Бога в кайфе. Я даю им то, чего вы не можете дать им ни своими проповедями,
ни своими молитвами... Своих людей я приближаю к Богу куда оперативнее, чем
кто-либо.
дурман? И это ты называешь счастьем познания Бога?
твой слух. Конкурент твой, понимаешь ли! Дорогу тебе перебежал. Да, черт
побери, да, деньги, да, наркотики! Так вот, деньги, если хочешь знать, - это
все. Ты что думаешь, у денег особый Бог? А в церквах и прочих учреждениях вы
что, без денег обходитесь?
Бог в том числе. Но я, по крайней мере, даю людям покайфовать и испытать то,
что вы сулите лишь на словах и вдобавок на том свете. Лишь кайф дает
блаженство, умиротворение, раскованность в пространстве и во времени. Пусть
блаженство это мимолетно, пусть призрачно, пусть оно существует лишь в
галлюцинациях, но это счастье, и достижимо оно только в трансе. А вы,
праведники, лишены даже этого самообмана.
святой отец! За неимением иного счастья кайф его горький заменитель.
что это такое!
помощник!
со дня творения, каких только чудес не наобещали униженным и оскорбленным:
вот царство Божье грядет, вот демократия, вот равенство, вот братство, а вот
счастье в коллективе, хочешь - живи в коммунах, а за прилежность вдобавок ко
всему наобещали рай. А что на деле? Одни словеса! А я, если хочешь знать,
отвлекаю неутоленных, неустроенных. Я громоотвод, я увожу людей черным ходом
к несбыточному Богу.
заварить - представить страшно! В тебе, быть может, умер маленький Наполеон.
развернуться! Если б мы на Западе вдруг оказались, я бы еще не такими делами
ворочал. И тогда ты не дерзнул бы со мною полемизировать, а смотрел бы на
то, что есть добро, а что есть зло, так, как мне угодно...
говоришь, не ново. Ты, Гришан, паразитируешь на том, что люди изверились, а
это культивировать куда удобнее. Все плохо, все ложь, а раз тaк - утешься в
кайфе. А ты попробуй, если клеймишь все, что было, дать людям новый взгляд
на мир. Вера - это тебе не кайф, вера - продукт страданий многих поколений,
над верой трудиться надо тысячелетиями и ежедневно. А ты на позорном
промысле желаешь перевернуть чередование дня и ночи, извечный порядок. И,
наконец, начинаешь ты за здравие, а кончить придется за упокой - ведь вслед
за кайфом, так тобою превозносимым, наступает полоса безумия и окончательная
деградация души. Что ж ты не договариваешь до конца? Выходит, кайф твой -
провокация: ведь придя к Богу мнимому, тут же попадаешь в объятия сатаны.
Как с этим быть?
есть расплата смертью... Тебе не приходило это в голову? Что притих? Тебе,
святоша, конечно, не по нутру моя концепция!
Кому оно нужно? Какая в нем потребность? Вот и выходит, что я вам необходим!
А иначе с кем вам бороться, как демонстрировать воинственность своих идей?
играть на противоречиях. Но не витийствуй. Нам с тобой не найти общего
языка. Мы антиподы, мы несовместимы - вот почему ты гонишь меня отсюда. Ты
меня боишься. Но я все равно настаиваю: покайся, освободи гонцов из своей
паутины. Я предлагаю тебе свою помощь.
опираясь на палку, потом приостановился.
ошибаешься. Оставайся, я тебя не гоню. Сейчас мы будем пробираться на
товарняк. Устроим, так сказать, организованный набег на транспорт.
а с целью нелегального проезда, а это вещи разные, ведь твое государство
лишает нас свободы передвижения...
посадке, - кивнул Гришан в сторону железнодорожных путей, - все будут в
сборе, все на виду. Вот и попробуй переубеди их, малолетних Ленек и
разбитных Петрух, спасай их души, спаситель! Я ничем, ни единым словом тебе
не помешаю. Считай, что меня нет. И если тебе удастся повести этот народ за
собой, обратить его к своему Богу, я тут же удалюсь, как и полагается
удаляться при поражении. Ты понял меня? Принимаешь мой вызов?
будет. Скажем, потолковали о том о сем.
по-прежнему ярко и горячо светило над степной равниной, и подозрительно
застывшие серебристые облака, что весь день стояли как на приколе, поначалу
бледные, к вечеру сгустились и темнеющей полосой нависли над самым
горизонтом, поселив чувство необъяснимой тревоги в душе Авдия. Очевидно,
надвигалась гроза.
север, и земля подрагивала и сотрясалась под их тяжелыми колесами. "Сколько
земли, сколько простора и света, а человеку все равно чего-то недостает, и
прежде всего - свободы, - думал Авдий, глядя на необъятные степные просторы.
- И без людей человек не может жить и с людьми тяжко. Вот и сейчас - как
быть? Что сделать, чтобы каждый, кто попал в сети Гришана, поступил бы, как
велит ему разум, а не так, как принуждают его действовать сообщники, из
страха или из стадного чувства, и прежде всего потому, что не в силах
побороть влияние этого иезуита от наркомании. Нет, каков! Страшная,
опаснейшая бестия. Как мне быть, что предпринять?"
травами и кустарниками, рассредоточились группами по два-три человека вдоль
железной дороги. Свист был условным знаком. Когда вдали показался состав,
возникший, как ползучая змея, на далеком изгибе пути, все, едва раздался
свист, приготовились к броску. Рюкзаки, чемоданы с анашой были под рукой.
Авдий вместе с Петрухой и Ленькой втроем залегли за кучей щебня, оставшегося
от ремонтных работ на железной дороге. Неподалеку от них держался Гришан с
двумя другими гонцами: одного, рыжеголового, звали Колей, другого,
горбоносого и ловкого, говорившего с кавказским акцентом, звали Махачом - по
всей вероятности, он был из Махачкалы. Об остальных Авдий ничего не знал, но
ясно было, что еще двое-трое гонцов нашли себе удобные укрытия и тоже
готовились к решающему броску. Что касается тех двоих, которых Гришан послал
химичить на путях, устроить иллюзию пожара на мосту и тем вынудить машиниста
остановить локомотив, то они находились далеко впереди по движению поезда,
возле дорожного указателя с пометкой "330 км". Здесь железная дорога
проходила по небольшому мосту, перекинутому через глубокий овраг, размытый
весенними паводками. Там, в этом уязвимом месте, и химичили двое, которые
среди гонцов прозывались диверсами.
нервничают, как и что у них получится, удастся ли быстро заскочить в вагоны
и каким еще окажется состав, а что, если сплошь из цистерн - куда тогда
пристроишься? А не ровен час еще окажется охраняемый военный эшелон, тогда и
вовсе хана.
гневно цыкнул на него:
тогда Петруха метнулся к нему зверем, ударил наотмашь по голове, сбил
фуражку. Однако и Ленька не остался в долгу - ответил ударом на удар и,
изловчившись, пнул Петруху ногой. Петруха и вовсе остервенел - и между ними
завязалась яростная потасовка.
не стыдно!
за версту видно! - И изо всех сил дернул за штанину. Разгоряченные стычкой,
переругиваясь и тяжело дыша, они откатились на свои места.
Авдию. Момент, что и говорить, был чрезвычайно напряженный и опасный.
послевоенные паровозы, те романтические машины, выбрасывавшие могучие столбы
дыма и клубы пара, оглашавшие гудками окрестность, - но он не представлял
себе, что с таким трепетом будет ожидать поезд, ведь ему предстояло
незаконно и более того - насильственно проникнуть в него.
все надвигался, его приближение было почти что осязаемым, до мурашек, до