый смуглый хозяин вылез из воды и рылся в черных ящиках в
шкафу. Сьюки странным деловым тоном, голосом, который, как показалось
Александре, доносился издалека, обсуждала с Ван Хорном, какую музыку
поставить на его дорогую паронепроницаемую стереосистему. Он был обнажен,
и его свисающие бледные гениталии походили на поджатый собачий хвост,
закрывший безобидную шишечку заднего прохода.
Вашингтоне или Сайгоне, есть своя утечка информации: Фидель водит дружбу с
одной женщиной в городе, официанткой из ресторана "Немо", застенчивой
чернокожей, уроженкой Антигуа по имени Ребекка, - станут судачить об
оргиях в старом доме Леноксов. Но что поразило Александру в этот первый
вечер и потом всегда поражало, так это дружелюбная атмосфера, создаваемая
их неловким, нетерпеливым и не очень разбирающимся в тонкостях
гостеприимства хозяином, который не только кормил их и предоставлял кров,
музыку и удобную темную мебель, но и дарил блаженство, без которого
раскованность в духе времени утечет тонкой струйкой в канавы, вырытые
другими, старыми проповедниками и запретителями, защитниками теории
героического отрешения от мира, отправившими прелестную Энн Хатчинсон,
женщину-проповедника, оказывающую помощь другим женщинам, в пустыню, на
расправу к краснокожим, по-своему таким же неумолимым фанатикам, как
пуританские священники. Подобно всем мужчинам, Ван Хорн требовал, чтобы
женщины считали его королем, но его система взимания налогов, по крайней
мере, касалась ценных вещей - их тел и веселого настроения, которым они на
самом деле обладали, а не духовных ценностей, сберегаемых для
несуществующего неба. Именно доброта Ван Хорна позволяла ему превращать их
любовь друг к другу в род любви к нему самому. Его любовь к этим женщинам
была несколько абстрактной и потому формальной, она проявлялась в
учтивости, почтительных поклонах и любезностях, когда они надевали
предлагаемые им оригинальные предметы одежды: перчатки из кошачьей кожи и
зеленые кожаные подвязки, или обвязывали его поясом, девятифутовым шнуром,
сплетенным из красной шерсти. Он часто стоял, как и в тот первый вечер,
возвышаясь над бассейном, позади них, регулируя сложное и чувствительное к
влаге оборудование.
закрыв ночное небо. Потом поставил музыку - сначала Джоплин пронзительно и
хрипло выкрикивала "Кусок моего сердца", "Бери, пока можешь", "Летнюю
пору" и "Меня ругают" - голосом, в котором звучал радостный вызов и
отчаяние женщины, а затем Тайни Тим пробирался на цыпочках среди тюльпанов
и бесполым дрожащим голосом выдавал трели, которыми никак не мог
насладиться Ван Хорн, возвращая иглу опять и опять на начальную бороздку,
пока ведьмы шумно не потребовали снова поставить Джоплин. Музыка окружала
их со всех сторон, возникая из четырех углов комнаты; они танцевали,
прикрытые только своими аурами и волосами, совершая в такт музыке легкие
осторожные движения, часто поворачиваясь спиной, впитывая в себя голоса
призрачных певцов-исполинов. Пока Джоплин снова страстно выбрасывала слова
"Летней поры", в отрывистом темпе, словно припоминая их, как одурманенный
наркотиками борец, что опять и опять поднимается с ковра, ибо на кон
поставлены большие деньги, Сьюки и Александра покачивались в объятиях друг
друга, не передвигая ног, их распущенные волосы смешались со слезами,
груди соприкасались, прижимались, сминались, как в неспешной драке
подушками, увлажненные крупными каплями пота, похожими на бусинки
древнеегипетских ожерелий. И когда Джоплин с обманчивой легкостью
пустилась в водоворот песни "Я и Бобби Мак Джи", Ван Хорн - его багровый
пенис страшно восстал благодаря усилиям Джейн, стоящей перед ним на
коленях, - исполнил пантомиму своими жутковатыми руками, обхватив пенис
ладонями, как в белых резиновых перчатках с пучочками волос, и кончиками
пальцев, широкими, как у древесной жабы или лемура. А тем временем в
темноте над качающейся головой Джейн звучало взволнованное соло
вдохновенного пианиста из "Фулл-Тилт-Буги"-джаза.
был язык, на котором они общались друг с другом; он проявил
сверхъестественное самообладание, и, когда семя изверглось, все решили
позже, что оно было на удивление холодным. Одеваясь после полуночи в
первый час ноября, Александра почувствовала, будто ее одежда наполнилась -
в теннис она играла в свободных брюках, чтобы как-то скрыть полные ноги, -
невесомым газом, ее плоть истончилась после долгого пребывания в воде и
поглощенного зелья. Ведя домой свою "субару", пропахшую собакой, она
созерцала печальный пятнистый лик полной луны через затененное ветровое
стекло и без всякой связи подумала на какое-то мгновенье, что астронавты
уже прилунились и совершили акт имперской жестокости, окрасив зеленым
спреем огромную бесплодную лунную поверхность.
оголенные побеги виноградной лозы, уже подвешена и наполнена кормушка для
птиц, теперь, когда побиты первыми морозами ягоды в роще и на болоте.
шло, и она давно заметила, но не хотела ничего говорить, чтобы его не
выдать. Хорошенькое дело: неужели она и впрямь считает, что стала бы
предательницей, если бы сообщила только нам.
подвешенных на медных крючках под полкой для посуды, закачалась, словно
тронутая рукой невидимой арфистки.
необычно. По большей части ему хотелось выговориться, и она была для него
благодарным слушателем. Оно и к лучшему: подумать только, она могла
заразиться венерическими болезнями. Знаешь, у всех этих детей-цветов
бывают по меньшей мере вши.
все, что известно.
болтаются перед супермаркетом часов в восемь вечера, полагаю в ожидании
наркотиков. Бледное, грязное, какое-то очень широкое лицо, немытые
распущенные льняные волосы, одета, как маленький лесоруб.
собрание впервые. Представляешь себе? Одна из тех, что стояли в пикете в
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Жюль Верн
Пехов Алексей
Сапковский Анджей
Шилова Юлия