Чтение 25–й страницы книги ~Путь Шеннона~

Я взглянул на Дьюти, который в безмерном волнении молча стоял рядом,
пытаясь прочесть на моем лице приговор; и, хотя мне было бесконечно жаль
его, я вдруг обозлился за то, что он поставил меня в такое трудное
положение.

- Ни в коем случае нельзя было везти его. Состояние у него крайне
тяжелое.

Дьюти мучительно глотнул.

- Что же это с ним?

- Ларингальная дифтерия. Пленка затянула дыхательные пути... и мешает
ему дышать.

- Неужели ничего нельзя сделать?

- Необходима трахеотомия... и немедленно. Но здесь мы это не можем
сделать. У нас нет операционной нет нужных условий. Его давно надо было
отвезти в какую-нибудь крупную городскую инфекционную больницу. - Я
направился к телефону. - Я сейчас позвоню в больницу Александры и
договорюсь, чтоб его немедленно приняли.

Я начал набирать номер неотложной помощи, как вдруг ребенок захрипел, -
этот тоненький жалобный звук, отдаваясь в комнате, резанул мне ухо.

Алекс потянул меня за рукав.

- Да нам ни за что не довезти его до другой больницы. И сюда-то с
трудом добрались. Уж ты сам сделай, что нужно.

- Я не могу. Это должен делать опытный хирург.

- Да нет же, сделай, пожалуйста, сделай.

Я стоял с трубкой в руке и в испуге, словно идиот, беспомощно смотрел
на него. Как я уже говорил выше, у меня почти не было опыта в области
практической медицины и я никогда в жизни не делал серьезной операции.
Воспарив в заоблачные выси чистой науки, я всегда презирал суетливого
медика-практика, который в случае нужды берется за что угодно. Однако
здесь дело не терпело отлагательства, это было ясно. Более того, все
решали даже не часы, а минуты: я понял сейчас, что, если не возьмусь за
операцию и отправлю ребенка в больницу Александры, он ни за что не доедет
туда живым. И, почувствовав всю глубину своей беспомощности, я в душе
застонал.

- Разбудите начальницу, - повернулся я к сестре Пик. - И немедленно
положите больного в боковую палату.

Шесть минут спустя мы все стояли в палате - мисс Траджен, сестра Пик и
я - вокруг обычного соснового стола, на котором в чистой больничной
рубашке, задыхаясь, без сознания лежал мальчик. Кроме этого прерывистого
дыхания, в тесной комнатке не слышно было ни звука. Я закатал рукава,
поспешно вымыл руки в карболовом растворе, и вдруг на меня напал такой
смертельный страх, что я инстинктивно - даже самому трудно поверить! -
взглянул на начальницу, ища у нее поддержки.

Она держалась удивительно спокойно, бесстрастно, деловито и, хотя ее
подняли среди ночи с постели и заставили наспех одеться, выглядела
аккуратной и подтянутой. Даже ее крахмальная наколка так ладно сидела на
голове, что ни один волосок не выбивался. Несмотря на нашу ссору, я
невольно почувствовал восхищение и зависть при виде ее. Она прекрасно
знала свое дело и обладала удивительной смелостью.

- Вы будете применять анестезию? - тихо спросила она меня.

Я покачал головой. При таком дыхании это было просто невозможно.
Болезнь слишком далеко зашла.

- Прекрасно, - весело сказала мисс Траджен. - В таком случае я буду
держать голову и руки. Вы, сестра Пик, возьмите его за ноги.

Сказав это, она протянула мне ланцет, лежавший на белоснежной марле в
эмалированном лотке, и, решительно став в конце стола, крепко обхватила
Сима за плечи. Ночная сестра неумело зажала колени мальчика.

Хотя длилось это, конечно, не более минуты, мне казалось, что я стоял
так целую вечность, неловко держа нож в одеревеневшей руке.

- Мы готовы, доктор, - вернула меня к действительности начальница, и в
ее твердом тоне - хотите верьте, хотите нет - снова прозвучало ободрение.

Я глубоко вздохнул, стиснул зубы и, натянув кожу, сделал надрез на шее
ребенка. Кровь хлынула, густая и темная, заливая рану. Я протампонировал
ее еще и еще раз, потом надрезал глубже. Сим был без сознания и, я уверен,
ничего не чувствовал, однако при каждом моем прикосновении слабенькое
тельце его корчилось и извивалось на столе. В то же время он то и дело
судорожно приподнимался в мучительной борьбе за каждый глоток воздуха -
совсем как рыба, выброшенная на сушу. Эти внезапные непредвиденные
движения значительно осложняли мою работу. Я попытался ввести в отверстие
ретрактор. Он вошел, но тут же выпал и с грохотом полетел на пол. Тотчас
хлынула густая кровь - она не била яркой струйкой, которую я мог бы
остановить, а текла медленно, как патока, заволакивая рану. Действовать
скальпелем было нельзя: слишком близко находились крупные шейные сосуды.
Одно неверное движение - и я мог перерезать яремную вену. Я попытался
указательным пальцем раздвинуть ткани, но безуспешно: я никак не мог найти
трахею. Если я быстро не найду ее, Симу - конец. Он весь почернел и еще
отчаяннее ловил воздух, втягивая в себя все ребра, так что его маленькая
грудка совсем запала, но эти судорожные вздохи становились все слабее и
реже. Они перемежались длинными промежутками, когда он вовсе не дышал.
Тельце его уже похолодело и стало липким.

Крупные капли пота выступили у меня на лбу. Мне было нехорошо, и
казалось, я вот-вот лишусь сознания. Не мог я найти дыхательное горло,
просто не мог, а ребенок почти умирал. О боже, помоги мне найти эту
трахею!

- Нет пульса, доктор. - Это с мягкой укоризной проблеяла сестра Пик,
которая время от времени касалась запястья мальчика. Однако начальница,
по-прежнему стоявшая у стола, продолжала хранить молчание.

Не знаю, что на меня нашло, но с отвагой отчаяния я вдруг схватил
скальпель и глубоко всадил его. И тут, словно по волшебству, в ране
показалась тоненькая, белая и блестящая, точно серебристый тростник,
трахея - предмет моих слепых и безумных поисков. Теперь уже из моей груди
вырвался тяжкий судорожный вздох, и, мотнув головой, чтобы пот не заливал
глаза, я надрезал трахею. В ту же секунду воздух со свистом ворвался туда
- благословенный поток его наполнил сжатые, задыхавшиеся легкие. Раз,
другой изголодавшаяся грудка глубоко вздохнула, до предела вбирая в себя
воздух. Потом еще и еще, наслаждаясь наступившим облегчением, Сначала
еле-еле, а затем все глубже умирающий ребенок равномерно задышал. Тельце
его утратило сероватый оттенок, синие губки порозовели, он перестал
бороться за каждый вздох.

Быстро, дрожащими пальцами, я ввел в рану двойную трахеотомическую
трубку, наложил швы в нескольких кровоточащих местах, зашил рану и
забинтовал таким образом, чтобы узкое металлическое отверстие трубки
выступало наружу. Колени у меня подкашивались, сердце готово было
выскочить из груди, но хуже всего было то, что мне приходилось скрывать
свое волнение. Я безвольно стоял у стола, мокрый и растрепанный, с
окровавленными руками, пока начальница умело переносила Сима на койку в
боковой палате, - там она обложила его бутылками с горячей водой и высоко
взбила подушки.

- Вот так, - изрекла наконец мисс Траджен. - Теперь ему будет хорошо.
Этот больной поручается вам, сестра, будете особо следить за ним всю ночь.

И, повернувшись к выходу, она кинула на меня взгляд, в котором не было
одобрения, но не было и укоризны, - казалось, она хотела сказать; "Дело
было рискованное, но вы вышли из положения лучше, чем можно было ожидать".
Мнения наши впервые совпали.

Даже после ухода начальницы я никак не мог заставить себя сойти с
места. Сестра Пик придвинула стул к койке и поставила рядом лоток с
тампонами, чтобы снимать с отверстия трубки появлявшиеся там время от
времени гнойные пленки; я стоял позади нее и смотрел на мальчика - он
отдыхал, на щеках его уже появился румянец. От усталости его начало
клонить ко сну, но вдруг он на миг открыл глазки, и по какой-то странной
случайности взгляд его встретился с моим. На секунду он улыбнулся - во
всяком случае, губки его слегка приоткрылись, как бы в улыбке. Потом
сомкнулись, и он заснул.

Ничто не могло меня тронуть сильнее этой робкой детской улыбки. Большей
награды я и желать не мог.

- Я пошел, сестра, - кратко бросил я. - Вы знаете, что нужно делать?

- О да, доктор.

Только выйдя на улицу, где ярко и весело поблескивали звезды, я
вспомнил про Алекса Дьюти, ждавшего в приемной, и мысль о том, что я могу
положить конец его тревоге, побудила меня ускорить шаги. Да, он сидел на
том же месте, где я оставил его, напротив двери, выпрямившись на жестком
стуле и сжимая в руке холодную пустую трубку, - казалось, он даже не
шелохнулся с тех пор, как мы ушли. Когда я вошел, он напрягся еще больше,
потом встал и молча шагнул ко мне - в глазах его был вопрос, который он не
в силах был задать.

- Все в порядке.

Мускулы его лица словно свело судорогой, и он не мог сразу справиться с
собой. Я видел, как заходили желваки у него на скулах. Потом задергался
рот. И наконец он тихо спросил:

- Ты оперировал?

Я кивнул.

- Теперь он может дышать. А пока он спит. Когда дифтерит пройдет - дней
через десять, - мы вынем трубку и ранка затянется. Все заживет так, что и
шрама не будет.

Дьюти подошел ко мне и, схватив меня за руку, в пылу благодарности с
таким чувством потряс ее, что я съежился от боли.

- Я никогда не забуду, что ты сделал для нас сегодня. Никогда,
никогда... Я же говорил, что мы с женой верим в тебя. - Наконец он
милосердно разжал свои железные пальцы. - Могу я позвонить ей? Она ждет в
доме управляющего.

Через минуту он уже был в вестибюле и бессвязно сообщал жене добрую