она гордо носила форму. Как в корсет затягивалась.
грудь, Зоечка.
выступившими яркими пятнами на щеках, выгибая шею, скашивал сливовые свои
глаза в альбом. Кузнецов же, отклонясь к стене, из тени смотрел на Зою, на
ее освещенное пламенем бензина наклоненное лицо и с необъяснимым напряжением
памяти отыскивал в длинных полосках ее бровей, в ее опущенных глазах, в этом
обтянутом замшей альбомчике что-то неуловимо знакомое, бывшее когда-то, где
он видел ее, Зою, в неправдоподобно теплой тишине, в часы вечернего
снегопада за окном, в уютно натопленном на ночь доме, за столом, покрытым к
празднику чистой белой скатертью; раскрытый семейный альбом на скатерти, и
чьи-то милые лица освещены настольной лампой, а позади, за светом -
бархатный полумрак комнаты, пахнущий вымытым полом, с темным прямоугольником
старого трюмо, с поблескивающими в таинственной глубине его никелированными
шарами на высокой спинке старомодной кровати. Но никелированная кровать и
это старинное трюмо были в московской квартире на Пятницкой, и он мог видеть
так близко, так покойно и родственно только мать или сестру и никогда не мог
видеть в той комнате наклоненное лицо Зои за столом рядом с сестрой и
матерью, рядом с тем роскошным и смешным, пожелтевшим от времени столетним
трюмо, единственной гордостью матери и памятью об отце - это трюмо в день
свадьбы купил он, кажется, у какого-то нэпмана, чрезвычайно довольный своим
роскошным подарком...
притихли?
смотрела на него с вопросительной улыбкой. - Вы... о немке?.. - спросил он.
рукам; от нечего делать Нечаев показывал его всему взводу. И сейчас, услышав
вопрос Зои, Кузнецов без особого интереса взглянул на фотографии. Молодая
белокурая немка в облитом по талии мундире смеялась в объектив, вызывающе
счастливая в окружении улыбающейся семьи, полукругом рассевшейся в плетеных
креслах за низким столиком, среди сказочно яркой зеленой лужайки перед
чистым, аккуратным дачным домиком. На другой фотографии - золотистый пляж,
слепяще-снежные в морской сини паруса яхт, на берегу белые тенты, и
шоколадно-загорелая немка в купальнике стоит картинно и гордо, обняв за
плечи свою подругу с кукольно-нежным личиком, в накинутом на голое тело
цветном халатике, с распущенными по плечам пышными волосами. Потом множество
напряженных и строгих женских- лиц, множество обтянутых по выпирающим грудям
мундиров на фоне казарменного здания. Затем еще одна фотография на море:
надутый парус накренившейся яхты, влажные от брызг сильные бедра этой
белокурой немки, мужественно подтягивающей снасть над головой пышноволосой
подруги, испуганно обнявшей ее полные ноги под брызгами вздыбленной волны.
глаз. - Все-таки красива... А вам нравится она, Давлатян?
глоток и проговорил сердито:
Подавиться можно... Отвратительное лицо! - заявил он, скользнув краешком
глаза по фотографии. - Что здесь может нравиться? Эсэсовка и дурища
наверняка. Улыбается, как кошка. Ненавижу эти фашистские морды! Как она
может улыбаться?
что-нибудь из Германии, сразу подкатывает что-то к горлу?"
выдрал в конце. Посмотрели бы, что у нее за картинки были - умереть можно!
Разный разврат. Особенно женский. Знаете, такая поэтесса Сафо была? В
Риме...
в Риме, а в Греции. И что же?
краснея, одернул Давлатян. - У вас бзик какой-то! Или вы лишних сто граммов
выпили?
ему на плечо, тихонько погладила. - Какой вы чудесный мальчик! Ни о чем не
знаете?.. А я уже видела эту гадость в одном немецком блиндаже под
Харьковом... Когда вырывались из окружения. Оклеен был весь блиндаж.
гладящих пальцев и, взъерошенный, проговорил:
Я не мальчик. И не гладьте меня, пожалуйста. Я не люблю...
Кузнецов, чувствуя благостно разлившееся по всему телу тепло выпитой водки и
не вступая в разговор. - Он всегда мне нравился".
красивую черноволосую голову. - У лейтенанта Давлатяна невеста, а я один как
перст. И мама во Владивостоке. Холостяк. Погладьте, буду терпеть. Я люблю
это терпеть.
что это вам даст? Вы всё не так поймете. Потом во Владивостоке вы были в
окружении королев-балерин... Нет, неужели, Давлатян, у вас невеста? -
спросила она ласково. - А я не знала...
однако с навязчивой страстностью Нечаев, еще ниже склоняя голову. -
Прикоснитесь пальчиками... Или брезгаете? Вот убьют завтра - и не испытаю,
какие у вас нежные пальчики!
часто заморгал на Нечаева. - Прекратите эти неуместные бульварные пошлости,
сержант! На месте Зои я сплошные пощечины вам отвешивал бы! Да, да!
светились, устремленные на смущенного Давлатяна.
приятной, развлекающей его игре, изобразил обиду на фатоватом, с бархатными
родинками лице, сказал:
она: и вроде замужем была, и вроде ей тридцать лет, и все знает, а сама...
одуванчик!
- Полейте мне на руки мою водку, - приказала она таким тоном, словно имела
право приказывать Нечаеву. - Пальцы стали отвратительно липкими после вашего
альбома. Спрячьте его. И когда захотите себя испытать в трудную минуту,
смотрите на эту обнаженную немочку!
мстительной щедростью вылил всю до капли водку на ковшиком сложенные ладони
Зои.
кругло натянута была пола полушубка, поднесла руки к шипящему пламени
гильзы, взглянула на Кузнецова: - Вы что, спите, товарищ лейтенант? Странно,
когда один человек молчит. Как трезвый среди пьяных. У вас что, аппетита
нет?
согреваюсь...
духотой, живым светом самодельной лампы, звуками голосов, угловатыми тенями
по стенам; внутренняя зябкая дрожь прошла; потный, он все же основательно
промерз на ветреном берегу, мокрые ремешки холодка еще прислонялись к
лопаткам, но ему не хотелось менять положения, не было сил пошевелиться.
"Она была в окружении под Харьковом? Она воевала? Какое у нее удивительное
лицо, - смутно думал он, глядя на Зою. - В общем некрасива. Только глаза. И
выражение лица меняется. Но она нравится и Нечаеву, и Уханову, и мне... Что
у нее с Дроздовским? Непонятно как-то все...".
Почему не ешь? Суп остыл!
начальственный басок. - Суп как огонь! Можно к вам?
- Всовывайся!
кто-то шарил по занавеси и, найдя край, оттолкнул ее в сторону. И высунулось
из-за брезента узкое, набрякшее, ошпаренное морозом лицо Скорика, несколько
хищно, по-птичьи посаженные глаза замерцали.
надвинутой на брови новенькой шапки вспомнив запоздалый его приезд. - Что
хотите?
комбат! - заговорил старшина с достойной его неуязвимого положения колкостью
и прибавил: - Вот! Доппаек положенный получите. И приказ вам и лейтенанту
Давлатяну - к комбату... И санинструктору От комбата я...
земле не валяется.
Русанов Владислав
Лондон Джек
Конан-Дойль Артур
Посняков Андрей
Херберт Фрэнк
Березин Федор