еврейских музыкантов. Очки, смычки, пюпитры с нотами, черные смокинги,
Брамс, Шопен, Моцарт, Вивальди... Самое легкомысленное, что они тут
играли, - Штраус.
уланских или гусарских, не знаю, костюмах. Высокие, воинственные кивера
топорщились над печальными еврейскими носами, над очкастыми физиономиями.
страшно, как выглядел бы, допустим, Шамиль Басаев в балетной пачке. Тот же
состав:
и что-то из репертуара "Битлз". Даже не Хренникова из фильма "Гусарская
баллада", что еще хоть как-нибудь оправдывало бы их наряд, а именно
репертуар поп-группы; они и впрямь сейчас группа, только почему в киверах,
почему на скрипках и виолончели? Вся эклектичная смесь, видимо, для
считанных иностранцев, которые здесь прогуливаются и, может быть, кинут в
кивер пару долларов, если повезет... Грустно, девушки... Да и впрямь, были
ли пруды, девушки и поэты - будто и не было вовсе, так... почудилось. Так
что попытки ходить в наш рынок на академических ножках классики пока
действительно наивны и нелепы.
обременяют. У наших соседей по даче была коза по имени Роза. Наши соседи -
весьма состоятельные люди, и, что самое главное, они горой за демократию:
ринулись на своих джипах в Москву защищать ее, демократию то есть. Им было
что защищать, наверное, а кроме того, тогда все верили в силу реформ. Но я
о другом. Я о козе Розе. Они ее пасли, очень ласково с ней обращались,
называли Розочкой и по всему считали ее чуть ли не членом семьи. А Роза, в
свою очередь, любила их, вела себя, как очень умная собака, понимала
команды, интонации и, кажется, начинала даже понимать человеческую речь.
Не забывала она и выполнять свои основные функции, то есть поить всю семью
молоком. Все, короче, были друг другом довольны. В то самое лето, лето
обретения нами с вами свободы, мы приехали на дачу позднее обычного,
устроились, распаковались и первой, кого увидели, была наша соседка,
худая, ласковая дама в кофте не по размеру, с желтыми зубами и в
старомодных очках.
нашу траву Роза предпочитала всем прочим. А что, жалко, что ли? Мы к Розе
тоже привыкли. Но тут мы что-то козу не узнаем. Да и называет ее соседка
другим именем.
гордости за сообщаемый рост и вес. Вот, мол, как у нас в семье все ладно,
разумно и правильно. Розочка молоко давать перестала, но мы ее употребили
с пользой.
козу все гладит, гладит ласково...
маме в долг деньги под проценты, и если да, то под какие. Какие идеалы,
Бог с вами! Они с ними давно разобрались. Вот они-то как раз с легкостью и
без всякого напряжения вошли в рынок, это оказалось их стихией. Что же
касается моих друзей, то им просто повезло, что, несмотря на зыбкую,
нетвердую, нематериалистическую почву, на которой они выросли, они стали
теми, кем стали. Впрочем, сила их характера тоже сыграла свою роль. Но
поэтическая основа и даже романтизм с идеализмом - все осталось при них.
Каждый шел своей дорогой, у всех своя судьба, но, что бы они сегодня ни
делали, что бы ни говорили миру - кто рассказом, кто стихами, кто музыкой,
- ясно, что корни сказанного или спетого - из одного дерева, которое росло
тогда то ли в Ашхабаде, то ли в Риге, то ли в маленьком палисаднике перед
Щукинским училищем. Легкомысленный ветерок нашей юности шелестел листьями
этого дерева. Тогда... Давно... Но гляньте, оно и теперь стоит. Деревья
живут дольше людей...
летние каникулы. Дача была как дача, к слову сказать, обычный дом с
верандой; из охраны - один милиционер, ослабевший от скуки и спокойной
жизни, и жило там много народу (у Яна Эдуардовича четыре дочери), кое-кто
с семьями, так что на всех комнат едва хватало. Рядом с газпромовским
коттеджем - просто собачья конура, а не дача. А несколько в стороне -
столовая, с отдельным входом. И вот в ней как-то раз один из зятьев Яна
Эдуардовича, Гриша, принимал цыган. Это были не простые цыгане, забредшие
табором на правительственную дачу погадать, это был не кто иной, как
Николай Сличенко с женой Томилой и дочерью, а также Рада и Коля
Волшаниновы тоже с дочерью и гитарой. Надо сказать, что Гриша был большой
меломан и коллекционер приехавших в Ригу знаменитостей. Почти все рано или
поздно попадали к Грише в гости, а уж там их записывали на магнитофон и
просили писать дружеские автографы, из которых было ясно, что Гриша для
них не просто случайный знакомый, а близкий человек.
рассчитывал, наверное, что и я стану когда-нибудь знаменит, а
эксклюзивные, так сказать, записи этого исполнителя у него уже есть.
Причем записи, доказывающие теплые, тесные, дружеские отношения, где
исполнитель поет не только их с Филатовым первые произведения, но и,
будучи не совсем трезвым, матерные частушки, которые в то время собирал.
Думаю, что у Гриши есть даже те песни, которые я забыл напрочь. Визит
Сличенко и Волшаниновых в столицу Латвии просто-таки не мог пройти мимо
Гриши, и правительственная столовая в тот памятный день стала местом
уникального цыганского застолья. Впрочем, для самого Сличенко эта
правительственная столовая в какой-то Латвии была пустяком. Леонид Ильич
Брежнев и его дочь питали особую слабость к цыганскому пению, особенно в
неформальной обстановке, и им, разумеется, трудно было отказать, когда они
об этом просили. Поэтому для Сличенко это был обычный обед в обычных
гостях. Для Волшаниновых - тоже. Для всех же прочих - событие. Гриша гордо
поглядывал вокруг: не кто-нибудь, а он нашел, пробился, пригласил и привез
Сличенко с Волшаниновыми; и не когда-нибудь, а, что называется, в зените
славы. Жена Николая Томила сидела рядом с мужем и томила всех своей
красотой (каламбур сам напрашивался, вы же понимаете).
состояла из водки с бальзамом, закусок, первого, второго, чая или кофе и
сладкого.
части обед не дошел, потому что после третьей, кажется, рюмки Сличенко
спросил: а есть ли тут гитара? В вопросе содержалась доля необходимого
протокольного кокетства, ибо даже козе было ясно, что пригласить этого
человека и не запастись гитарой, так, на всякий случай, мог разве что
самый глупый в мире козел, коим Гриша, безусловно, не был. Он нашел в
городе самую раритетную семиструнку, так как знал, что гости играют на
семи, и припрятал ее в задней комнате. Кроме того, Сличенко видел, что
Коля Волшанинов пришел со своей гитарой, поэтому кокетство вопроса: а нет
ли здесь случайно гитары? - было действительно протокольным.
само собой мы перешли на "ты" чуть ли не в первые минуты знакомства. Более
того, и Сличенко я звал Николаем Алексеевичем только в первый день.
Теперь, если я его встречаю случайно где-нибудь, я называю его Колей и
обращаюсь на "ты", испытывая при этом остатки удивления: как же это так я
тогда посмел, с человеком значительно старше, перед которым я почти
преклонялся ?
возраст, когда их начинают называть по имени-отчеству, только делают вид,
что им нравится эта дань уважения. На самом-то деле нравится другое: если
молодой человек случайно (или не случайно) назовет на "ты" и по имени. Он
для виду может, конечно, даже возмутиться, но внутренне будет доволен,
поскольку этот акт фамильярности продлевает иллюзию его молодости и делает
его равным с молодыми людьми, делает все возможным. И когда какая-нибудь
студентка второго-третьего курса вдруг "случайно" называет педагога на
"ты" и потом, зардевшись, извиняется, всем известно, чем такое часто
заканчивается, как ведет себя дальше она и втайне польщенный педагог. Так
что, молодые люди, смело переходите на "ты" со старшими. Это будет хорошо
и даже иногда интересно. И у собравшихся тогда классиков жанра я был
младшим, но равным. И мне, помню, это было жутко приятно.
хрустальная ваза. Он оценил ее, как достойный его таланта инструмент, и
начал настраивать, вернее, подстраиваться под волшаниновскую гитару, чтобы
уж потом все было красиво и без изъяна! Настроились. "Давайте-ка выпьем
перед песней",- предложил кто-то, кажется, сам Сличенко. Выпили. И
запели... Боже милосердный, как это было! Ничего подобного этому я не
слышал ни до, ни после. Они пели русские и цыганские романсы, многие были
уже знакомы по пластинкам и ТВ, но чтобы так! - никогда. Во-первых,
близко, и потому будто лично тебе, во-вторых, их никто не просил, хотя и
надеялись, они сами захотели: хорошо им стало, и песня была естественным
продолжением этого "хорошо". От души и для души, и вдруг стало ясно, что
твоя душа обречена, вдруг стало понятно, как ее можно продать за это
пение. Прости, Господи, за это святотатство, но я лишь пытаюсь описать то
состояние восторженного транса, в которое они погрузили нас тогда.
Состояние, в котором можно все пропить, прогулять последнее, заложить душу
и погибнуть в первобытной истоме, лишь бы оно длилось и длилось. Будто
кровь остановилась, руки оцепенели, ноги никуда не идут, позвоночник
превратился в ледяной столб, и только душа твоя бедная мечется птичкой по
всему телу и ищет выхода, чтобы улететь вместе с этими звуками. Да, не зря
Сертаков Виталий
Адамов Григорий
Лукин Евгений
Флинт Эрик
Прозоров Александр
Кервуд Оливер Дж.