рук и никакого мошенства, koresh. Обычная работа для ребят, которым приспело
время где-то работать. Служим вот в полиции.
полицию не берут в нашем возрасте.
мент Тем. Я просто ушам не верил, не мог, бллин, поверить, да и только. --
Время идет, растем, -- пояснил он. -- А кроме того, ты ведь всегда был среди
нас младшим. Вот мы, глядишь, и выросли.
(в голове не укладывается! ), обратился к молодому менту, который держал
меня и которого я вроде как раньше не знал:
кое-какой старый должок. Между нами мальчиками, как говорится. Везти его в
участок -- только морока лишняя. Ты о нем вряд ли слышал, а я его хорошо
знаю, это у него старые заморочки. Нападает на престарелых и беззащитных, ну
и нарвался, наконец. Но мы поговорим с ним от имени Государства.
Ребята, они же сами на меня напали! Ну скажите, ведь вы не можете быть на их
стороне! Ведь это не так. Тем? Там был kashka, с которым мы poshustrili
когда-то в прежние времена, и теперь, через столько времени, он решил
отомстить мне.
помню плохо. И, кстати, перестань звать меня "Тем". Зови сержантом.
уже не был таким толстяком, как когда-то. -- Кое-кого из
мальчиков-хулиганчиков, очень лихо управлявшихся с опасной бритвой; к ногтю
его, к ногтю! -- И они, крепко взявшись, вывели меня на улицу. Там их ждала
патрульная машина, а этот самый Рекc оказался шофером. Они забросили меня в
фургон, причем я никак не мог отделаться от ощущения, что все это всего лишь
шутка, что Тем сейчас стянет с головы полицейский шлем и захохочет --
ух-ха-ха-ха! Но он сидел молча. А я, стараясь рассеять закопошившийся во мне
strah, говорю:
слышал, с Джорджиком это очень печально вышло.
понимаю, уныло, однако все ж таки природа. Да и то сказать, вряд ли полезно
всему городу видеть, как мы старые долги отдаем. К тому же сорить на
тротуарах, тем более бросать на них падаль, негоже, ох, негоже! -- И он
вновь отвернулся.
времена позади. За то, что я тогда делал, меня уже наказали. Меня вылечили!
насчет этого. Оченно, говорит, хороший способ. -- Вам читали, -- повторил за
ним я, слегка язвительно. -- Ты все такой же темный, сам читать так и не
выучился?
-- Так говорить не стоит. Не советую, дружище. -- И он тут же выдал мне
bollshoi toltshok прямо в kliuv, так что кровь сразу кап-кап-кап --
красная-красная.
вытирая нос тыльной стороной ладони. -- Всегда я был odi noki.
голые деревья, птички время от времени чирикают, а вдалеке гудит какая-то
сельскохозяйственная машина. Зима была в самом разгаре, смеркалось. Вокруг
ни людей, ни животных. Только мы четверо.
курил tsygarki и почитывал какую-то книжечку. В кабине у него горел свет,
чтобы vidett. На то, что с вашим скромным повествователем делали Биллибой и
Тем, он никакого внимания не обращал. Не буду сейчас вдаваться в детали,
вспомню только про чириканье птичек в голых ветвях, рокот какой-то там
сельхозтехники и звуки нескончаемого пыхтенья и ударов. При свете
автомобильных фар я видел туман от их дыхания, а в кабине шофер совершенно
спокойно переворачивал страницы. Долго они, бллин, меня обрабатывали. Потом
Биллибой или Тем, не помню уж который из них, говорит:
напоследок каждый по разу врезали мне toltshok в litso, я повалился и
остался лежать на прошлогодней траве. Холод стоял zhutki, но я его не
чувствовал. Потом они вытерли руки, снова надели кителя и шлемы и сели в
машину.
разразился своим клоунским смехом. Шофер дочитал страницу, отложил книжку,
потом завел мотор, и они уехали в сторону города, причем оба -- и бывший мой
drug, и бывший враг -- на прощанье сделали ручкой. А я остался лежать в
полном otrube. Боль подступила не сразу, навалилась, меня всего скорчило, а
тут еще пошел ледяной дождь. Людей поблизости видно не было, не было ни
домов, ни даже огонечка. Куда же мне идти, бездомному и почти без deneg в
карманах? И я от жалости к себе заплакал: ууух-хуу-хууу. Потом встал и
поплелся прочь.
4
попался мне на пути, бллин. Я брел сквозь тьму не по-городскому, а просто
напрямик, туда, откуда доносился шум сельскохозяйственной машины. Вышел в
результате к какому-то поселку, который показался мне смутно знакомым,
однако поселки -- они все похожи, особенно в темноте. Несколько домиков,
пивная, а в самом конце поселка, слегка этак на отшибе -- небольшой
коттеджик, и на его воротах название: "ДОМ". Под ледяным дождем я вымок до
нитки, так что мой боевой костюм уже не выглядел супермодным, теперь я в нем
скорей похож был на мокрую курицу, тем более что моя роскошная sheveliura
превратилась в нашлепку, будто какой-то kal распластан по голове, a morder
был, надо полагать, изукрашен ссадинами и синяками; трогая языком zubbja, я
обнаружил, что некоторые шатаются. Все тело у меня ныло и болело, uzhasno
хотелось пить, и я ловил rotom ледяные капли, а в желудке пело и ворчало
оттого, что я с утра не ел, да и утром-то поел довольно-таки, бллин,
условно.
помог мне. Я отворил калитку и захлюпал под дождем, переходящим в снег, по
дорожке, потом тихонько, жалобно постучал в дверь. Никто не отозвался, и я
постучал tshutMshutt сильнее и дольше, после чего послышались шаги. Дверь
отворилась, и мужской голос спросил: "Да, что такое? "
и оставили умирать на дороге. Пожалуйста, дайте мне чего-нибудь выпить и
погреться у огня, сэр, прошу вас.
тресь-тресь поленьев, горевших в камине. -- Входите, -- сказал открывший
дверь, -- кто бы вы ни были. Помоги вам Господь, бедняга, входите, дайте на
вас взглянуть.
действительно чувствовал себя хуже некуда. Добрый этот vek обхватил меня
руками за плечи и помог добрести до комнаты, где горел камин, и уж тут-то я
сразу понял, где я и почему надпись "ДОМ" над воротами показалась мне такой
знакомой. Я поглядел на хозяина, который тоже смотрел на меня, да так
сочувственно, и теперь я его тоже вспомнил. Меня-то он, конечно, не
припомнит, потому что в те беззаботные. денечки мы с моими так называемыми
друзьями на все большие dratsingi, krastingi и прочие всякие выступления
ходили в масках. Хозяин был низкорослый очкастый vek среднего возраста --
лет тридцати, а может, сорока или пятидесяти.
Боже ты мой, надо же, как вас отделали! -- И он вновь окинул меня
сочувственным взглядом.
Сейчас принесу виски, а потом я должен немножко промыть вам раны. -- И
вышел. Я оглядел маленькую уютную комнатку. Почти сплошь книги, камин, пара
стульев, а женской руки как-то не заметно. На столе пишущая машинка,
множество скомканных бумажек, и мне сразу вспомнилось, что этот vek--
писатель. "Заводной апельсин" -- вот он что писал тогда. Даже забавно, что я
это вспомнил. Но выдавать себя не следовало, потому что нынче мне без его
помощи и доброты -- никуда. Подлые griaznyje выродки в той беленькой
больничке сделали меня таким, что теперь мне без доброты и помощи хоть
пропадай, они даже так сделали, чтобы я и сам не мог не предлагать другим.
помощь и доброту, если кому-нибудь таковая понадобится.
подкрепляющее питье в стакане, и мне стало получше, потом промыл мне ссадины
на litse. Потом говорит:
все расскажете; я приготовлю, пока вы в ванне.
заметил в моих glazzjah слезы, потому что сказал: "Ну-ну-ну" и потрепал меня
по плечу.
пижаму и халат, согретые у огня, и еще пару очень поношенных тапок. Теперь,
бллин, несмотря на всю ломоту и боль, я определенно чувствовал, что скоро
мне будет гораздо лучше. Спустившись, я обнаружил, что на стол уже накрыто;
ножи, вилки, хлеб, бутылка соуса "Прима", и вот он уже несет
Контровский Владимир
Пехов Алексей
Якубенко Николай
Володихин Дмитрий
Доценко Виктор
Контровский Владимир