действительно очень-очень старый. Он существует гораздо более десяти тысяч
лет, то есть представляет собой уникальный памятник, способный доказать,
что нынешняя обезьянья цивилизация не возникла на пустом месте, из ничего,
каким-то сверхъестественным образом.
исторической эпохи. Но что?
ничего, кроме разочарований. Похоже было, что даже этот доисторический
город мало чем отличался от сегодняшних городов. Мы нашли развалины домов,
остатки промышленных сооружений, свидетельствующих о том, что у древних
обитателей города были автомашины и самолеты, как теперь у обезьян.
Следовательно, разумная жизнь зародилась гораздо раньше, во тьме веков. Но
это было явно не то, чего искал Корнелий, и совсем не то, чего ожидал я
сам.
здание с особо толстыми стенами из железобетона, которое с виду
сохранилось лучше других. Правда, и оно было забито мусором и песком, и
теперь археологи буквально просеивали эту смесь сквозь сито. Вчера они не
нашли ничего интересного: так же, как и в остальных домах, изредка
попадались лишь обломки труб, домашних приборов, осколки посуды.
наблюдал со своего места, как почтенный орангутанг давал указания
руководителю группы, молодому шимпанзе с насмешливыми глазами. Корнелий
куда-то исчез. Только что он был в раскопе вместе с рабочими. Он часто сам
берется за дело, боясь, как бы рабочие по глупости или невежеству не
пропустили ценной находки.
поразительное открытие! Двумя руками Корнелий держит какой-то небольшой
предмет, отсюда неразличимый. Бесцеремонно оттолкнув старого орангутанга,
который пытался завладеть находкой, Корнелий с величайшей осторожностью
опускает ее на песок. Он смотрит в мою сторону и машет руками. Когда я
подхожу, меня поражает его неописуемое волнение.
Рабочие, выбравшиеся следом за ним из траншеи, толпятся вокруг находки, и
я не могу ее рассмотреть. Они показывают на нее пальцами, и видно, что она
просто забавляет их. Некоторые открыто смеются. Почти все они -
здоровенные гориллы. Корнелий заставляет их отойти.
слышу сдавленный голос Корнелия:
не пострадала: сохранились даже остатки парика и чешуйки цветной глазури
на глазах. Для меня это настолько обыденное зрелище, что сначала я не
понимаю волнения шимпанзе. Лишь через несколько мучительных секунд до меня
доходит... Я понял! И тотчас невероятность случившегося потрясает меня до
глубины души. Ибо это человеческая кукла, изображающая девочку, земную
девочку! Но я не решаюсь поверить - это слишком уж фантастично. Прежде чем
возглашать о чуде, необходимо проверить все варианты, и, возможно, все
объяснится самым банальным образом. Однако такой ученый, как Корнелий,
наверняка уже должен был это сделать.
и нечасто, но попадаются фигурки животных и даже людей. Значит,
кукла-девочка сама по себе никак не могла привести мудрого шимпанзе в
такое волнение. Но во-первых: у обезьян такие фигурки не делают из
фарфора, во-вторых, они очень редко бывают одетыми, и, наконец, они
никогда не бывают одеты, как разумные существа. А эта кукла была наряжена,
клянусь вам, в точности так же, как наряжают кукол у нас на Земле!
корсажем, нижней юбочкой и штанишками. Кукла была одета заботливо, со
вкусом, как ее могла бы нарядить земная девочка или как маленькая
обезьянка нарядила бы свою любимую куклу-обезьянку, но никогда, никогда ни
та ни другая не стали бы с такой тщательностью одевать животное в
уменьшенные копии своих собственных нарядов. Теперь я все лучше и лучше
понимал волнение моего проницательного друга-шимпанзе.
странностью, развеселившей всех горилл-рабочих и заставившей улыбнуться
даже чванливого орангутанга, их главного руководителя. Кукла говорит. Она
говорит, как наши говорящие куклы. Корнелий случайно нажал на кнопку
уцелевшего механизма, и кукла заговорила. О, разумеется, она сказала
совсем немного! Всего одно слово из двух одинаковых слогов: "Па-па!"
"Па-па", - снова лепечет фарфоровая девочка, когда Корнелий поднимает ее и
рассматривает со всех сторон, ощупывая чуткими быстрыми пальцами. Это
слово звучит одинаково по-французски, по-обезьяньи, да, наверное, и на
других языках таинственной вселенной и всюду имеет одно значение. "Па-па",
- повторяет игрушка - человеческий детеныш, и, видимо, поэтому морду моего
ученого друга заливает румянец, видимо, это переворачивает мне всю душу, и
я с огромным трудом сдерживаю слезы, пока Корнелий увлекает меня в
сторону, унося с собой драгоценную находку.
орангутанг увидел в этой кукле обыкновенную обезьянью игрушку, которую
чудаковатый мастер из далекого прошлого для забавы сделал говорящей.
Объяснять ему что-либо бессмысленно. Корнелий и не пытается. Ибо то
единственно логичное объяснение, которое приходит на ум, кажется ему
самому настолько неожиданным, что он предпочитает молчать. Даже мне он не
говорит ни слова, но он знает, что я все понял.
ему страшно продолжать эти исследования и он раскаивается даже в том
немногом, что успел мне приоткрыть. Возбуждение его прошло, и теперь он,
наверное, горько сожалеет, что я стал свидетелем его открытия.
присутствие здесь. Всю ночь он думал, а наутро, избегая смотреть мне в
глаза, заявил, что считает мое дальнейшее пребывание среди этих развалин
нецелесообразным, а потому предлагает вернуться в институт, где меня ждет
более важная работа. Место на самолете мне уже заказано. Я улетаю через
двадцать четыре часа.
4
хозяевами этой планеты. Предположим, что более десяти тысяч лет назад на
Сороре процветала человеческая цивилизация, сходная с нашей...
сформулировав свою мысль, я сразу почувствовал то особое возбуждение,
которое охватывает разведчика, когда он среди лабиринта запутанных
тропинок находит единственно правильный путь. Уверен, именно этот путь и
приведет к раскрытию тайны обезьяньей эволюции. Не зря же я подсознательно
всегда искал ответа примерно в этом направлении.
молчаливого, замкнутого шимпанзе. Но мне и не хочется с ним говорить.
представится лучшая возможность, чтобы разобраться в своих мыслях и
чувствах.
существовала цивилизация, подобная нашей. Возможно ли, чтобы существа,
лишенные разума, продолжили ее, опираясь только на подражательный
инстинкт? Ответить на это утвердительно трудно, однако чем больше я
размышляю, тем больше нахожу аргументов, которые делают такую постановку
вопроса не столь уж нелепой. Мысль о том, что нам когда-нибудь наследуют
усовершенствованные роботы, была на Земле, насколько мне помнится,
достаточно широко распространена. С ней соглашались не только фантасты и
поэты, но и представители всех слоев общества. И может быть, именно
потому, что идея эта внезапно возникла и распространилась в народных
массах, она особенно раздражала интеллектуальную элиту. А может быть, и
потому, что в ней была доля горькой правды. Всего лишь доля, ибо машина
всегда останется машиной, а самый усовершенствованный робот - роботом. Но
что сказать о существах, наделенных, как обезьяны, хотя бы зачатками
разума? И обладающих, как обезьяны, высокоразвитым подражательным
инстинктом? В таком случае...
обсудить все это, чтобы определить свою позицию.
исключительный дух, гениальность? Вряд ли, скорее - повседневная жизнь? Ну
ладно, признаем необходимость духовной культуры. Предположим, она будет
выражаться в искусстве, главным образом в литературе. Действительно ли
последняя недоступна нашим крупным человекообразным обезьянам, конечно,
если предположить, что они научились складывать слова? А из чего, в
сущности, состоит наша литература? Из шедевров? Отнюдь нет. Если за
одно-два столетия и появляется какая-нибудь оригинальная книга, остальные
писатели ей подражают, то есть переписывают ее, и в свет выходят сотни
тысяч новых книг, с более или менее различными названиями, в которых
говорится о том же самом с помощью более или менее измененных комбинаций
фраз. Видимо, обезьянам, великолепным подражателям по своей природе, такая
литература вполне доступна, опять же при условии, что они научатся
говорить.
Акунин Борис
Никитин Юрий
Херберт Фрэнк
Конан-Дойль Артур
Майер Стефани