Чтение 25–й страницы книги ~Санин~

и, странно живые, когда все застыло в знойном покое, легко колыхались на
окнах гардины.

Распахнув белый китель. Зарудин медленно расхаживал из угла в угол, и с
особой, тщательно им выработанной, ленивой небрежностью, показывая крупные
белые зубы, дымил папиросой. А Танаров, весь взмокший от поту, в одной
рубахе и рейтузах, лежал на диване и украдкой озабоченно следил за ним
маленькими черными глазками. Ему до зарезу нужны были пятьдесят рублей, но
он уже два раза просил их у Зарудина и, не решаясь просить в третий раз,
тоскливо ждал, когда Зарудин сам вспомнит.

Зарудин помнил, но в течение последнего месяца он проиграл семьсот
рублей и ему было жаль денег.

"За ним уже и так двести пятьдесят, - думал он, не глядя на Танарова и
понемногу раздражаясь от жары и обиды, - странно, честное слово!.. Мы,
конечно, в хороших отношениях, но как ему не стыдно все-таки... Хоть бы
извинился, что много должен и тому подобное!.. Не дам!" - с жестокой
радостью прибавил он мысленно.

Вошел денщик, маленький и веснушчатый, вывалянный в пуху. Он криво и
вяло остановился во фронт и, не глядя на Зарудина, сказал:

- Вашбродь, дозвольте доложить, что как их благородие требовали пива,
так пиво все вышедши.

Зарудин со вспыхнувшим раздражением невольно взглянул на Танарова.

"Ну вот! - подумал он, - черт его знает, это становится наконец
невыносимо!.. Знает, что у меня свободного гроша нет, а выдувает еще
пиво!.."

- Водка опять же кончается, - прибавил солдат.

- Да ну, пошел к черту... Там у тебя два рубля остались и купи, что
нужно, - с возрастающей досадой отмахнулся Зарудин.

- Никак нет. Ничего не осталось.

- Как так, что ты врешь! - останавливаясь, возразил Зарудин.

- Так что их благородие приказали прачке отдать, так я рубль семь
гривен отдал, а тридцать копеек на стол в кабинете положил, вашбродь...

- Ах да... - притворно небрежно, краснея и волнуясь, отозвался Танаров,
- я вчера сказал... неловко, знаешь... Целую неделю баба ходит...

Красные пятна появились на твердо выбритых щеках Зарудина и под их
тонкой кожей недобро задвигались скулы. Он молча прошелся по комнате и вдруг
остановился против Танарова.

- Послушай, - странно задрожавшим, острооскорбительным голосом
проговорил он, - я попросил бы тебя не распоряжаться моими деньгами...

Танаров весь вспыхнул и пришел в движение.

- Гм, странно... такие пустяки... - оскорбленно пробормотал он, пожимая
плечами.

- Дело не в пустяках, - с жестоким удовольствием, точно мстя ему за
что-то, возразил Зарудин, - а в принципе... С какой стати, скажи,
пожалуйста!

- Я... - начал было Танаров.

- Нет, уж я тебя попрошу! - настойчиво, тем же угнетающим тоном перебил
Зарудин. - Наконец, ты мог бы мне сказать... А это крайне неудобно!

Танаров беспомощно пошевелил губами и потупился, перебирая задрожавшими
пальцами перламутровый мундштучок. Зарудин еще немного подождал ответа,
потом круто повернулся и, звеня ключом, полез в стол.

- На, купи, что нужно... - сердито, но уже спокойнее сказал он солдату,
подавая сто рублей.

- Слушаю, - ответил солдат и, повернувшись налево кругом, вышел.

Зарудин медленно, с чувством щелкнул ключами шкатулки и задвинул ящик.
Танаров мельком взглянул на эту шкатулку, где лежали нужные ему пятьдесят
рублей, проводил их робкими грустными глазами и, вздохнув, скромно стал
закуривать папиросу. Ему было страшно обидно, и в то же время он боялся
выразить эту обиду, чтобы Зарудин не рассердился еще больше.

"Ну что ему два рубля... - думал он, - ведь знает, как мне нужны
деньги..."

Зарудин ходил по комнате, и сердце еще дрожало у него от раздражения,
но понемногу он стал успокаиваться, а когда денщик принес пиво, Зарудин сам
с наслаждением выпил стакан ледяной пенистой влаги и, обсасывая кончики
усов, заговорил, как будто ничего не случилось:

- А вчера у меня опять Лидка была... интересная, брат, девка!..
Огонь!..

Танаров обиженно молчал.

Зарудин, не замечая, медленно прошелся по комнате, и глаза у него
оживленно смеялись каким-то воспоминаниям. Здоровое, сильное тело млело от
жары, и горячие, возбуждающие мысли подмывали его. Вдруг он громко, точно
коротко заржав, засмеялся и остановился.

- Ты знаешь... вчера я хотел... - выговорил он специальное, грубое и
страшно унизительное для женщины слово, - так она сначала на дыбы встала...
знаешь, у нее такой гордый огонек в глазах иногда появляется...

Танаров, чувствуя, как быстро и жадно напрягается его тело, невольно
распустил лицо в липкую возбужденную улыбку.

- А потом так... что меня самого чуть судороги не схватили! -
вздрагивая от невыносимо острого воспоминания, докончил Зарудин.

- Везет тебе, черт возьми! - завистливо вскрикнул Танаров.

- Зарудин, дома? - закричал с улицы громогласный голос Иванова. - Можно
к вам?

Зарудин вздрогнул от неожиданности и, как всегда, испугался, не слышал
ли кто-нибудь его рассказа о Лиде Саниной. Но Иванов кричал через забор из
переулка и его даже не было видно.

- Дома, дома! - крикнул Зарудин в окно.

В передней послышались голоса и смех, точно туда ввалилась целая толпа
народу. Пришли Иванов, Новиков, ротмистр Малиновский, еще два офицера и
Санин.

- Ур-ра! - оглушительно закричал Малиновский, косо переступая порог и
блеснув багрово-красным лицом, с вздрагивающими налитыми щеками и пушистыми
усами, похожими на два снопа ржи. Здорово, ребята!..

"Эх, черт... опять четвертной выскочит!" - с досадой, от которой у него
мигнули глаза, подумал Зарудин. Но он больше всего на свете боялся, как бы
кто-нибудь не подумал, что он не самый щедрый, компанейский и богатый
человек, и потому, широко улыбаясь, крикнул:

- Откуда вы такой компанией? Здорово!.. Эй, Черепанов!.. Тащи водки и
еще там!.. Сбегай в клуб, скажи, чтобы прислали ящик пива... Пива хотите,
господа?.. Жарко!

Когда появились водка и пиво, шум усилился. Хохотали и гоготали,
охваченные буйным весельем, пили и кричали все. Только Новиков был мрачен, и
на его всегда мягком и ленивом лице вспыхивало что-то недоброе.

Вчера он узнал то, что до сих пор оставалось для него неизвестным, хотя
уже весь город говорил об этом, и чувство невыносимой обиды и острого
ревнивого унижения в первую минуту ошеломило его.

"Не может быть! Вздор, сплетни!" - подумал он сначала, и его мозг
отказывался представить себе гордую, недоступно прекрасную Лиду, в которую
он был так чисто, с таким благоговением влюблен, в безобразно грязной
близости к Зарудину, которого он всегда считал бесконечно ниже и глупее
себя. Но потом дикая животная ревность поднялась со дна души и заслонила
все. Была минута горького отчаяния, а потом страшной, почти стихийной
ненависти и к Лиде, и, главным образом, к Зарудину. Это чувство было так
непривычно для его мягкой, вялой души, что оно оказалось непереносимым и
требовало исхода. Всю ночь он пробыл на болезненной границе мучительной
жалости к себе и темной мысли о самоубийстве, а к утру как-то застыл и
странное, зловещее желание увидеть Зарудина одно осталось в нем.

Теперь, под выкрики шумных и пьяных голосов, он сидел в стороне,
машинально и много пил пиво и каждым атомом своего напряженного существа
следил за всяким движением Зарудина, точно зверь, встретившийся в лесу с
другим зверем, уже присевший для прыжка, но притворяющийся, что ничего не
видит.

Все, и улыбка с показыванием белых зубов, и красота, и смех, и голос
Зарудина, било острыми толчками во что-то болезненное, что составляло,
казалось, все существо Новикова.

- Зарудин, - сказал длинный и худой офицер, с непомерно длинными,
болтающимися перед корпусом руками, - я тебе книгу принес...

И сквозь шум и гвалт Новиков сейчас же услышал имя Зарудина и его
голос, точно все молчали, а он один говорил.

- Какую?

- Толстого "О женщинах", - с гордостью, но, как рапорт, отчетливо
ответил длинный офицер, и по его бесцветному длинному лицу было видно, что
он рад, что читает Толстого и говорит о нем.

- А вы Толстого почитываете? -спросил Иванов, подметив это гордое и
наивное выражение.

- Фон Дейц - толстовец! - пояснил пьяный Малиновский и захохотал.

Зарудин взял тонкую красную брошюрку, перевернул несколько страниц и
спросил:

- Интересно?

- А вот увидишь! - захлебываясь от восторга, ответил фон Дейц, - это, я
тебе доложу, голова!.. Кажется, что сам все знаешь...

- А зачем... Виктору Сергеевичу читать Толстого, когда его собственные
взгляды на женщин вполне определенны... - негромко проговорил Новиков, не
подымая глаз от стакана.

- Из чего вы это заключаете? - осторожно спросил Зарудин, инстинктивно
почувствовав нападение, но еще не догадываясь о нем.

Новиков помолчал. Все в нем рвалось закричать, ударить в лицо, в
красивое, самодовольное лицо Зарудина, сбить его с ног и топтать в диком
порыве жестокой, выпущенной на волю злобы. Но слова не шли у него с языка,
и, сам чувствуя, что говорит не то что надо, и еще больше страдая и безумея
от этого сознания, Новиков криво усмехнулся и сказал:

- Достаточно на вас посмотреть, чтобы заключить!