XXXVII
расположился на зеленой траве среди пестрых цветов, уставил в землю локоть и
подпер левой рукой белокурую голову. Глазами, ушами и помыслами он тотчас
обратился к лицу, речам и страстям прекрасной девы, отвлекшим его от прежних
раздумий, и подчинился теченью ее рассказа. С наслаждением внимая
повествованью о древности благородной Партенопеи, он восхвалял ее про себя и
вспоминал, что не раз слышал про то, какая превосходная охота в этом крае,
прославленном обилием молодых резвых козочек, проворных, быстроногих косуль
и ланей, зрелых годами, знающих, как увернуться от сетей, собак и охотничьих
стрел. Потом стал раздумывать о дерзости Калеона и, поначалу сочтя ее
безрассудной, под конец восхвалил, решив, что Фортуна на стороне дерзких, да
и со столь прекрасной дамой осторожность куда предосудительней, чем безумная
смелость. Но больше всего он подивился вещему сну и рассудил, что его, без
сомнения, промыслило небо; с пылким желанием он подумал: "А что, если бы на
месте Калеона был я, и все завершилось бы худшим из того, чем могло
завершиться, то есть смертью, ибо что хуже смерти? Ничто. Ее все почитают
наивысшим несчастьем, но такой конец то ли ждал бы меня, то ли нет. А если
бы он все же меня настиг, я принял бы его с благодарностью, хотя говорят,
что умирать хорошо, спасая другому жизнь. Однако разве есть надежнее путь в
жилище богов, чем расстаться с душой на руках у такой прекрасной нимфы или
хотя бы ради нее? Нет, конечно, а значит, Калеон был мудр, а не
безрассуден".
начала стихи, и ему пришлось, отвлекшись от своих дум, оглядеть оставшихся,
чтобы решить, чей черед продолжать. Оказалось, что нет больше никого, кроме
Лии; взглянув на нее, он залюбовался ее красотой: и, дивясь ей больше
прежнего, пораженный, молчал. Ее одежды всюду блистали золотом, прекрасные
волосы обвивал дубовый венок, а лицо будто озарял дивный свет. Долго
созерцая ее, он увидел, что она так же прекрасна, как ее подруги; и,
почувствовав, как он богат ее милостью, отдал ей всю свою душу и укорил себя
за недавние мысли, когда с пылким желаньем хотел то быть на месте Аффрона,
то превратиться в Ибрида, то стать Дионеем, то поменяться местами с
Апатеном. Апиросом и Калеоном. Нельзя сказать, чтобы ему вдруг стало в
тягость представлять себя возлюбленным этих нимф или чтобы он их отверг, но
он устыдился того, что полагал других счастливей себя. Тут, однако, услышав,
что нимфа окончила песнь, он очнулся и со смиренным видом просил Лию
последовать примеру подруг; улыбнувшись, она так начала:
XXXVIII
прохладных сумерек еще далеко, и я осталась одна, то я постараюсь занять
время беседой так, чтобы оно протекло не праздно. Повесть моя будет долгой.
Сначала я расскажу о происхождении нашего города, а потом постепенно дойду и
до того, как Венера явила мне свое пламя. Никто еще не успел прослышать о
том, что Юпитер похитил Европу, когда обеспокоенный Агенор, достойный
жалости и безжалостный одновременно, отдал жестокий приказ сыну Кадму, и
тот, повинуясь отцу, стал изгнанником. Скитаясь в поисках пропавшей сестры,
он благородной душой постиг высокую мысль - возвести для себя и своих
сидонских товарищей новый град. Наученный Аполлоном, он устремился за
телкой, не знавшей ярма, через Ионийские горы и долы и там, где она с
мычанием прекратила свой бег, он вместе с мужами, выросшими из драконьих
зубов, основал беотийский град, которому, не родись в его стенах столь
красивые девы, суждено было бы, кто знает, более долгое процветание.
Выдержав гнев Юноны, может быть, за Данаго и бедняжку Семелу, опоясанный
после бед Атаманта стенами под звук Амфионовой лиры, он перешел наконец в
руки Лая; под его властью, огромный и многолюдный, выстоял против всех
могучих соседей и радостно приносил жертвоприношения Вакху. За несколько
дней до гибели от руки сына Лай успел выдать младшую сестру Ионию за Оркама,
знатнейшего человека в царстве. Достигнув середины жизни, чета уже начала
клониться к печальной старости, не имея потомства, когда Иония, несмотря на
плачевное положение города из-за вечных распрей враждующих братьев, со
слезами вознесла Вакху жалостные мольбы, прося остаток дней не дать ей
прожить бездетной. Как ни утомили бога непрестанные мольбы фиванцев о
благоденствии родины, он приклонил слух к жалобам Ионии и явил милость чете,
обреченной не увидеть своего сына. Возрадовавшись, Иония во тьме ночи
отрадно зачала с мужем желанный плод, после чего раскинулась на широком ложе
и долгим молчанием приготовилась к безмятежному сну. Но когда он проник в ее
ревностную душу и объял отяжелевшие члены, бодрствующим очам души предстало
такое видение: будто бы, выносив плод, она сама призвала Люпину и - подобно
тому как во сне Астиага Мандана разрешилась лозой, осенившей всю Азию, -
разрешилась облаком дивных размеров, которое одним концом облегло небо, а
другим придавило землю и простерлось за видимые пределы; дважды его
раскололи ужасные молнии, но оно снова сходилось, в третий раз его пронзило
и воспламенило могучим огнем, после чего оно изошло паром, и все кругом
прояснилось. Это диво прервало ее сон, и, пробудившись, она в испуге чуть
было не раскаялась в своих мольбах. Но вскоре вещее предзнаменование
раскрыло ей судьбу будущего потомства, и она стала радостно дожидаться срока
тягостных родов. Однако прежде, чем он подошел, Оркам, раненный, пал на
кровавых полях от руки Тидея, и тогда, в скорби, надев траурные одежды,
Иония стала торопить время, надеясь, что плод ее чрева возместит Фивам
потерю Оркама. Срок пришел, но Люпина, призванная к печальному ложу, не
даровала ей беспечальных родин за то, что она больше радела о своем благе,
чем о благе отечества, и, позволив сотворенному сыну беспрепятственно
явиться на свет, отняла душу у матери. Тогда Йемена, зная об уготованной
младенцу судьбе, заботливо взяла его на свое попеченье, вскормила как
собственного сына и нарекла Ахеменидом. Но после того как пагубные распри,
несмотря на мольбы Иокасты, окончились гибелью братьев, узнавших равную
участь, и при Тесее рухнули бряцанием лиры возведенные стены, Йемена бежала
сначала от гнева Креонта, а потом от гнева богов и укрылась вместе с
Ахеменидом в царстве Лаэрта, где он едва остался жив без материнского
молока; там, бедствуя, Йемена взрастила его как человека простого звания до
возмужалости, после чего вручила ему отцовское оружие и доспехи.
смертную распрю за похищенную Елену и содвинула в битвах рати. Славные мужи
со всей Греции устремились туда, и с ними славнейший средь всех
красноречивый Улисс; он-то и увлек за собой в троянские битвы возмужавшего и
стойкого в сражении Ахеменида, полагаясь на его юную доблесть. А когда
хитростью взятая Троя лежала в огне и крови и страдалец Эней, изгнанный из
отечества, начал свои скитанья в морях, Улисс со спутниками взошел на
корабль и после многих бурь, заброшенный против воли в Тирренское море,
сошел на Тринакрийский берег. Там он выжег глаз Полифему и поспешно отплыл в
море, по забывчивости оставив безоружного Ахеменида между жизнью и смертью
во власти разъярившегося Циклопа. Оттуда его, натерпевшегося страху, спасли
враждебные корабли Энея и как союзника в будущих битвах доставили в
спасительные гавани Тибра, где он, памятуя о благодеяньях Энея, славно
отличился в его победах. Но когда тот, утвердившись в Лавренте, стал
радостно и безраздельно владеть Лавинией, Ахеменид, послушный воле судеб,
расстался с сыном Анхиза; не уступая предкам в величии духа, он пожелал
исполнить обеты, данные в пору бедствий среди слепых угроз Полифема, и под
лучшим небом восстановить павшие Фивы. Получив испрошенное согласие, а сверх
него оружие, лошадей, сокровища и многочисленных спутников, он отъехал
прочь, и божественный промысел привел его в эти места, где в те времена по
полю было рассеяно всего с десяток домов. А надо вам знать, что на Корит,
прекраснейший холм, что виден отсюда, недолгое время спустя после похищенья
Европы взошел Атлант, сын Япета (хотя некоторые говорят, что Корит - муж
Электры), и там от него родилось три сына: Итал, Дардан и Сикул, и каждый
после смерти отца стал домогаться власти. Но боги устами оракула судили ее
Италу, а двум другим братьям повелели в иных пределах искать владений,
которые уготованы им судьбой для великих дел. Собравшись в путь, братья с
большей частью людей прибыли в это самое место: в ту пору здесь не было ни
храма, ни дома, ни деревца, дающего тень, а только один исполинский дуб,
выросший, по преданию, еще до того, как Юпитер обрек мир потопу; высился он
примерно в трехстах шагах отсюда, далеко простирая ветви, густо покрытые
листьями и желудями. Под ним и расположились братья со своими людьми,
затеплили жертвенные алтари, возложили на них внутренности ста закланных
ярок и стольких же тельцов и возгласили благочестивыми голосами:
пламенный луч привел сюда наших предков, прими благосклонно наши молитвы; и
добровольные жертвы, как они ни просты, прими от нас с тою же радостью, с
какой мы их возносим: ради могущества твоих царств, ради великих побед, коим
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий