Чтение 25–й страницы книги ~Ход белой королевы~

- Что же, по-вашему, я должна с ними "Марш ударников" разучивать
обязательно? - тихо спросила Наташа.

Он помолчал в затруднении, вытер платком вспотевшую шею.

- Да нет, это я так. Мне нужно вас на одно слово, Наташа. Выйдем в коридор
на минутку.

- Тетя Наташа,- закричала им вслед Катюша,- ты же обещала сказку нам
дочесть!

- Дочитать,- машинально, чтобы скрыть все больше охватывавшее ее волнение,
поправила Наташа.

- Ну, дочитать... про Белоснежку, как она у гномиков в пещере жила.

Катюша, конечно, не могла понять, почему Наташа покраснела так, словно ее
поймали на чем-то запретном, а у Чудинова торжествующе блеснуло из-под
нахмуренных бровей.

- Ну, что вы мне собираетесь сказать? - спросила Наташа, нехотя выйдя с
Чудиновым в коридор.

- То, что уже не раз говорил вам: что вы дрянная девчонка с отвратительным
характером, но при ваших данных...

- Я все это уже в газете читала,- спокойно сказала Наташа.- Очень шумите,
Степан Михайлович. Мы этого тут не любим, однако.

Она испытующе поглядела на Чудинова. Тот смущенно и трубно высморкался,
уткнув нос в платок. И на уголке платка Наташа на мгновение увидела метку: "С.
Ч.".

- Откровенно говоря, ничегошеньки я с вами не понимаю,- заговорила она,
потеряв вдруг всякую уверенность.- То вы мне одним кажетесь, то совсем другим.
Что-то запуталась я с вами.

- Наташа, может быть, хватит нам в эти самые ваши уральские разрывушки
играть, а? Руку!

Он протянул ей свою широкую и уверенную руку.

- От вас, видимо, никуда не денешься,- невольно уступая, отвечала Наташа.

- И не будем спорить. Видите, я пришел первый. Пришел первый, чтобы вы на
лыжне не остались -последней! Сам пришел, деваться вам некуда. Сдаетесь? Ну?

- Сдаюсь.

Теперь они тренировались ежедневно. Чудинов был неутомим. Постепенно его
заразительная, веселая энергия стала передаваться и Наташе. После всевозможных
упражнений и отработки отдельных элементов лыжного хода они в конце занятий
делали прикидку с секундомером. И Наташа порой была готова возненавидеть эту
маленькую, но дьявольски торопливую стрелочку, которая опережала ее и
достигала клювиком положенной черты прежде, чем Наташины лыжи пересекали
условную линию финиша между двумя елочками.

- Вы меня совершенно загоняли! - жаловалась она к концу тренировки,
покорно опускаясь на пенек, и, освободив усталые ноги от креплений, втыкала
лыжи в снег.- Скажите хоть что-нибудь.

Чудинов, сам уже взмокший и как будто довольный, сразу начинал объяснять:

-Слушайте, Наташа! Когда вы подходите к финишу, вы не скупитесь,
выкладывайте все. Я же вам сказал: сделаем сегодня последнюю прикидку. Что же
вы скаредничаете? Бережетесь? Оставляете слишком большой запас в себе. Сил-то
у вас достаточно, а вот злости мало, хорошей спортивной злости. А без этого не
победишь противника. Вы меня извините, но иногда прямо взял бы вас за шиворот
и потряс как следует, леший бы меня взял!

- Ну вот, вы опять уже ругаться начали,- устало и виновато возражала
Наташа.

Чудинов в таких случаях смущался, но продолжал бушевать:

- Я же сказал "меня". Меня чтоб леший взял!

- Ну, и на этом спасибо.

- Не за что! - Он внезапно распалялся.- Леший бы пас обоих взял в конце
концов! На меня злиться - это вы умеете, а вот где надо характер ваш
зауральский, норов этот ваш чалдонский в быстроту перевести - тут стоп дело.
Ничего из вас не выйдет, пока не разозлитесь хорошенько.- С затаенной хитрецой
он поглядывал на Наташу.- Вот, например, когда я тренировал Бабурину...

Наташа вскакивала:

- Опять Бабурина? Хватит с меня этой Бабуриной! Только и слышу...
Пожалуйста, командуйте, я готова.

- На сегодня хватит,- подзуживал Чудинов.

- Нет, не хватит. Я хочу тренироваться. Слышите? Командуйте!

Так они тренировались день за днем, день за днем.

Однажды, после вечерней тренировки, Чудинов вынул из кармана два билета.

- На концерт сегодня пойдем. Вы свободны? "Пятую" Чайковского играют. И
"Болеро" Равеля. Сильнейшая вещь! И вам полезло будет послушать.

...Они сидели в большом зале рудничного клуба. Оркестр, приехавший из
Свердловска, играл "Болеро".

Удивительной и непривычной была для слуха Наташи эта музыка. Собственно,
музыки в первых тактах не было. Неподвижно сидели все музыканты на эстраде..
Почти недвижим был и сам дирижер - только чуть-чуть подрагивала мерно в его
руке, прижатой к талии, палочка да возле него, в самой середке молчавшего
оркестра, едва слышно что-то поцокивало однообразно, сухо, настойчиво, в одном
и том же, лишь слегка, двухоборотно смещающемся, попеременно проступающем
ритме. И вот постепенно, как бы приближаясь, это упорно повторяющееся звучание
становилось все громче, громче, явственней, решительней, и на него отзывался,
подчиняясь тому же двойному, попеременно распоряжающемуся четкому ритму, один
инструмент за другим. И он, этот ритм, облекся в робкую сперва мелодию,
которая бежала по оркестру от флейты к скрипкам, от скрипок - к виолончелям,
от виолончелей - к фаготам, как бежит по магниевому шнуру огонь, зажигающий
свечу за свечой на елке. Все неодолимее, все могущественнее становился этот
властный попеременный ритм, настойчивый, немного придыхающий, неодолимо, такт
за тактом вовлекающий в свое движение все силы оркестра. И мелодия, послушная
ему, с каждым тактом насыщалась все новыми и новыми оттенками. Вот она уже
завладела всеми инструментами, и то, что было недавно еще едва слышным,
цокающим стуком барабанчика, теперь стало жадным, лихорадочным и набатным
зовом широко раз-звучавшейся темы. Она пробивалась от одной группы
инструментов к другой, все более разрастаясь, открываясь во всей своей
повелительной мощи. Ритм несколько убыстрился, а мелодия все повторялась и
повторялась. Она гремела уже оглушительно, почтя истошно. Казалось, сейчас она
изнурит и музыкантов и не хватит больше сил слушать ее, требовательную,
всеисчерпывающую, прошедшую через все инструменты, сыгранную и так, и эдак, и
еще совсем по-новому, и потом опять, еще раз по-другому... И когда, казалось,
звучание уже достигло предела, истощив все свои возможности, и, торжествующе
владея всем залом, подчиняло себе безоговорочно биение всех сердец, в музыке
произошел какой-то короткий внезапный сдвиг - и в скользящей лавине звучаний,
вовлекшей все инструменты оркестра, все оборвалось и смолкло...

Наташу совершенно половил этот изнурительный двойной, попеременно
повторяющийся странный ритм и как будто однообразное, но могучее движение
музыки. Зал аплодировал, а она сидела неподвижно, прерывисто дыша, вся еще во
власти только что оборвавшихся звучаний.

- "Болеро",- тихо пояснил ей Чудинов.- Фанатический танец, особая магия
ритма. Но хотите смейтесь, хотите верьте, есть в нем что-то похожее на наш
двухшаж-ный попеременный ход, честное слово. Вы заметили? Тут тоже попеременно
повторяется одна и та же музыкальная фигура, а потом берется разгон и
включаются все силы, используются все возможности... полная отдача! Кажется,
уж нечего больше выкладывать, а оказывается, можно еще вот и так... и под
конец еще один, почти исступленный рывок, бурный спурт и финиш... Люблю я эту
штуку!

Потом играли Пятую симфонию Чайковского. Наташа вообще любила музыку, а
сегодня благородные звуки симфонии, лившиеся с эстрады, волновали ее с
какой-то не совсем ей даже Понятной и новой силой. Все вокруг было музыкой - и
новые надежды, которыми она теперь жила, и завтрашний день, обещавший опять
встречу на снежных холмах, и сегодняшний вечер, и этот сидевший рядом недавно
еще совсем ей не известный, а теперь уж очень нужный то грубоватый, то
ласковый неукротимый человек. Чудинов тоже отдался весь во власть слышимого и
едва заметно качался, как бы повинуясь величавому ритму симфонии. А Наташа,
сама того не замечая, в сладостном оцепенении припала к его локтю, стиснув его
руками. Спохватившись, Чудинов, слегка отодвигаясь, шепотом сказал:

- Чувствуете, какая здесь звучит воля к победе? Слышите, как свершается
это? Как человек побеждает? Преодолевает все в великом напряжении... Слышите?
Еще и еще. Победа близка!

- А я что-то совсем другое представила,- зашептала кротко, но еще не
сдаваясь, Наташа.- Будто вечер и чуть-чуть поземка... И вот идут по равнине
двое, рядом, близко так. И впереди у них что-то хорошее, светлое, и они идут
туда... все рядом...

Чудинов как бы задохнулся слегка, но нашел силы пошутить:

- Гм!.. Рядом уже не годится. Вы должны быть впереди. Помните, что вы
должны быть впереди.

- Но чтобы быть впереди,- на другой день говорил Чудинов на тренировке,-
надо напрячь все силы, собрать всю волю, и так день за днем...

И шел день за днем, и каждый день они встречались. Сперва под ноги им
стелилась белая пороша, потом подмерзший звонкий паст, потом лыжня потемнела,
а под лыжами иногда проступала вода в колее.

А затем уже не снег, а мокрые дорожки стлались под ноги Наташи я тренера.
И оба они, обутые в легкие беговые туфли с шипами, делали пробежку среди еще
голых весенних деревьев. А после была гаревая, залитая ранним утренним солнцем
дорожка пустого стадиона, где тоже надо было тренироваться. А иногда ноги
упирались в дощатое дно лодки и в руках, привыкших к легким лыж ным палкам,
были довольно тяжелые длинные весла, сверкавшие в лучах солнца над водой озера
при каждом взмахе.

Когда интернат переехал в загородный дачный лагерь, Чудинов примерно через
день стал наезжать туда в электричке после работы. И опять начались в лесу
пробежки, разминки, игры в мяч. Ребята бурно радовались приезду Чудинова. Они
уже привыкли к нему и даже прощали, что он на два-три часа отнимал у них тетю