Чтение 25–й страницы книги ~Только обгон~

"Но почему у тебя всех этих молодых ребят в белых рубашках вешают в
известковых пещерах?"
"Не спрашивай меня - я получаю это как сообщения с других планет - Видимо
я что-то вроде агента с другой планеты, но я еще полностью не расшифровал
присылаемые мне указания"
"Но зачем вся эта гнусь - весь этот мерзкий отстой?"
"Я избавляюсь от своего сраного интеллигентского прошлого, раз и навсегда.
Потому что только в таком катарсисе я могу говорить о самых ужасных вещах,
приходящих мне в голову - Представь себе это, самых ужасных, грязных,
паскудных, пакостных и скудоумных вещичках какие ты только можешь себе
представить - Когда я закончу эту книгу, я буду чист как ангел, дорогой
мой. Все эти крутые экзистенциальные анархисты и террористы так
называемые, им стыдно было даже упомянуть что-нибудь такое про свою
обоссаную ширинку, правда - А неплохо было бы им поворошить палками в
своем собственном дерьме, и вот его-то и проанализировать ради
общественного прогресса"
"Но куда нас все это дерьмо заведет?"
"К тому что мы избавимся от дерьма, правда, Джек". Он вытаскивает (уже
четыре часа дня) бутылку коньячного аперитива. И мы оба вздыхаем при виде
ее. Бык так много страдал.

55

И обычно именно в четыре часа заваливается Джон Банкс. Джон Банкс это
симпатяга декадент из английского Бирмингема, который был там раньше
бандитом (по его словам), затем занялся контрабандой, и сразу начал с того
что ломанулся наобум в танжерскую бухту с контрабандным грузом в лодке. А
может быть он просто работал на углевозе, уж и не знаю, тем более что от
Бирмингема и до Ньюкасла недалеко. Но он был жизнерадостным и бодрым
чуваком из Англии, с голубыми глазами и настоящим английским выговором, и
Хаббард просто-таки влюбился в него. Точно также, всякий раз когда я
навещал Хаббарда в Нью-Йорке, или Мехико-Сити, или Ньюарке, или еще
где-нибудь, у него всегда был свой излюбленный raconteur, которого он
где-нибудь находил чтобы услаждать свой слух изумительными историями за
коктейлем. Воистину, Хаббард был самым разэлегантнейшим в мире
англичанином. У меня было даже такое видение его, сидящим в Лондоне у
клубного камина со знаменитыми докторами, с бренди в руке, рассказывающим
истории со всего мира, смеясь "Хм хм хм" из самых утробных глубин своих,
сутулясь, этакий громадный Шерлок Холмс. Однажды Ирвин Гарден, этот
безумный колдун, сказал мне совершенно серьезно "Ты понимаешь что Хаббард
это что-то вроде старшего брата Шерлока Холмса?"
"Старшего брата Шерлока Холмса?"
"Ты чего, Конан Дойля что ли не читал? - Каждый раз, когда Холмс не мог
справиться с разгадкой преступления, он садился в такси и ехал в Сохо, где
спрашивал совета у своего старшего брата, старого алкоголика валявшегося с
бутылкой вина где-нибудь в грошовой комнатушке, просто очаровательно!
Прямо как ты в Фриско".
"Ну и потом?"
"Старший Холмс всегда объяснял Шерлоку как найти разгадку - Вроде как он
знал все что происходит в Лондоне"
"Неужто брат Шерлока Холмса никогда не одевал галстука и не отправлялся в
Клуб?"
"К ма-аамочке он отправлялся, знаа-ааете ли14", говорит Ирвин явно пытаясь
от меня отделаться, но теперь я понимаю что Бык это действительно такой
старший брат Шерлока Холмса в Лондоне, любитель побазарить с
бирмингемскими бандитами и поднабраться нового сленга, потому что он к
тому же еще лингвист и филолог интересующийся не только местными
диалектами Дерьмошира и всех прочих широв, но и самым новейшим сленгом. И
посреди телеги о своих приключениях в Бирме Джон Банкс, за мутнящими
оконный свет коньяком и кефом, отпускает изумительные словечки вроде "И
тут она ну давай мне шары языком наяривать"
"Шары наяривать?"
"Это в смысле что без кривенького, кексы!"15
"Ну и че дальше?" смеется Бык держась за живот, глаза его сверкают сейчас
нежно голубым светом хотя через пару мгновений он может направить на вас
ружье и сказать: - "Мне всегда хотелось взять его на Амазонку чтобы
расстрелять каждую десятую пиранью!"
"Эй, я еще не закончил историю про Бирму!" И так всегда, коньяк,
россказни, и временами я выходил в сад и наслаждался удивительной
лиловизной закатной бухты. Потом, когда Джон и другие raconteurs уходили,
мы с Быком бодро топали в лучший ресторан города на ужин, обычно это был
бифштекс с острым соусом по-овернски, или паскалев поллито по-ейски, или
еще что-то превосходное, с заплетающим язык кувшинчиком хорошего
французского вина, и Хаббард бросал куриные кости через плечо, по фигу
есть здесь в подвальчике Эль Панаме женщины или нет.
"Эй Бык, у тебя за спиной за столиком длинношеие парижанки в жемчугах"
"La belle gashe16", и хряп, куриной косточкой, "че?"
"Но они же пьют из высоких бокалов с тонкими ножками"
"Ох, да хорош меня парить своими мечтаниями, ты не в Новой Англии" но ему
никогда не бросить через плечо целую тарелку, как сделал однажды Жюльен в
1944-м, хрясь. Изысканным жестом он взрывает длиннющий косяк.
"А здесь не стремно курить?"
К десерту он заказывает бенедектин. Бог ты мой, ему скучно. "Когда ж сюда
приедет Ирвин?" Ирвин с Саймоном уже на пути сюда, на другом югославском
грузовозе, но грузовозе апрельском, когда не бывает штормов. Вернувшись в
мою комнату он внезапно вытаскивает свой бинокль и всматривается в море.
"Когда же он приедет?" И вдруг начинает плакать у меня на плече.
"Что случилось?"
"Просто и не знаю", - он плачет по настоящему, без всякого притворства. Он
был влюблен в Ирвина много лет, но если вы хотите знать мое мнение, как-то
странно все это было. Однажды я показал ему нарисованную Ирвином картинку,
два сердечка пронзенных стрелой Купидона, но по ошибке древко стрелы было
нарисовано торчащим только из одного сердца, и Хаббард завопил: "Вот оно!
Вот о чем я говорю!"
"И о чем это ты говоришь?"
"Что этот деспотичный тиран может полюбить только свой собственный образ"
"Что это еще за любовь такая между двумя взрослыми мужчинами" Это
произошло в 1954 году, когда я сидел дома с мамой, и вдруг звенит дверной
звонок. Хаббард распахивает дверь, просит доллар заплатить за такси (за
которое в конце концов платит моя мама) и потом сидит там с нами
совершенно ополоумевший и пишет длинное письмо. После этого-то случая она
и стала говорить "Держись подальше от Хаббарда, он тебя погубит". Никогда
не видел более странной сцены. Внезапно мама сказала: -
"Не хотите ли бутерброд, мистер Хаббард?", но он лишь помотал своей
головой и продолжал писать, он писал длинное и путаное любовное послание
Ирвину в Калифорнию. А ко мне он пришел, как разъяснил он в Танжере своим
скучающим, но и страдающим тоже, голосом "Потому что в эти кошмарные
времена единственная связь с Ирвином была у меня через тебя, это тебе он
писал длинные письма о том чем он там в Фриско занимается. Все это
тягостная проза человечья, но мне нужно было иметь с ним хоть какую связь,
и ты был как раз тем самым нужным мне занудой, ты получал от моего
прекрасного ангела длинные письма и я должен был увидеть хотя бы тебя, все
ж таки лучше чем ничего". Но мне было не обидно, я понимал о чем он
говорит, потому что читал Бремя страстей человеческих, завещание Шекспира,
и Дмитрия Карамазова тоже. Мы ушли из маминого дома (пристыжено) в бар на
углу, где он продолжал писать, пока призрак (который все ж таки лучше чем
ничего) заказывал выпивку и молча его рассматривал. Я любил Хаббарда
просто за его большую и дурацкую душу. И не то чтобы Ирвин был его
недостоин, но все равно никак не могу себе представить, как они могут
осуществлять эту свою великую романтическую любовь с вазелином и прочими
смазками?
Если бы Идиот стал клеится к Ипполиту, чего он не делал, то не было бы и
никакого подставного дядюшки Эдуарда, и не на кого было бы скрежетать
зубами безумному и милейшему Бернарду. Но Хаббард все продолжал и
продолжал писать в этом баре, под взглядом покачивающего головой
китайского прачечника с другой стороны улицы. Ирвин недавно нашел себе
какую-то девицу в Фриско и Хаббард говорит "Могу представить себе эту
христианскую проблядь", впрочем ему нечего было беспокоиться по этому
поводу, вскоре Ирвин встретился с Саймоном.
"Какой он, Саймон?" спрашивает он теперь, рыдая у меня на плече в Танжере.
(О что сказала бы моя мать увидев как старший брат Шерлока Холмса рыдает у
меня на плече в Танжере?) Я нарисовал Саймона карандашом чтобы показать
ему. Сумасшедшие глаза и лицо. Он не особо мне поверил. "Давай спустимся в
мою комнату и дунем пару раз". Так говорил старый Кэб Кэллоуэй17, и это
значило "покурим трубочку опиума". Мы только что раздобыли его, попивая
для отмазки кофе в Зоко Чико, у типа в красной феске, про которого мне
Хаббард секретно (на ухо) поведал что он виновник эпидемии гепатита в
Танжерсе (так он на самом деле произносится). Взяв старую банку из под
оливкового масла и проделав в ней дырку, потом другую дырку для рта, мы
забили красный опиум-сырец в первое отверстие, подожгли его и стали
вдыхать огромные синие клубы опиумного дыма. В это время появился один наш
знакомый американец и сказал что знает где раздобыть шлюх, про которых я
спрашивал. Пока Бык с Джоном Банксом курили опиум, мы с Джимом нашли
девочек разгуливавших в больших джалабах под неоновыми сигаретными
рекламами, привели их в мою комнату, по очереди трахнули, и спустились
опять вниз покурить еще. (Удивительная штука с этими арабскими
проститутками, вот она снимает через голову свою чадру, потом длинные
библейские одеяния, и вдруг перед тобой остается просто спелая девчонка с
распутным взглядом без ничего, только на высоких каблучках - на улице же
они выглядят этакими скорбными святошами, одни лишь глаза, эти темные