Чтение 25–й страницы книги ~Детство в Соломбале~

Когда было особенно холодно, Матвеев уводил Илько с палубы в кочегарку, где
всегда было тепло и даже уютно. Матвеев уже много лет плавал на
"Владимире", хорошо знал свой пароход и любил его. Илько в благодарность
нарисовал кочегару "Владимира", а потом нарисовал и портрет Матвеева.

Перед отходом из Печоры на пароход явилось много американских офицеров.
Среди них были такие, которых раньше Илько никогда не видел.

Очкастый "хозяин" подозвал к себе Илько и стал показывать его друзьям.
Забавляясь, он бросал ненцу куски сырого мяса, требуя, чтобы Илько ловил
куски на лету.

Илько хотел убежать, но его схватили. Он сопротивлялся, кусался и
царапался. Перепуганный и обозленный, он с ненавистью смотрел на
американцев.

- Ничего, приучим, - сказал очкастый, приказав солдатам надеть на Илько
ошейник и привязать к дверям каюты на корме.

Через несколько дней "Владимир" пришел в Архангельский порт.

Была поздняя осень. Увидев берег, Илько решил бежать от ненавистных людей,
которые издевались над ним. Он сказал об этом Матвееву. Ночью кочегар
тайком подошел к Илько и ножом перерезал ошейник. Он помог мальчику
незаметно выйти с парохода на берег. Темными улицами Илько выбрался на
окраину города и укрылся в лесу. В городе ему оставаться было опасно.

Мальчик решил из Архангельска попасть в тундру, на Печору. Это было очень
трудно - идти сотни километров через леса и болота. На это, вероятно, не
отважился бы ни один опытнейший охотник, будь он в положении Илько - без
пищи, без оружия, без карты и компаса.

Но что оставалось делать Илько? Несколько дней плутал мальчик по лесу,
питаясь ягодами. Наконец он вышел на берег Юроса, и тут его спящего нашел
Григорий.

Лесник приютил Илько в своей избушке. Вскоре он привык к своему маленькому
питомцу и полюбил его.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
У ЛЕСНИКА

Мы слушали рассказ Илько, ни словом не перебивая его. Когда Илько закончил,
минуты две мы молча сидели в тишине. Гриша, лежа на траве, сосредоточенно
ковырял сучком землю. Обхватив руками колени, Костя смотрел куда-то
далеко-далеко, поверх леса.

Река, к вечеру потемневшая, без единой рябинки, казалось, застыла. В
дремотном забытьи притихли деревья и кустарники. Только одинокая осина и
при полном безветрии неумолчно шелестела листвой, словно дрожа от озноба.
Желтокрылый, в серой пыльце липу-нок, похожий на большую моль, трепетно
вился над костром в бездымной струе нагретого воздуха.

Молчание нарушил Костя.

- Ничего, Илько, - ободряюще сказал он, - теперь тебе некого бояться. И
пешком идти в тундру не нужно. Сядешь в Архангельске на пароход и поедешь
на Печору, к себе домой.

- Теперь Петра Петрыча нету, - с тоской сказал Илько.

- А если хочешь - оставайся в городе. Будешь учиться, станешь доктором или
учителем.

- А художником можно? - спросил Илько нерешительно.

- Можно. Кем хочешь быть, на того и учись. Хочешь - профессором: звезды
считать или, например, жуков, всяких там насекомых ловить и изучать, или
внутренности у человека для медицины. Сколько угодно. Ленин сказал, что все
ребята должны обязательно учиться.

- Ты слышал, как Ленин это сказал?

- Нет, мне отец говорил.

- А твой отец слышал?

Косте, конечно, очень хотелось бы сказать, что отец слышал. Однако он
переборол в себе желание приврать и сказал, что отец тоже сам не слышал, а
читал в книге, которую написал Ленин.

- Вот мы осенью поступим в морскую школу учиться и потом будем моряками.

- Моряком - это хорошо, - произнес Илько. - Я бы тоже хотел стать моряком...

Илько поужинал вместе с нами, потом попрощался и скрылся в кустах
можжевельника. Мы пообещали ему заехать на обратном пути к Григорию, чтобы
договориться и устроить Илько жить в Архангельске.

- Смелый парень, - наблюдая за уходящим Илько, тихо заметил Костя. - Хотел
отсюда один в тундру пробраться.

- Не пробрался бы, - сказал я. - Хорошо, что Григорий его нашел. Тут до
тундры больше тысячи верст. На оленях зимой только можно, и то если дорогу
хорошо знаешь.

- Конечно, пропал бы, - согласился Гриша. - Чудак, без ружья и без компаса
лесом! С голоду бы умер.

- Лучше уж с голоду, чем к американцам, - сумрачно вставил Костя. - Человек
ведь, а не обезьяна, чтобы им забавляться да на цепочке водить.

Мы еще долго разговаривали об Илько, придумывая самые разнообразные планы,
как и где устроить его жить на первое время. И сообща решили, что лучше
всего об этом посоветоваться с Николаем Ивановичем и с Костиным отцом.

После осмотра сетей мы насобирали сухих веток, чтобы поддерживать ночью
костер, и легли спать.

На другой день позавтракали, три раза выкупались, и, собрав снасти, начали
готовиться в обратный путь - домой. Уже забравшись в карбас, я спросил,
помня аккуратность деда.

- Все взяли? Ничего не оставили?

Гриша обошел место нашей стоянки и ничего не нашел. Потом взял в карбасе
жестянку, которой отчерпывали воду. Наполнив ее в реке водой, Гриша залил
угли на пепелище, где был костер. При этом он бормотал себе под нос:

- Осторожно нужно с огнем, а то разгорится...

Избушка лесника Григория стояла на берегу Юроса. Это была даже не избушка,
а маленький, любовно построенный домик с окнами, смотрящими на реку.

Каждый раз, проезжая с дедом по Юросу, я любовался этим домиком. Даже не
верилось, что его мог соорудить человек, имеющий только одну руку. Все у
домика было хорошо устроено и прилажено: и окна с наличниками, и крылечко с
перилами, и труба из кирпича. Вдали от селений, среди лесов и рек, всякое
жилье человека радует глаз и волнует сердце. А домик лесника Григория на
берегу реки казался особенно привлекательным. От него веяло романтикой
охотничьего промысла, следопытской жизни в лесу, борьбы с природой.

От берега на реку выступал узкий, в две доски, помост, который поддерживали
вбитые в дно толстые березовые колья. У этой "пристани" стояли на привязи,
лодка и выдолбленный из цельного дерева стружок.

На одной из стен домика были развешаны мережки[1], а неподалеку на козлах
из жердей - троегубицы и мелкие сети.

Привязав карбас к помосту, мы с Костей вышли на берег. Гриша, по уговору,
остался в карбасе.

Не без трепета мы поднялись на крыльцо и тихонько постучали. Дверь отворил
сам Григорий. Он был высоким человеком, могучего сложения. Лицо Григория от
ветров и солнца стало почти черным. Левый рукав широкой ситцевой рубахи был
подогнут - руки недоставало выше локтя.

- Хлеб да соль! - сказал я, увидев у Григория ложку.

Григорий усмехнулся:

- Проходите в избу, давно гостей не бывало.

Голос у него был густой, певучий.

- Мы по делу, - сказал Костя. - Извините нас, дядя Григорий...

- Ладно, ладно. Добро извинять, коли чего натворили. Каково рыбачилось?

- Оно вроде ничего, спасибо, - ответил я солидно. - Деду Максимычу рыбы на
три ухи везем.

- Не богато.

- И жаркое будет.

- Едоков на двадцать? - Григорий насмешливо взглянул на меня. Он, конечно,
знал хитрую привычку настоящих рыбаков не говорить правду об улове.

В избе за столом сидел Илько и что-то ел, запуская ложку в миску. Увидев
нас, он обрадованно закивал и заулыбался. Без совика, в большом пиджаке,
должно быть, с плеч Григория, Илько выглядел совсем худеньким.

В избе стояла не белђная но аккуратно обмазанная глиной русская печь. От
самой двери в угол тянулась прикрепленная к стене лавочка. От угла лавочка
тянулась еще дальше, вдоль другой стены.

В подпечке виднелись деревянные рукоятки ухватов и кочерги, а на шестке -
чугунок, горшки и кринки. У шестка висела занавеска, отдернутая в сторону,
и узорчатое полотенце.

Было похоже, что здесь есть женщина. И думалось, что она вот-вот войдет из
сеней в избу и начнет хозяйничать у печи. Но женщины в доме не было, и все
хозяйство вел сам Григорий. Он готовил пищу, стирал белье, доил козу. Одной
рукой он с отменной ловкостью действовал топором так же, как и штопальной
иглой или веслом.

Григорий пригласил нас обедать, но мы в один голос поблагодарили и
отказались, сказав, что сыты, хотя у меня от одного вида запеченной в
молоке картошки потекли слюнки.

- Дядя Григорий, - начал Костя, - у вас еще долго Илько будет жить?

Григорий облизал ложку и повернулся к нам:

- А это дело его. Я его не гоню и держать не держу.

- Ему бы учиться нужно.

- Хоть учиться, хоть жениться, - по-доброму рассмеялся Григорий. - У него
своя голова, и смекалистая. Учиться ему, само собой, след бы... Ты как
думаешь, Илько?

Илько застенчиво улыбнулся:

- Сначала бы в тундру...

- Видишь вот, в тундру. А как туда попасть? Хорошо бы нынче пароходом. Да
кто тебя возьмет.

- А мы поговорим с одним знакомым дяденькой в городе, - сказал Костя. -
Может быть, и отправят.

- Что же, пусть едет. - Григорий положил ложку и почему-то начал
старательно тереть пальцами бровь. Голос его как будто дрогнул: - У меня
ему, конечно, тоже было неплохо... как у батьки... Тоскливо, может, только