ассигнования; это достаточно серьезно - во всяком случае, посерьезнее
аргументов, под которые снарядили в тридцать седьмом "Иба-Мару". Однако
пронять доктора Рибейру было непросто. Пусть сеньор Аракелов извинит, но
все это слова. Давным-давно разработаны критерии достоверности наблюдения.
Это азбука. Достоверным считается наблюдение, проводившееся не менее чем
двумя людьми независимо друг от друга, что исключает возможность сговора,
и совпадающее при описании не менее, чем на шестьдесят процентов. Вот так.
Исходя из этих критериев, сообщение сеньора Аракелова достоверным сочтено
быть ни в коей мере не может. Не говоря уже о том, что в данном районе
батиандру по программе находиться вовсе не следовало... Черт знает что! То
специально снаряжают международную экспедицию, даже неудача которой никого
не обескураживает, то теперь, когда дело сделано, Аракелову не хотят
верить... Что это? Ограниченность? Нежелание уступить честь открытия?
Непонятно. И неприятно.
хотелось нестерпимо, и продолжать дискуссию он был физически просто не в
состоянии. Поэтому разговор возобновился только на следующий день - за
обедом в кают-компании. И с тем же успехом. Аракелов чувствовал, что между
ним и пятерыми членами основного экипажа "Лужайки одуванчиков" встала
некая стена, стена абсолютно прозрачная, но резиново-упругая, на которую
сколько ни бросайся, все равно оказываешься там же, где был. Не пробить.
Не разорвать. Не взорвать. Ничем.
характер. Что не понимает чего-то Рибейра. Что не хочет понять даже. Но
чтобы не хотели понимать пять человек, пятеро ученых, серьезных
специалистов высокой квалификации, пятеро разных людей из разных стран -
нет, такое в голове не укладывалось. Было над чем подумать.
чувствовал себя незваным гостем. Отчет о проделанной вне станции работе
застрял на седьмой странице, потому что именно здесь было место дл
рассказа о встрече с этим самым Левиафаном, с неотилозавром или как его
там, и Аракелов понятия не имел, что же писать и как. Нет, он знал, что
напишет все так, как оно было. Вопреки всем и всему. Но прежде нужно было
понять, чем же вызвано было такое отношение к его рассказу. Где тут собака
зарыта и какой она породы? Аракелов сидел перед машинкой, потягивал
холодный грейпфрутовый сок и думал, думал, думал... Однако додуматься ни
до чего так и не смог, когда раздался аккуратный, одними костяшками
пальцев, сухо и отрывисто, стук в дверь.
погонофор, невысокий, изящный мулат, от своих негритянских предков
унаследовавший оливково-бронзовую кожу и пышные курчавые волосы.
после давешнего разговора за обедом ему не очень-то и хотелось проявлять
любезность и радушие. - Чем могу служить?
наверное, сложилось ложное впечатление...
шортов четки - настоящие четки, какие Аракелову до сих пор приходилось
видеть разве что в музее. Вырезанные из какого-то темного, почти черного
дерева, они очень естественно выглядели в руках да Галвиша. Биолог
перехватил удивленный аракеловский взгляд, улыбнулся:
занять руки. Очень, знаете ли, помогает...
три пальца в стакан.
никого не заинтересовали, а все, что относится к программе, в том числе и
вашей ее части, будет изложено в отчете. Впрочем, если хотите...
беда как раз в том, что они нас заинтересовали. Даже слишком.
сеньор батиандр... Говорить - так по-человечески.
понимаю, вас многое удивляло и раздражало у нас. Но поверьте, на все были
причины. И достаточно серьезные.
сомнения, вы заметили, что мы всячески старались не выпустить вас из
станции.
оказывается. Потому вы нас и переиграли.
захватывающе рассказывали сегодня.
неотилозавром обитатели "Лужайки одуванчиков" еще в самом начале вахты, во
время первой же вылазки их батиандра, того самого Агостино, которого
заменял сейчас Аракелов. Потом и остальные видели, как величественно
проплывал этот Левиафан невдалеке от станции - видели на экранах
инфракрасного обзора и сонара.
Бог, если хотите. Древний, мощный и прекрасный.
от того, что он окажется в каком-нибудь Маринленде и вынужден будет
ютиться в тесном бассейне на потеху почтеннейшей публике? Или от того, что
его чучело повиснет под потолком какого-нибудь зоологического музея?
рассказ о том, как экипаж "Лужайки одуванчиков" решил утаить свое
открытие. Они долго спорили, но в конце концов согласились с этим все.
Ибо...
Целакантовая лихорадка - так бы я это назвал. Каждый музей хотел его
иметь. Каждый институт хотел его препарировать. Каждый "спортсмен" хотел
его поймать. И как ни охраняли его, как ни регулировался отлов лицензиями,
но... Браконьеры находились всегда. В конце концов, это дело техники -
поймать. А покупатели найдутся. И если теперь начнется тилозаврова
лихорадка - что тогда? Ведь мы не знаем почти ничего. Численности
популяции. Места, которое занимает он в экологии оазисов... Да что там,
ничего мы еще не знаем. И начнись такое вот вмешательство - неразумное,
стихийное, но не просто возможное - увы, обязательное, мы снова потеряем
Морского Змея. На этот раз навсегда.
станцию. Кто знает?
теперь стало понятным все, что прежде раздражало нелепостью и
нелогичностью. - А как же с Монакской конвенцией?
ни государством, ни организацией, ни группой лиц ни в каких целях и никоим
образом", - процитировал наизусть да Галвиш. - Параграф третий, пункт пять
"а". Мы об этом не забыли. Но помните ли вы, Алехандро, об ответственности
ученого за судьбу своего открытия? О праве ученого на "вето"?
ошибается, или закон плох. Но ни в том, ни в другом нельзя разобраться в
одиночку. Об этом нужно говорить. Во всеуслышание. Лишь тогда рано или
поздно всплывает правда.
схватить воспаление легких? Извините, Алехандро, но, если бы не вы,
насколько проще все было бы!
черту. - И я видел.
делаем одно, общее, человеческое наше дело. Разве вы или я здесь сами по
себе? Нет. За нами все те, кто создал нас, научил, направил сюда. Те, кто
строил эту станцию. Те, кто сделал меня батиандром. Как же мы можем
обмануть их? Разве этого они заслужили? Ведь если с любым из нас случитс
что-то, вся огромная эта человеческая махина придет в действие. Нас будут
вытаскивать. Спасать. Океанский Патруль. Международный Океанографический
Комитет. Люди на моем "Руслане". В моем институте. И не только они.
Многие, многие другие. Так что же - всех их посчитать недостойными? Нет. Я
так не могу. Они верят мне, а я должен верить им. Мы - одно. Одно тело и
одно дело. И нами управляет закон. Есть Монакская конвенция - никому не
дозволено ее нарушать. Тилозавровая лихорадка, говорите вы? Что ж,
Херберт Фрэнк
Эриксон Стивен
Афанасьев Роман
Сапковский Анджей
Майер Стефани
Орлов Алекс