Чтение 25–й страницы книги ~Мизери~

сегодня утром, тогда, возможно, он сумеет избежать депрессии, которая, он
ясно чувствовал это, надвигалась на него с неукротимостью поезда, катящегося
под горку с огромной скоростью и сломанными тормозами.

Опершись подбородком на руку, Пол посмотрел в окно. Теперь он уже
проснулся окончательно и начал думать, быстро и напряженно, но не вполне еще
соображая, что же все-таки происходит. Те две трети его сознания, которые
больше имели отношения к таким вопросам, как когда он в последний раз мыл
голову или принесет ли Энни следующую дозу вовремя, совершенно отключились.
Эта часть ума словно ушла куда-то, погулять там, или шашлычка покушать, или
еще что-нибудь в этом роде. Восприятие его бездействовало; он весь
переключился на внутренние процессы и не видел и не слышал ничего вокруг.

Другая половина с бешеной скоростью вырабатывала идеи, сортировала их,
проверяла, комбинировала, проверяла комбинации и т.д. Он чувствовал, что
процесс этот непроизволен, но никак не мог, да и не хотел воздействовать или
контролировать его. В этой грязной мастерской было скверно и гадостно
воняло.

Он понимал все это как попытку найти идею или другими словами
ДОДУМАТЬСЯ ДО. Додумываться - это не то же самое, что придумывать. Придумать
- примерно то же самое, что крикнуть: "Эврика! Я вдохновлен! Моя муза
заговорила!" - ну может только поскромнее.

Идея "Скоростных машин" пришла к нему однажды в Нью-Йорке. Он вышел в
город с мыслью о покупке видеомагнитофона для своего дома на восемьдесят
третьей улице. Проходя мимо автомобильной стоянки он увидел парня, который
пытался взломать машину. И все. Пол и понятия не имел, было ли то, что он
видел, законным или нет, а к тому времени как он прошел еще пару кварталов,
ему уже было на это наплевать. Тот парень стал Тони Бонасаро. Пол знал о
Тони все, кроме его имени, которое он позже выудил из телефонной книги,
открыв ее наугад. Половина истории уже существовала в законченном
совершенном виде в его уме, а остальное очень быстро сформировалось и встало
на свои места.

У него кружилась голова от восторга, он был пьян от счастья. Явилась
муза, желанная как неожиданный чек в письме, когда дела идут хреново. Он
вышел из дома, чтобы купить видеомагнитофон, а вернулся с чем-то гораздо
большим. Он ПРИДУМАЛ!

Процесс же додумывания был своего рода экзальтацией, немного
загадочней. Потому что когда ты пишешь роман, ты почти всегда натыкаешься на
препятствие и совершенно бессмысленно пытаться в этом случае продолжать,
пока ты не додумаешься до.

Обычно, когда ему надо было додуматься, он надевал пальто и отправлялся
на прогулку. Когда он просто выходил прогуляться, он брал с собой книгу. Он
считал прогулку хорошим физическим упражнением, но ему это было скучно. Если
тебе не с кем поговорить во время прогулки, то уж книга совершенно
необходима. Но когда тебе нужно додуматься до чего нибудь, то скука
действует на застопорившийся роман не хуже, чем химиотерапия на ракового
больного.

В середине "Скоростных машин" Тони убивает лейтенанта Грея, когда тот
хотел дать ему по морде, в кинотеатре на Тайме Сквер. Полу не хотелось,
чтобы Тони влипал из-за этого убийства хотя бы потому, что если он окажется
в тюряге, то третьей части романа не бывать. Пока что Тони не мог просто
оставить Грея в кинотеатре с ножом, до половины торчащим у него из левого
бока. Потому что по крайней мере три человека знали, что Грей пошел на
встречу с Тони.

Вся проблема состояла в том, куда деть тело и Пол не знал, как ее
решить. Это было препятствием. И это было игрой.

Допустим, Побоку убил этого мужика. Теперь ему нужно оттащить труп в
машину так, чтобы никто не сказал ему: "Эй, мистер, а что, этот парень и
вправду так мертв, как кажется, или он просто ногу подвернул?" Если он
оттащит тело Грея назад в машину, он может отвезти его в Куинз и оставить в
недостроенном доме, который он знал. Ну как, Полли? Сможешь ли ты?

Тут, конечно, никто не засекал десяти секунд - у него не было контракта
на книгу, он писал ее для себя, и не стоило волноваться из-за какой-то
заранее установленной даты. Тем не менее всегда существует какой-то
определенный срок, по истечении которого автору приходится выбывать из игры,
и большинство писателей знает об этом. Если книга слишком долго остается в
стопоре, то она становится все скучнее и скучнее, разваливается и в конце
концов все маленькие трюки и хитрости вылезают наружу в самом неприглядном
виде.

Он пошел погулять, думая о чем-то краешком мозгов, вот так же как
сейчас. Он прошагал три мили, прежде чем с конвейера сошла нужная мысль: А
ЧТО ЕСЛИ ОН УСТРОИТ ПОЖАР В КИНОТЕАТРЕ?

Это могло сработать. У него не было чувства тошноты или наоборот
вдохновения, он чувствовал себя скульптором, глядящим на глыбу, из которой
должно выйти нечто гениальное.

Тони мог бы поджечь обивку соседнего кресла. Чертовы кресла в этих
кинотеатрах всегда распотрошены. Тогда будет много дыму. Очень много дыму.
Он бы высидел сколько смог, а потом утащил Грея с собой. Вполне можно будет
сказать, что тот задохнулся от дыма.

Он подумал, что это ничего. Не слишком грандиозно, над очень многими
деталями надо будет поработать, но в целом это выглядело что надо. Он
ДОДУМАЛСЯ! Работа могла продолжаться.

Ему никогда не приходилось додумываться, чтобы начать кни!у, но
инстинктивно он чувствовал, что такое возможно.

Он спокойно сидел в кресле, положив подбородок на руки, разглядывая в
окно сарай. Если бы он мог пойти погулять, он отправился бы туда, в поле. Он
сидел подремывая, в ожидании, зная, что этот воздушный замок, который он
строит, чтобы заставить ее поверить, может запросто рухнуть и обратиться в
ничто, стоит только неосторожно плюнуть. Прошло десять минут. Пятнадцать.
Теперь она уже пылесосила прихожую (по-прежнему в полной тишине). Он мог
слышать все, но он и не прислушивался; звук этот был бессмысленным и ни с
чем не связанным, он проходил через все его существо и бесследно исчезал в
пространстве, как вода вытекает из крана и уходит в сточную трубу.

Наконец там, внизу, в этой грязной мастерской идей, как обычно с лязгом
и грохотом, рассыпая искры и обдавая жаром, что-то сошло с конвейера.

Бедняги, всю жизнь они долбаются там, внизу, в этом дерьме, ни на
минуту не прекращая своей работы, а он ни разу еще не поблагодарил их и не
дал им отдохнуть.

Пол замер. Он начинал ДОДУМЫВАТЬСЯ.

К нему возвращалось осознание действительности... ВРАЧ БЫЛ... он
выуживал мысль, как вытягивают письмо за уголок конверта из щели почтового
ящика на двери.

Он начал проверять ее. Он чуть было не отказался от нее (разве могут
сделать что-нибудь нормальное в этой дрипанной конторе), потом признал,
решил, что половина этого может пригодиться.

Вторая вспышка куда ярче предыдущей.

Пол беспокойно забарабанил пальцами по подоконнику.

Около одиннадцати он начал печатать. Сначала очень медленно - отдельные
удары по клавишам, перемежающиеся долгими пространствами, заполненными
тишиной иногда по пятнадцатьдвадцать секунд. Как архипелаг, когда смотришь с
высоты - цепь невысоких бугорков, разорванная изломами лазурита.

Понемногу разрывы уменьшались, удары становились все чаще и чаще, пока,
наконец, воздух не взорвался этими звуками.

На его электрической машинке это были бы приятные мягкие звуки, но этот
отвратительный "Роял" издавал только мерзкое клацканье. Но Пол ничего этого
не замечал.

Он начал разогреваться к концу первой страницы, а когда заканчивал
вторую - то уже гнал вовсю.

Через некоторое время Энни выключила пылесос и встала в дверях,
наблюдая за ним. Пол не заметил ее присутствия, в этот момент он не замечал
даже собственного существования. Он окончательно отдалился от
действительности и находился сейчас в церковном дворике Литл-Данторпа,
вдыхал влажный ночной воздух, чувствовал запах тумана, земли и мха; он
слышал, как часы на башне пресвитерианской церкви пробили два и кидал все
это на бумагу, не пропуская ни одной мелочи. Когда работа шла хорошо, он мог
видеть сквозь фразы. И теперь у него снова было такое чувство.

Энни наблюдала за ним довольно долго, на ее тяжелом лице не было и тени
улыбки, оно не двигалось, но выражало некоторое удовлетворение, потом она
удалилась. Поступь ее была тяжелой, но Пол и этого не слышал.

В тот день он работал до трех, а в восемь попросил ее помочь ему
усесться в кресло каталку снова. Он писал еще целых три часа, хотя часов в
десять боль начала становиться совершенно невыносимой. Энни пришла в
одиннадцать. Он попросил у нее еще пятнадцать минут.

- Нет, Пол, достаточно. Ты белый как мел.

Она уложила его в постель, и через три минуты он заснул. Он проспал всю
ночь, впервые с тех пор, как вышел из серого облака и впервые спал без
сновидений.

Он грезил наяву.

Какое-то мгновение Джеффри Эллибертон не был уверен, что знает этого
человека, который стоит в дверях перед ним, и это было не только потому, что
звонок вывел его из состояния глубокой дремоты. В деревенской жизни его
всегда раздражало, что нет никого, кто был бы совершенно незнакомым, и в то
же время знать всех было также невозможно, потому что в округе располагалось
несколько деревень. Иногда бывало, что люди просто похожи друг на друга,
потому что многие находились в родстве между собой. Но родственники могут
быть и непохожи, а вот какой-нибудь незаконнорожденный частенько наследует
ту или иную фамильную черту.

- Надеюсь, что не очень побеспокою, сэр, - сказал посетитель, нервно
вертя в руках дешевую матерчатую кепку. В мечущемся свете фонаря Джеффри
заметил, что его желтоватое морщинистое лицо выглядело ужасно попуганным.

- По правде говоря, мне очень не хотелось бы идти к доктору Букинсу или
беспокоить Его светлость, по крайней мере, пока не поговорю с вами, если вы