оно не может производить должного впечатления. Выпрямьтесь, мадемуазель,
чтобы лучше было видно.
превратили в манекен, который рассматривают без стеснения, отпуская при
этом шуточки. Г-жа Дефорж, поддавшись антипатии, которую внушала ей
диаметрально противоположная натура Денизы, и раздраженная кротким
выражением лица девушки, зло прибавила:
мешковато.
нелепый наряд провинциалки. Он уловил в этом влюбленном взгляде ласку,
торжество женщины, счастливой своей красотой и умением одеться; как
благодарный любовник, он счел долгом тоже пошутить, несмотря на свое
благожелательное отношение к Денизе и на скрытую прелесть, которую, как
знаток женщин, угадывал в ней.
покатились со смеху. Маргарита разрешила себе легкое кудахтанье,
разыгрывая сдерживающуюся благовоспитанную барышню. Клара упустила
покупательницу, чтобы нахохотаться всласть; даже продавщицы из полотняного
отдела явились сюда, привлеченные смехом. Что касается дам, они
забавлялись более сдержанно, соблюдая светские приличия; только
величественный профиль г-жи Орели не дрогнул от улыбки, словно прекрасные,
буйные волосы и узкие девичьи плечи новенькой бесчестили ее отдел. Дениза
еще больше побледнела; она стояла среди потешавшихся над нею людей и
чувствовала себя униженной, раздетой, беззащитной. Чем она провинилась,
что они так нападают на ее слишком худенькую фигуру, на слишком пышную
прическу? Но в особенности обидели ее насмешки Муре и г-жи Дефорж; она
угадывала инстинктом их связь, и сердце ее изнемогало от неведомой боли.
Какая она злая, эта дама, если может так обращаться с бедной девушкой, не
проронившей ни слова; а Муре наводил на Денизу такой ужас, что в ней
заглохли все остальные чувства, в которых она не могла даже разобраться.
Сознавая свою отверженность, оскорбленная в своей сокровенной женской
стыдливости, возмущенная грубой несправедливостью, она старалась во что бы
то ни стало подавить рыдания, подступавшие к горлу.
г-же Орели несносный Бурдонкль; он сразу невзлюбил Денизу и преисполнился
презрения к ее тщедушной фигурке.
шепотом:
что вы способны... Более бестолковой и представить себе нельзя.
к груде одежды, которую ей предстояло перенести и рассортировать на
прилавке. Там по крайней мере на нее никто не обращал внимания, а
усталость мешала ей думать.
которая еще утром заступилась за нее. Девушка, видевшая всю сцену,
прошептала ей на ухо:
причинят еще немало неприятностей... Я сама из Шартра. Зовут меня Полина
Кюньо; мои родители там мельниками... Ну вот. Меня тоже съели бы в первые
же дни, если бы я поддалась. Мужайтесь! Давайте руку; когда вам захочется
- мы поболтаем по душам.
поспешила поднять тяжелую охапку манто, боясь снова провиниться и навлечь
на себя гнев, если узнают, что у нее нашлась подруга.
Марти, и тотчас же посыпались восклицания: "Прекрасно! Восхитительно!
Совсем другой вид!" Г-жа Дефорж объявила, что лучшего и желать нечего.
Муре откланялся и ушел, а Валаньоск, заметивший в кружевном отделе г-жу де
Бов с дочерью, направился туда и предложил графине руку. Маргарита, стоя у
одной из касс на втором этаже, уже перечисляла различные покупки г-жи
Марти, которая, расплатившись, приказала отнести сверток в свою карету.
Г-жа Дефорж нашла все свои покупки в кассе N_10. Затем дамы снова
встретились в восточной гостиной. Они покидали магазин, изливаясь
напоследок в восторженных похвалах. Даже г-жа Гибаль пребывала в состоянии
небывалого экстаза.
ли, настоящий гарем? И недорого!
уже отзвонили две первые обеденные смены, столы для третьей уже
накрывались, и в отделах, мало-помалу пустевших, оставались лишь
задержавшиеся покупательницы, - те, что в неистовом азарте забыли о
времени. Снаружи доносился только стук колес последних извозчиков. В
отяжелевшем рокоте Парижа слышался храп наевшегося обжоры, переваривающего
шелка и кружева, полотна и сукна, которыми его пичкали с самого утра.
Внутри, под огнями газовых рожков, которые сверкали в сумерках, освещая
последние судороги базара, магазин представлял собою своеобразное поле
битвы, еще теплое от резни тканей. Обессилевшие, измученные продавцы
расположились лагерем среди разгромленных столов и прилавков, словно
разметанных порывом бешеного урагана. По галереям нижнего этажа, где
беспорядочно громоздились стулья, пробраться можно было лишь с трудом; в
отделе перчаток приходилось перескакивать через целую баррикаду картонок,
наваленных вокруг Миньо; в шерстяном отделе и вовсе было не пройти, -
Льенар дремал там над морем кусков материи, среди которого возвышались
наполовину разрушенные груды, похожие на развалины домов, уносимые
разлившейся рекой; а дальше, в отделе белья, пол был усыпан точно снегом,
- из салфеток образовался настоящий ледяной затор, окруженный легкими
хлопьями носовых платков. Такой же разгром был и наверху, в отделах
второго этажа; на полу валялись груды мехов, кучами громоздилось готовое
платье, точно солдатские шинели, сброшенные перед боем; кружева и полотна,
развернутые, смятые, валялись как попало, наводя на мысль, будто здесь
раздевалась целая толпа женщин, охваченных безрассудной похотью. А в
подвале магазина, в отделе доставки, работа еще кипела вовсю; отдел был
завален свертками, и фургоны не успевали развозить их по домам. Это было
последним сотрясением перегретой машины. Покупательницы с особенной
яростью толпами набросились на шелк и опустошили все полки - там можно
было гулять в свое удовольствие, зал был свободен, весь громадный запас
"Счастья Парижа" был искромсан и уничтожен, словно после налета саранчи.
Среди этого опустошения Гютен и Фавье перелистывали чековые книжки и,
запыхавшись от только что окончившегося сражения, подсчитывали проценты.
Фавье заработал пятнадцать франков, Гютену удалось выработать только
тринадцать; ему явно не везло, и он был взбешен. В глазах приказчиков
горела жажда наживы; весь магазин вокруг них точно так же подводил итоги и
пылал той же лихорадкой в атмосфере грубой веселости, как бывает вечером
после кровавой схватки.
лестницы и смеялся как победитель, глядя на раскинувшийся перед ним океан
растерзанных материй. Его утренние тревоги, минуты непростительной
слабости, о которых никто никогда не узнает, вызывали в нем потребность
шумного торжества. Сражение окончательно выиграно, мелкая торговля
квартала разбита наголову, барон Гартман с его миллионами и земельными
участками побежден. И, глядя на кассиров, склонившихся над ведомостями и
складывавших длинные колонки цифр, слушая легкое позвякивание золота,
падавшего из их рук в медные чашки, он уже видел "Дамское счастье"
безгранично разросшимся, расширившим свои залы и простершим галереи до
самой улицы Десятого декабря.
было бы продать вдвое больше...
оправдались. Но внезапно они оба сразу стали серьезными. Каждый вечер
Ломм, главный кассир продажи, собирал у себя выручку всех касс; подсчитав
общую сумму, он насаживал на железное острие листок с дневным отчетом;
затем нес всю выручку наверх в центральную кассу, - в портфеле и в
мешочках, в зависимости от характера наличности. В этот день преобладала
звонкая монета; он медленно поднимался по лестнице, неся три огромных
мешка. Правая рука у него была ампутирована по локоть, поэтому он прижимал
мешки к груди левой рукой, поддерживая их подбородком. Издали было слышно
его тяжелое дыхание; нагруженный и величественный, он проходил мимо
исполненных почтения служащих.
по магазину. Это была самая высокая сумма, какую когда-либо удавалось
выручить за один день магазину новинок.
вынуждена была опираться о стенку узкого коридора, проходившего под
цинковой крышей. Едва закрыв дверь своей каморки, она бросилась на
кровать, до того у нее болели ноги. Она долго смотрела тупым взором на
туалетный столик, на шкаф, на все убожество меблированной комнаты. Итак,
ей суждено жить здесь, а первый ее день оказался таким ужасным, таким
бесконечным! Ни за что не хватит у нее храбрости начать такой день
сызнова. Потом она заметила, что на ней шелковое платье; эта форма
тяготила ее. Она решила распаковать свой сундучок и вдруг почувствовала
ребяческое желание снова надеть старое шерстяное платьице, висевшее на
Перумов Ник
Прозоров Александр
Гуревич Георгий
Василенко Иван
Пехов Алексей
Пехов Алексей