врач больницы. При виде его Зарницкий приостановился и съежился, точно
собираясь бежать, но главный врач ничего не знал, не видал, не слыхал и не
воображал. Все на свете шло прекрасно: больные умирали и выздоравливали
совершенно так же, как и всегда. Немного более было хирургических, но это
естественно, если принять во внимание происшедшие в городе беспорядки. К
тому же это уже бывало и раньше.
столкнулся с ним животом, упруго, как мячик, отскочил и, схватив его за обе
руки, стал что-то обстругивать языком:
рассказывали, что ужас!
бело и безжизненно, но он опять сделал над собой страшное усилие и, сжимая
скулы в гримасу улыбки, спросил:
так тот так прямо и выразился:
не собственными руками этот самый флаг из ваших мертвых пальцев принял... А
между нами, коллега, я си-ильно подозреваю, что он баррикад и не нюхал...
Хе-хе-хе!.. Это бывает, это бывает... - с наслаждением повторил главный
врач.
хотел крикнуть Зарницкий.
главный врач. Оно, конечно, что и говорить... герои... Геройская смерть за
родину и общее благо. Заманчиво, коллега, но, право, дорогой мой, лучше мы
еще поживем, лучше мы еще поживем!.. - опять повторил он понравившуюся ему
фразу, отскочил от Зарницкого и засмеялся.
что выдает себя.
Конечно, шутки тут неуместны, но я, дорогой, так вам обрадовался. А это,
конечно, ужас! Что они делают с Россией, что делают?..
приходя в себя, подумал Зарницкий.
симпатию и уважение.
глазками.
оказалось вздором... Там в кабинете Анатолий Филиппович. На него, беднягу,
кажется, очень серьезно подействовало. Да оно и понятно!.. К тому же он...
главный врач сделал таинственное значительное лицо, - он, кажется, серьезно
скомпрометирован... Того и гляди, заберут, того и гляди... Каждую минуту
жду. На квартире у него обыск был, и там, говорят, полиция сидит. Ну, так до
свидания... А ему, бедняге, плохо придется, плохо...
Лавренко. Минутное облегчение вдруг сменилось непоколебимой уверенностью,
что именно сейчас произойдет то, чего он так боялся, чего не мог даже
представить себе, как оно будет. Почему-то он всем существом своим сразу
почувствовал, что Лавренко все известно. А что Лавренко не простит, не
забудет, не притворится, - Зарницкий знал. Еще раз было движение уйти, но
опять не хватило силы. И как котенок, которого взяла за шиворот неодолимая
рука, который даже не видит и не понимает, кто и зачем держит его, Зарницкий
сделал несколько нетвердых шагов и, точно во сне падая в бездонную пропасть,
казалось, потерял на секунду ясное сознание.
грузный сутуловатый силуэт чернел против света, и Зарницкому показалось, что
Лавренко неподвижно смотрит прямо на него. Все замерло в нем, но когда в
следующее мгновение он понял, что Лавренко стоит к нему спиной и не видит
его, Зарницкий почувствовал еще больший ужас.
Лавренко обернулся, и то, что произошло затем, было совсем не похоже на то,
что представлялось Зарницкому. Но еще ужаснее и непоправимее.
мгновение инстинкт его ожидал удара по щеке, и его красивое, всегда гордое
лицо было испуганно и отчаянно, как у человека, не имеющего сил отклониться.
Но вместо того Лавренко подал ему свою руку, и Зарницкий ощутил такое же,
как всегда, несильное пожатие его мягкой теплой ладони. Кровь ударила в
голову Зарницкого, и он с ужасом почувствовал, что рот его осклабляется до
ушей, колени подгибаются, и, совершенно не понимая, что он делает, против
воли, он схватил руку Лавренко обеими, вдруг вспотевшими, ладонями и стал
угодливо и подобострастно трясти. Впоследствии Зарницкий никак не мог
понять, как это произошло и зачем он это делал, тем более, что между его и
Лавренко глазами в это мгновение напряженно, как готовая лопнуть струна,
протянулось нечто, вполне отчетливо и понятно сказавшее им обоим, что они
понимают друг друга.
Зарницкого.
руку, толкнуть, ударить за то, что он не ударил меня..."
вернуться назад. В то время, как Лавренко был совершенно неподвижен и,
казалось, спокоен, статное тело Зарницкого как бы потеряло всю свою
плотность, задвигалось киселеобразно, кружками, мелкими шажками, и губы его,
ставшие вдруг тонкими и юркими, мгновенно заковеркались на границе между
угодливыми улыбками и уродливыми гримасами отчаяния.
воспринял киселеобразное, липкое ощущение своего тела, и в эту минуту, ясно
для него самого, прежний Зарницкий с его самоуверенностью, обаятельностью,
красотой умер навсегда, а то, что появилось вместо него, было жалко и
противно.
признаваться, ибо ни то, ни другое никому не нужно и не вернет прежнею.
разговор.
растягивать и дергать свои ставшие резиновыми губы.
было ожидать.
резиновыми губами слово "наши".
всех перебили... Батманов расстрелян... И Сливина... - губы Лавренко слабо
вздрогнули, - тоже расстреляли...
гадливости явно изменило его лицо. Одну секунду казалось, что он плюнет
Зарницкому в глаза, но вместо того и это было ужаснее Лавренко двинулся
вперед, наступая на Зарницкого, и когда тот, вдруг съежившись, подался в
сторону, прошел так же прямо, точно сквозь нею, и вышел из комнаты.
неподвижно, и губы у него кривились неопределенно и судорожно. Потом он
потер руки, точно ему стало холодно, и мелкими шажками прошелся взад и
вперед но комнате.
Зарницкий тяжело опустился на диван, закинул затылок на холодную кожаную
подушку и, закрыв глаза, замер.
туфлями, и далеко, в нижнем этаже, певуче визжала дверь на блоке. Смутные
звуки доносились с улицы.
Где-то в глубине своего большого тела он ощущал чувство тонкой
всепроникающей усталости и физической тоски. Белый туман и та же легкая
ноющая тошнота подымались от живота к голове.
нагретой постели, высунулся в форточку и как прохватило его тогда холодом и
сыростью.
он.
тогда?.. Не может быть, нельзя, нельзя..." - диким криком закричало внутри
нею, но глаза у него были по-прежнему закрыты и лежал он неподвижно.
жизнь, а не смерть, и еще долго я буду жить, видеть солнце, женщин... И это
все пройдет, что есть теперь, и еще будет огромная радость наслаждения, я
опять буду чувствовать себя таким, как прежде..."