имел.
вещи.
зна-аю. Отняли у моего отца документы, а здесь спрятали.
на протяжении трех столетий или даже больше.
до омерзения. - Я их, миленьких, тут же в чулок запихнула б. Деньги ела б,
на деньгах спала б.
длинной-длинной - и, приблизив ко мне лицо, свистящим шепотом сказала:
кашляет. Что ей стоит? Исполнится проклятие. Почему дворец должен достаться
Гарабурде, когда в нем могла бы жить я. Ей что, отмучается - и со духом
святым. А я бы тут...
втянула голову в плечи.
человек, подошвы которого ты не стоишь, который имеет больше права жить на
земле, чем ты, ступа дурная.
одинаковые, аспиды хищные! Все вы за деньги убить готовы человека! Все вы
пауки. Все вы матери за синюю бумажку не пожалеете. А ты знаешь, что такое
жизнь, что так легко о смерти другого человека говоришь? Не перед тобой бы
перлы рассыпать, но ты выслушай, ты же хочешь, чтобы она солнце живое,
радость, хороших людей, долгие годы, которые ее ждут, сменила на подземных
червей. Чтобы тебе на деньгах спать, из-за которых сюда дикая охота
приходит. Может, ты и Голубую Женщину впускаешь? Зачем вчера окно в коридоре
открывала?
удивилась, почему оно открыто! - почти голосила она.
потерял всякое благоразумие.
благородная, ваша хозяйка, она, может, и не прогонит вас, но я обещаю, если
вы не оставите этот дворец, который испоганили своим вонючим дыханием, я
всех вас в тюрьму засажу.
комнату со шкафом, и тут я остановился, удивленный. Яноуская стояла перед
нами в белом платье со свечой в руках. Лицо ее было грустным, она брезгливо
смотрела на экономку.
начала. Я шла почти вслед за вами. Наконец я узнала глубину совести и
подлости. А ты... - она обратилась к Закрэуской, понуро стоявшей в стороне,
- ты оставайся здесь. Я прощаю тебя. С трудом, но прощаю. Простите и вы, пан
Беларэцки. Глупых людей иногда надо прощать. Потому что... Куда она отсюда
уйдет? Она никому не нужна, старая глупая баба.
следом. Яноуская остановилась в конце коридора и тихо сказала:
какой радостью я отдала б кому-нибудь этот гнилой дом. Он, как и мое имя,
для меня одна пытка. Хоть бы скорее умереть. Тогда я оставила б его этой
бабе с каменным сердцем и глупой головой. Пускай бы радовалась, если
способна ползать на животе из-за этой дряни.
огонь, багровые отблески которого ложились на лицо Яноуской. За последние
дни она заметно изменилась, возможно, повзрослела, возможно, просто стала
превращаться в женщину. Наверное, никто, кроме меня, не замечал этих
перемен. Только я один видел, что в бледном побеге, что рос в подземелье,
затеплилась, пока еще незаметно, жизнь. Взгляд стал более осмысленным и
любознательным, хотя застарелый страх по-прежнему лежал маской на лице. Она
стала немного оживленнее. Бледный росток начинал почему-то оживать.
Огонь горит...
лгут.
и рыдает не человек, а демон. И сразу вслед за ним послышался уверенный,
властный грохот копыт возле крыльца. А голос рыдал и кричал так жутко, как
будто вылетал не из человеческой груди:
Авой!
крыльцо, стрелять в эту дикую сволочь и уложить на месте хотя бы одного, но
на руках у меня лежала она, и я ощущал сквозь платье, как колотилось ее
испуганное сердчишко, как оно постепенно замирало, билось все реже и реже.
Перепуганный за ее жизнь, я начал робко гладить ее волосы. Она медленно
приходила в сознание, и ресницы чуть заметно вздрагивали, когда я
дотрагивался рукой до ее головы. Так затюканный щенок принимает ласки
человека, который впервые решил погладить его: брови его вздрагивают, ожидая
удара каждый раз, когда поднимается рука.
вместе с нею выскочить на крыльцо, стрелять в этих нетопырей и вместе с нею
упасть на ступеньки и сдохнуть, ощущая ее рядом с собой, тут, всю возле
себя. Все равно так жить невозможно.
Потом! Завтра... Потом! Но мы придем! Придем!
наигрывать где-то, может, в моей душе. Тихая-тихая, далекая-далекая, нежная:
про солнце, малиновые от клевера луга под дымной, мерцающей росой, про
заливистую песнь соловья в кронах далеких лип. Ее лицо было спокойным, как у
спящего ребенка. Вот прорвался вздох, раскрылись глаза, удивленно посмотрели
вокруг, посуровели.
фигурка...
какая сильная душа была у этой до смерти запуганной девушки, когда она после
таких потрясений выходила встречать меня и дважды открыла двери: тогда,
когда я, незнакомец, приехал сюда, и тогда, когда бежал к ее двери, в
тревоге, под грохот копыт дикой охоты у самых окон. Наверное, охота и темные
осенние ночи побудили ее к этому, как чувство доверия вынуждает
затравленного псами зайца прижиматься к ногам случайного человека. У девушки
были очень хорошие нервы, если она выдержала здесь два года.
Три человека против всех этих темных сил, против неизвестного. Но довольно
миндальничать! Они проникают в парк возле Волотовой прорвы - завтра же я
устрою там засаду. Руки у меня дрожали: мои нервы были напряжены до предела.
А общее состояние было хуже, чем у собаки.
моей "ночи ужаса", и умерла под напором отчаяния, железной решимости и
желания драться.
потому что здесь жила та, которую я полюбил. Да, полюбил. И я не стыдился
этого. До этого времени у меня, как почти у всякого здорового, морально не
развращенного и лишенного чрезмерной чувственности человека, были к женщинам
ровные, товарищеские отношения, иногда даже с примесью какого-то непонятного
отвращения. Наверное, так оно бывает у многих, пока не приходит настоящее.
Оно пришло. Уйти? Я был здесь, рядом, такой для нее сильный и большой (мои
внутренние колебания ее не касались), она надеялась на меня, она впервые,
наверное, спала спокойно.
накапливалось в моем сердце еще с того времени, когда она восстала в защиту
бедных там, у верхнего камина. С каким наслаждением я забрал бы ее отсюда,
увез куда-нибудь далеко, целовал бы эти заплаканные глаза, маленькие руки,
укрыл бы ее теплым, надежным крылом, простил бы миру его неприютность.
моей. Я - голяк. Она тоже бедная, но она из числа старейших родов, голубая
кровь, у нее за плечами "гордая слава бесконечных поколений". "Гордая
слава"? Я знал ее теперь, эту гордую славу, которая завершилась одичанием,
но мне от этого не было легче. Я плебей. Нет, я буду молчать об этом. Никто
никогда не упрекнет меня, что я ради корысти женился на представительнице
старинного рода, за который, возможно, умирал где-то на поле боя мой простой
предок. И никто не скажет, что я женился на ней, воспользовавшись ее
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Чернецов Андрей
Сертаков Виталий